Но чтобы здесь, в Псковской области, у Питера под боком… Бред.
Я потребовал подробности. Счастливцев рассказал:
Напоролся, дескать, он по весне в пивной на вербовщиков: зазывали на сельхозработы в Новгородскую область, в фермерские хозяйства. Пиво проставляли щедро, рассказывали: вкалывать, конечно, приходится от зари до зари, и без выходных, зато и оплата в конце месяца солидная, — в городе столько и за полгода не заработаешь. Они, мол, сами уже два сезона отпахали, едут на третий, но рабочих рук всё равно не хватает — айда, парень, с нами, денег на всю зиму зашибёшь, да и свежий воздух опять же, и с мужиками там напряжёнка — так что молодки порой вполне отзывчивые попадаются. Фёдор и подписался…
Что вместо Новгородской он угодил в Псковскую область, Счастливцев понял много спустя, по случайным обмолвкам. Но его родственники — сестра, зять и племянники — если даже и озаботятся осенью поисками, искать будут совсем в другом регионе.
Впервые подозрения у него мелькнули, когда вербовщики по прибытии на место куда-то испарились, а наниматели первым делом забрали смарт — на сохранение, якобы. Но связь там и вправду не работала, он проверил, прежде чем отдать, — и смутные сомнения рассеялись. Потом-то догадался: глушилка стоит, местные между собой по рации общаются… Паспорт, правда, заначил по старой привычке, на себе спрятал, благо не обыскивали…
Дальше — хуже. Для житья отвели Счастливцеву и ещё троим завербованным старый, щелястый сарай, всеми ветрами продуваемый. Для еды выдали здоровенную коробку с пакетами экспресс-вермишели: варите, сколько захотите, хоть по десять порций за раз. Вермишель, правда, сильно просроченная оказалась, но ничего, съедобная.
Фёдор не унывал: порой в экспедициях и похуже бывало. Лишь бы заплатили по-божески, а так хоть за кормёжку лишнего не вычтут.
Начали работать. Ферма громадная, одних ульев двести штук с гаком, да индейки — тоже несколько сотен, да коровы, да свиньи… Ещё и поля были, но туда их четвёрку не посылали, вроде бы там другие работники вкалывали, но жили где-то далеко, Счастливцев с ними не встречался. Тоже рабы, наверное.
Трудились и впрямь от зари до зари. Воздух вполне свежий оказался, и тут зазывалы не соврали. Молодки, о мужиках тоскующие, правда, не изобиловали — но и не до них как-то, вечером до сараюшки бы доползти, да глаза закрыть.
Работали под плотным надзором — ощипывали, например, разделывали и коптили забитых индеек, — чтобы в рот кусочек положить, так ни-ни. Измотались сильно мужики за месяц, обессилели. Шептались меж собой: может, ну к чертям кабалу здешнюю, получить первые деньги, да и свалить? Здоровье-то не купишь…
Ладно, апрель кончился, они вчетвером в хозяйский дом — здоровенный такой домина, из монастырского кирпича сложенный (развалин тамошних почти уж и нет, всё на стройматериал растащили). И к хозяину: хотим, дескать, заработанное получить честь по чести. Да увольнительную в город, хоть на денёк. Хозяин кушал как раз — ложку отложил, усы вытер, из-за стола встал. И — шабах одному в рожу! — а кулак-то как арбуз… Вот, мол, тебе заработанное… Шабах другому! Вот тебе увольнительная…
А сынок фермерский — тоже тот ещё бугай — шпалер из-за пазухи тянет. И второй уже в дверях, с дробовиком охотничьим. Гогочут: не поняли ещё? До самой смертушки вам тут работать, за еду да за жильё. Но коль строптивиться будете, так она, костлявая, не задержится. А ищете смерти быстрой, но лютой, — можете в бега подаваться, колючка вокруг не натянута. Милиция в округе вся с потрохами куплена, сюда и вернётесь, другим острасткой послужите.
Ну что тут сделаешь? Работали… Не под приглядом уже — под стволами.
По вечерам, понятно, перешёптывались, планы строили, да всё как-то до дела не доходило…
Случай помог: в мае вдруг пчёлы отроились, и не один-два улья, а полсотни пчелиных семейств разом. Видать, не уследили за чем-то хозяева, сам Фёдор в пчеловодстве не силён был.
