Эта мысль впоследствии будет по-новому развита Радищевым и найдет свое полное и яркое выражение в его книгах.

Роман Эмина «Приключения Фемистокла», посвященный автором Екатерине II, был едва ли не первым русским политико-нравоучительным романом.

«Крестьянин кормит своего господина и часто долги его оплачивает… — писал Эмин в «Приключениях Фемистокла». — Следует, что мы живем их милостью, и если они нас оставят и перестанут на нас работать, то мы со своею философиею и физикою погибнем. Может ли быть в свете благороднейшего и разумнейшего, как упражняться в том, что всему человеческому роду полезно и необходимо надобно?..»

Не вспоминалась ли мальчику, читавшему строки, подобные этим, далекая саратовская вотчина, мирное и привычное благополучие которой покоилось на рабском труде земледельца? Не вспоминались ли ему жуткие рассказы о соседе — помещике Зубове, кормившем своих крестьян из корыта, как домашний скот?..

Мальчик был чуткий, впечатлительный. Возможно, что еще неясные пока мысли о неправде, о несправедливом устройстве жизни получали наглядное подтверждение в безрадостных, темных картинах деревенской жизни, хорошо ему знакомой.

Мало вероятно, чтобы все эти годы он безвыездно прожил в Москве. Зная любовь и сердечную привязанность к нему родителей, правильней будет предположить, что на летнее время он уезжал в Аблязово. Возможно, что уже теперь он смотрел на родную деревенскую жизнь другими глазами и по-другому принимал ее.

В то время как Радищев жил и учился в Москве, произошло немало знаменательных событий.

Закончилась Семилетняя война, принесшая славу русскому оружию.

Фридрих II, считавшийся непобедимым полководцем, был наголову разбит русской армией при Кунерсдорфе. Пруссаки постыдно бежали, оставив на поле сражения более 4 тысяч убитых, пушки и знамена. Сам «непобедимый» король Фридрих едва не был захвачен в плен.

В следующем, 1760 году эскадроны Санкт-Петербургского и Рязанского конногвардейских полков вступили в Берлин. Члены берлинского магистрата вынесли победителям ключи от города на серебряном блюде.

После недолгого царствования Петра III, утром 28 июня 1762 года, гвардейские офицеры, братья Орловы, привезли из загородного дворца жену Петра, немецкую принцессу Софию-Фредерику-Августу Ангальт-Цербстскую, названную при принятии православия Екатериной Алексеевной, и провозгласили ее в Измайловском, Семеновском и Преображенском полках русской самодержавной императрицей.

В тот же день все столичные чины принесли ей присягу, и в ночь на 29 июня преображенцы совершили «поход на Петергоф», чтобы арестовать бывшего императора. Они шли, под водительством самой Екатерины, гарцевавшей на белом коне в нарядном гвардейском мундире, с обнаженной шпагой в руке.

Так начался «век Екатерины», который был и веком Радищева.

Начало этого века не было безоблачным для дворянской империи.

Еще до дворцового переворота 1762 года возникли тревожные, пугающие слухи о восстаниях заводских и помещичьих крестьян. В уезды и вотчины, охваченные волнениями, двинулись вооруженные команды солдат.

Огромная страна находилась в состоянии невообразимого расстройства и запустения.

Государственная казна была пуста. Восьмой месяц армии не выплачивали жалованья. Корабли русского флота и пограничные крепости разваливались. Стоном стонал народ от взяточничества и лихоимства царских судей и чиновников. Росли и ширились крестьянские волнения, — ими было охвачено около 200 тысяч человек. Тюрьмы не вмещали колодников.

