«Что ни говори, старуха принципиальная и в своем роде отважная», — подвел черту Вадим, закрывая за ней дверь.

Быстрыми шагами вернулся он к столу. Кажется, теплеет, теплеет, точка на экране локатора обретает объемность. Белый лист, жальце шариковой ручки. Сейчас — для себя, потом он еще раз вызовет Краузе — уже для протокола.

Итак, Раиса, она же Инна Волкова. Бораненков и Краузе… На Волкову послан запрос. Чернова Мария, местная жительница, подруга Волковой. Евгений Громов — любовник Волковой. Связь свою с ней от родителей не скрывает. Администратор Москонцерта, живет в Москве. На него немедленно запрос. Сейчас же найти и вызвать Чернову, пока ей, а следовательно, и Волковой не стало известно о вызове Краузе, пока каждая — сама по себе. Чернову — сейчас же. Местная жительница, служащая, время рабочее.

Пока искали начальника отдела внутренних дел района Шурыгина, Вадим записал на листке:

Майора Шурыгина — за годы службы они не первый раз встречались — Вадим попросил:

— Петр Фомич, как можно побыстрей, только не напугайте. Чтоб работать с ней можно было. Не в курсе, где Корнеев?

Шурыгин сказал, что сам собирался звонить Вадиму. Материал на Волкову пришел, и Корнеев остался доволен. Во вторую половину дня будет в гостинице. Сегодня опять работал с Завариной.

«Зацепили», — уже уверенно подумал Вадим.

Видимо, что-то подходящее, «в цвет», как они говорят, есть.

Что даст Чернова? Не может быть, чтоб она, подруга, знала о Волковой меньше, чем старуха хозяйка. Конечно, лучше было бы сначала посмотреть материал на Волкову, а потом говорить с Черновой, но, во-первых, надо быстрей, уже как можно быстрее, а во-вторых, абсолютно не исключено, что не только подруга, но научный муж и тот может не знать о прошлом этой Инны-Раисы. Сколько таких случаев известно. Не времена трех мушкетеров, плечи красавицам не клеймят.

Очень скоро позвонил Шурыгин, сообщил установочные данные на Чернову. Лет девятнадцать, родилась в Колосовске, кроме как на выходные в Москву, никуда не выезжает, живет с матерью, работает в ветнадзоре. Минут через тридцать — сорок придет. Нет, не забеспокоилась. В городе многих вызывали, а у нее подходящий маршрут.

Есть, значит, свободных тридцать — сорок минут. Теперь Вадим позволил себе задуматься над тем, что, пожалуй, глубже всего заинтересовало его в рассказе Краузе, — о вопросе Волковой касательно цены картины.

Вадим поднялся и пошел — пошел шагать по номеру.

Пригодно ли объяснение, подсунутое им старухе: малокультурные люди нередко стремятся все оценить в рублях?

Единственно ли возможно оно? Ничуть. Кроме всего, почему вопрос задан не сразу, после распространившихся по городу слухов об ограблении, а через несколько дней, когда у постороннего человека интерес к происшествию мог бы и поостыть?

Хорошо, на несколько часов отложим этот примечательный вопрос. До ознакомления с прошлым Волковой. А с чем мы выходим на ее подругу, на Чернову? У нее какие-то неприятности. Возможно, с другом. Кто он? Какие деньги ее беспокоят? С чьей машиной авария?

В учебниках подробно объясняется, как следует допрашивать очевидца, потерпевшего, подозреваемого, обвиняемого. Любой следователь, каждый инспектор угро без конспекта прочтут об этом небольшую, но вполне грамотную лекцию.

Вот сейчас Вадим пойдет в отдел, и к нему явится для беседы девица. Кто она, очевидец или участница преступления? Кто-то же взял у бородатого красавца спортивную сумку с иконой и картиной. А может быть, все-таки была машина? Говорила одна из опрошенных о такси. Если Чернова через Волкову связана с преступниками, то какие, с кем неприятности, почему слезы? Пока у них — у тех, кого Вадим, Корнеев, вся группа ищут сейчас, — пока у тех все вроде бы идет хорошо…

Чернова пришла вовремя. Спокойная. «Почти спокойная», — поправил себя Вадим. Девушка типичная, провинциальная копия с далеких, недосягаемых образцов. Но, в общем, все почти так же, как у тех: синие тени на веках, оловянная помада на губах, длинные, прямые, дикорастущие волосы. Волосы даже лучше, чем у тех, столичных, гуще. И ноги лучше. Немного потолще — были бы грубые, немного потоньше — были бы модные, а так — в самый раз. Уже загорела, без чулок. Одета крикливо, но очень-очень недорого.

