– Может быть, не надо? Я, знаете ли, оделся для прогулки и вот это ещё, – он показал на свои мокрые зимние сапоги. – И вообще, столько хлопот.

Хотел ещё добавить, что неизвестно, как примут его визит её близкие, но промолчал.

– Мы сейчас всё устроим. Вот вам тапочки, там можно помыть руки, полотенце голубое. А что касается одежды, то пусть это вас не волнует. Вас никто не осудит — я живу здесь одна.

В ванной он увидел на полочке под зеркалом множество флакончиков и баночек — всего того, что так любят женщины. Всё это создавало особую атмосферу уютного жилья.

“Когда-то так было и у меня дома. Вернее, у нас, – подумал старик. – Как это было давно! Сейчас же только стакан с зубной щёткой и пастой”.

– Меня зовут Вера Петровна. Прошу меня извинить, что приглашаю вас ужинать на кухню. Садитесь сюда, ближе к свету, здесь вам будет удобно.

– Борис Соломонович, пенсионер. Восемь лет назад похоронил жену. В одиночку с переменным успехом борюсь со старостью и болезнями, – с грустной улыбкой представился старик.

– Ну вот, сейчас два советских пенсионера будут кушать гамбургеры.

Плавными движениями, не суетясь, хозяйка красиво накрыла на стол. Жаренные, ароматные гамбургеры показались старику необыкновенно вкусными. От тепла, уюта, вкусной пищи, доброжелательности хозяйки старику стало хорошо и легко, возникли давно забытые чувства спокойствия и умиротворения.

– А теперь пойдёмте в комнату, я вам включу телевизор. Сегодня должно быть что-то интересное про НЛО.

– Нет, нет, пожалуйста, не нужно телевизора. Я его и так смотрю целыми днями, – почти взмолился старик. – Давайте лучше с вами поговорим, если вы не возражаете? Немолодым людям есть, я думаю, что рассказать друг другу.

Они сели друг против друга в мягкие кресла с высокими спинками. В углу старик заметил небольшую икону.

– Вы верующая?

– Да. В детстве меня крестили, однако церковь я не посещала. Лишь после смерти мужа стала активной верующей. Религия даёт мне силу и спокойствие. Правильно сказал кто-то, что если бы Бога не было, его следовало бы выдумать. Бог нужен людям. Вера в него делает людей лучше. Особенно в наше время падения нравственности, утраты идеалов и озлобленности.

– Я атеист, но целиком согласен с вами и уважаю верующих. Уверен, эти люди не могут сотворить зла. А как его много сегодня вокруг нас! Особенно трудно нашему поколению. Оказались мифом наши идеалы. Кажется, что мы прожили жизнь зря, такую трудную, полную лишений жизнь! Это горько!

Беседа была долгой. Старик высказал многое, накопившееся за годы одиночества. Выяснились близкие взгляды и интересы.

– Жизнь не кончается, – словно подвела итог беседы Вера Петровна. - Завтра мы с вами пойдём гулять в наш Зюзинский лес. Обязательно позвоните мне.

“ Какая милая женщина, какая милая женщина! – не уставал повторять про себя старик. – В меня, одичавшего от одиночества, неустроенности быта, переполненного волнениями от того, что происходит в стране и в мире, замученного старостью и болезнями, она – Вера Петровна вселяет спокойствие, оптимизм, надежду”.

От резкого звонка в дверь вздрогнули оба.

— Это, наверное, мой сын Владимир, – проговорила Вера Петровна. – Он сегодня звонил и сказал, что заедет забрать продукты, которые я им достала, а просто так он меня особенно не жалует.

Вскоре в комнате появился довольно холёный молодой мужчина в дублёнке и пыжиковой шапке. В руках его поблескивал брелок с ключами от машины.

— Мать! Я на минуту. Сейчас повезём детей на каток, а вечером у меня презентация.

На приветствие гостя он, как показалось старику, ответил довольно холодно и тотчас удалился. Эту холодность Борис Соломонович объяснил себе тем, что сын застал в доме у матери незнакомого мужчину, зачем он здесь? Между тем в передней из-за неплотно закрытой двери были слышны голоса.