Сама Екатерина в своих «Записках» дала довольно яркую и верную картину государственной разрухи в первые месяцы своего царствования: «Россия только что вышла из обременительной войны. Мир ей не дал иного преимущества, кроме отдыха. Финансы были истощены до такой степени, что ежегодно был недочет в 7 миллионов рублей… Армии не было уплачено за 8 месяцев. Торговля была подавлена множеством монополий… Недоверие к казне было велико… Восстало около 200 тысяч крестьян, частью работавших на заводах, частью из принадлежавших монастырям; эта зараза распространилась на помещичьих крестьян, и во многих уездах они переставали подчиняться и платить повинности своим владельцам. Правосудие продавалось платившему дороже, и законами пользовались только там, где они были полезны сильнейшему…»

В сентябре в Москве праздновалась коронация Екатерины, праздновалась с невиданной пышностью. Все государственные тревоги и неурядицы на время были отодвинуты на задний план. Нагая, неприглядная правда была приукрашена мишурой золоченых одежд, и призрак голода и нищеты отступил перед оглушающим шумом бесконечных, безудержных празднеств.

На масленой неделе Радищев мог любоваться невиданным по роскоши и богатству маскарадом «Торжествующая Минерва». 200 разукрашенных колесниц, запряженных волами, 4 тысячи ряженых медленно двигались по улицам ошеломленной Москвы.

Чего тут только не было! Глупцы, шуты и сатиры ехали верхом на козлах, свиньях и обезьянах. Хор пьяниц тащил толстого, краснолицего откупщика. Одна группа ряженых представляла «действие злых сердец», другая — «обман», третья — «мздоимство». Ябедники, крючкотворцы, подьячие, сутяги изображали «всеобщую пагубу». Хромая «правда» тащилась на костылях, за ней следовали «спесь», «мотовство», «роскошь».

В конце маскарадной процессии двигались Парнас с музами и группа Минервы[37], окруженная добродетелями.

Не может быть, чтобы в то время не нашлось людей, которые не оценили бы в должной мере, не поняли бы пошлое и наглое лицемерие этого маскарада!..

Императрица в русском платье из алого бархата, унизанном жемчугом, в бриллиантовой диадеме, разъезжала по городу в золоченой карете.

За ней тянулся целый поезд других раззолоченных карет с пышно разодетыми вельможами и дамами в атласных и бархатных, расшитых золотом нарядах.

Не неделю, не месяц, — девять месяцев продолжалось празднование коронации! Так дворяне, слетевшиеся в Москву со всех концов Российской империи, праздновали утверждение своих «вольностей». Что ж, у дворянства были основания радоваться. Тотчас по воцарении Екатерины на дворянство посыпались щедроты и милости. Восемнадцать тысяч казенных крестьян были розданы пособникам дворцового переворота.

Впрочем, и народ не был обойден царским вниманием. В указе, подписанном Екатериной через неделю после восшествия на престол, говорилось о том, что, «взошед на престол по единодушному желанию сынов российских, имея матернее попечение о благополучии отечества, стремясь облегчить тягость народную, повелевается отныне соль продавать десятью копейками меньше каждой пуд…»

Не нужно было обладать особой прозорливостью, чтобы понять, что «золотой век» пришел не для мужика, а для барина…

Радищев не мог не знать через Аргамаковых о замечательном сатирическом произведении Сумарокова— о его «Хоре ко превратному свету», написанном специально для маскарада «Торжествующая Минерва» и в полном своем виде не допущенном к исполнению. В этом «Хоре» есть резкие строки, относящиеся к крепостному праву:

Радищеву шел четырнадцатый год.

Московские коронационные торжества неожиданным образом отразились на его судьбе.

Во время пребывания Екатерины и ее двора в Москве он, по ходатайству Аргамакова, был зачислен в пажи.

Вместе с царским двором Радищев приехал в Петербург.

Он увидел «град преузорочный», воспетый Ломоносовым и Сумароковым.

Как впоследствии Державин в своем «Шествии по Волхову российской Амфитриты»[38], он увидел встающие над «зерцалом Бельты» мраморы и граниты, дремучий лес мачт у камнетесанных берегов, цепь пристаней, красоту зданий, торжищ и стогнов, красивость и блеск злачных рощ и гуляний [39].