— Садитесь, — сказал Вадим, указывая на стул напротив стола. Она села, сразу прошлась взглядом по бумагам, увидела бланки. На все первые вопросы — имя, отчество, предупреждение о даче ложных показаний и так далее — отвечала с невозмутимой готовностью.

Вадим писал, редко и коротко взглядывая на Чернову. Он не мог бы сейчас сформулировать, в чем ощущались ее напряжение и настороженность, но поручился бы, что они были.

Разве что в подчеркнутом спокойствии. В девятнадцать лет на первом в жизни допросе, может быть, следовало хоть чуть взволноваться? Тем более, нервозность должна быть повышена, у нее не все ладно, она часто плачет.

Вадим положил ручку, удобно оперся локтями на подлокотники. Теперь они смотрели друг на друга. Но Вадим оглядывал ее кофточку, юбку из кожзаменителя, сумку модную, с бахромой, руки большие, некрасивые. Она следила только за его взглядом. Он задал ей вопросы, которые задавал многим колосовцам: каким маршрутом ходит да не видела ли в тот день… Наверняка она слышала от кого-нибудь о таких его вопросах. И ответы получил такие же, как от многих: ходит по Гагаринской, про кражу слышала. Про то, что многих вызывали, тоже знает.

Вадиму показалось, с каждой фразой она становилась естественней, проще, видимо, успокаивалась. Можно думать, к ограблению отношения не имеет. Откуда же первоначальная настороженность? Или она опасалась чего-нибудь другого?

— Ну, хорошо, — помолчав, сказал Вадим. — А как теперь с машиной?

Чернова ответила очень не сразу. Она растерялась. Но если вопрос слишком не в цвет, ей бы удивиться и переспросить: какая, мол, машина?

А если в цвет, то не надо давать ей времени. Пойдем дальше.

— Да, так как же вы считаете теперь получится с машиной? — уже настойчиво повторил Вадим. — И есть ли, по-вашему мнению, какая-нибудь связь между машиной и деньгами?

Вадим ждал. Опять-таки она могла удивиться, не понять, переспросить и о машине, и о деньгах.

Чернова как-то осела на стуле, сгорбилась, что ли. Отвела от Вадима глаза, но, совершенно очевидно, не с целью скрыть их выражение. Она приняла вопрос как должное, неприкрыто обдумывала что-то, и размышления были не из веселых.

В какой-то момент Вадима взяло опасение, не начала бы плакать, истерить. Кто знает, куда попадают его вопросы, в царапину или в рану. Только несведущие полагают, что от человека, потерявшего контроль над собой, легче получить ценные показания. Не дай бог допрашивать расслабленного или перенапряженного истерика. Такого может наговорить, что потом никакие свидетели на истину не выведут.

Нет, к счастью, обошлось без истерики, Чернова подобралась. Вадим откинулся на спинку стула, с удовольствием закурил. Подумал: «Все идет, кажется, нормально, но хватит уже ей размышлять», и в эту минуту, подняв на него глаза, Чернова сказала печально:

— Ну как же нет связи? Машину-то разбил, а деньги он где теперь возьмет? Правда, машину когда брал, говорили, что машина старая, да надо в капремонт, да такая вообще не нужна.

— Да ведь это одно дело обещать, а другое дело, когда разбил… — вставил Вадим.

Чернова невесело оживилась:

— И вы так думаете? Вот и мама боится. Неужели могут взыскать?

— Подождите, Маша, насчет взыскания, — по-деловому, но с внимательным расположением, как говорил бы нанятый ею адвокат, сказал Вадим. — Есть ли с чего взыскивать? Он же немного зарабатывает?

Вопрос такой смело можно было задать. Ничтожен шанс, что машину разбила женщина. Человек, разбивший машину, как-то близок Черновой, а судя по ее наряду, состоятельных близких у нее нет. Кроме того, согласно старому афоризму, все довольны своим умом, никто не доволен своим состоянием. Словом, определение «немного зарабатывает» должно подойти.