— Ну, мать, ты опять за своё! Зачем тебе этот старый жид? Ведь ты только недавно проводила свою подругу в Израиль. И я думал, что твоя дружба с евреями на этом закончится. Ну что у тебя может быть общего с ними? Из-за них, проклятых, все наши беды: и революция, и наша нищета. Везде они захватили всё. Куда ни плюнь, профессор — еврей, народный артист — еврей, писатель — еврей, художник — еврей. Что делать нам, русским людям? Ну, ничего! Большинство само уедет, а остальных мы тут к ногтю... Ты бы лучше молилась Богу за русский народ!

– Владимир, прекрати сейчас же! Всё, что ты мне говоришь — это из речей руководителей вашего общества. Ты просто, как фашист! А Бога не трогай, ведь он учит терпимости ко всем. Уходи, противно тебя видеть!

Хлопнула дверь. Вера Петровна с горящими щеками вернулась в комнату. Её гость сидел с закрытыми глазами, мертвенно бледный.

– Вам плохо...? Или, может быть, вы слышали? Это ужасно! Я растила его одна и не справилась. Он бездарь, неудавшийся литератор — теперь ищет виновных в своих неудачах. Ещё связался с этой “Памятью”. Мне стыдно и больно за него. Такие подонки позорят наш народ, нашу русскую интеллигенцию. Простите ещё раз, простите...

– Да, я слышал, уж так получилось. У меня тоже был сын, единственный, способный мальчик. После окончания института он мог остаться в Москве, но решил сначала по-настоящему столкнуться с жизнью. Поехал на БАМ. Там погиб, защищая молодого парнишку татарина от пьяных хулиганов. Жена не перенесла этого и вскоре умерла. Сам я еврей на три четверти. У моей мамы отец был русский. Она еврейского языка не знала. У нас в доме на идиш не говорили и я его не знаю. Синагогу я не посещаю, национальных обычаев не придерживаюсь. Я еврей лишь по паспорту. Воспитан на русской литературе. На фронте я защищал от фашизма все народы России, в том числе и русский народ. Был тяжело ранен. Едва выжил. Здесь моя Родина. Здесь могилы моих предков, моей жены, моего сына. Что плохого сделали евреи, в том числе вашему сыну и таким, как он? Страшно слышать то, что только что довелось услышать! Конечно, для меня не новость такие настроения. Читал об этом в газетах, но так — почти в лицо — впервые.

— Вы не должны этого слушать и воспринимать. Это кучка. Паршивая овца не портит стадо. Большинство осуждает этих фашиствующих “мальчиков”. Успокойтесь. Сейчас чайку попьём...

— Нет. Спасибо. Я засиделся. Ещё несколько минут назад мне казалось, что жизнь не кончается, ещё есть надежда на какие-то светлые мгновения. Но сейчас понимаю, что эта надежда — призрак.

Когда до дома оставалось шагов триста, у старика возникла резкая боль в груди. Долго, слишком долго он открывал дрожащими пальцами тюбик с нитроглицерином. А счёт шел уже на секунды. Легче не становилось. Неловко поджав ноги, старик опустился на снег. На узкой дорожке между домами в эти часы не было прохожих. А если бы и были, то подумали — пьяный. Но, если бы и вызвали “скорую”, было бы уже поздно.

Старик понимал, что это последние минуты. Он давно ждал их, по-своему готовился. Но как ни готовься, это бывает всегда неожиданно. В его голове за считанные мгновения промелькнула вся жизнь: детство, родители, школа, институт, работа, фронт, опять работа, семья, одинокая старость. С каждым кадром угасала жизнь. Вот последний кадр. То, что было самым последним на долгом жизненном пути: милая русская женщина, расстилающая скатерть, украшенную крупными яркими цветами.

1995 г.

ЕСТЬ ИДЕЯ

Иосиф учился в школе неважно. И не потому, что не хватало способностей. Просто не хотелось учиться. Любил погонять мяч, в кино сходить или пошататься с ребятами. Был он мастак придумывать разные шалости. Родителей много раз вызывали в школу. Бабушка часто повторяла:

– Ой, Ося! Будешь плохо учиться, станешь сапожником.

И вот накаркала. После седьмого класса он ушел из школы. Поступил в техникум лёгкой промышленности. Как раз к началу перестройки имел диплом по специальности “Технология изготовления обуви”. Светила работа помощника мастера на обувной фабрике. Однако, взвесив всё за и против, Иосиф подался в сапожники. Имея определённый теоретический багаж, он быстро овладел ремеслом и скоро стал ведущим мастером в маленькой сапожной мастерской на одной из московских улиц.