Ну тут и началось… Из-за окон и дверей нос не высунуть. Двух коров пчёлки закусали-зажалили, насмерть. Да бабу одну из местных, но ту увезли потом, в больничку, наверное, — может, и выжила.
А двое невольников под шумок в побег рванули. Хотел и Счастливцев, да не получилось: к хлеву, где он как раз работал, несколько пчелиных роёв подлетели — едва отсиделся, не выйти было.
Про сбежавших четыре дня ни слуху, ни духу. Потом привезли… С грузовика скинули, к щитам из доски-горбыля приколоченных. Как приколоченных? А вот так, брат, гвоздями, — длинными да ржавыми. Один ещё жив был, два дня помирал, мучился… И щиты те — как раз напротив их сараюшки поставили. Через неделю, правда, убрали, вонять сильно начало…
Вскоре новых рабов привезли, сразу семерых, — лето на подходе, а дураков в Питере хватает, деньгу зашибить желающих. С этими не миндальничали, заработками голову не дурили, — сразу объяснили, что к чему. И охранника привезли, не уследить, видно, за девятерыми сразу, — зверь-человек, пару зубов выбить, что яблоко съесть. Нагнал страху, о побеге Фёдор долго не задумывался, да и щиты те крепко в память запали.
Но подумал как-то: зимой тут работы куда меньше, — так неужто их за просто так до весны кормить будут? Да и в сараюшке в мороз не выдержишь. Видать, ждёт их другая зимняя квартира — яма в лесу. По весне новых наберут… То-то ни одного раба-старожила они по приезде не встретили.
Понял и другое: бежать, так сейчас. К концу лета ноги едва волочить будет, вермишель только брюхо набивает, сил от неё не прибавляется. Планами ни с кем не делился — кое-кто из новой их компании очень уж перед хозяевами выслужиться норовил, не иначе как надсмотрщиком мечтал заделаться. Да и не было конкретного плана, на случай да на авось рассчитывал.
Не подвёл русский авось: начались покосы, и выпал-таки случай. Трое на поляне у леса работали — Фёдор да два сына хозяйских (те ведь не барствуют, тоже не слабо вкалывают; жрут, правда, от пуза).
Не ждали они вдвоём от подтощавшего доходяги подвоха, расслабились, стволы в кабине оставили. Ну, он момент улучил, грабли свои отбросил, вилы у фермерского сынка выхватил, и…
— Заколол кого? — спросил я заинтересованно.
Не заколол, бог миловал. Не попёрли на вилы, дали в лес уйти. Грозили страшно, а потом и стреляли вслед, но лишь для острастки, — не видать его уже было сквозь зелень.
Вот и мыкается двое суток, кружит как волк в лесу. Вилы бросил, потом жалел: собак тут бродячих, одичавших, немерено, как специально разводят… А может и разводят, не топят щенков, — подрастят и в лес выпускают. От погони да от шавок спасаючись, просидел Фёдор день да ночь в болотной топи; живот подвело, выбираться надо… А куда? К щиту-то приколоченным возвращаться не хочется… Засел у дороги, когда местные мимо проезжали, не высовывался, чужаков ждал, — да не ездят тут, видать, чужие.
«Это точно, — подумал я. — Не ездят. Один только дурак нашёлся…»
И теперь он, Счастливцев, заклинает меня христом-богом: развернуться, и поехать другой дорогой, и где-нибудь на большаке его высадить. А если есть возможность, снабдить тремя-четырьмя сотнями для проезда в Питер, он отдаст, не бездомный какой-нибудь, вот и паспорт у него с пропиской имеется (тут засаленный документ вновь предстал перед моими глазами в развёрнутом виде).
Ну вот… Захватывающая история подошла к закономерному финалу. К просьбе одолжить денег. Фантазия у авторов подобных «романов» беспредельна, чего только не выдумают ради заветной цели. Наверняка впереди и в самом деле имеется фермерское хозяйство, возможно, его хозяева действительно нанимают на сезон городских маргиналов. И наверняка безбожно обманывают при расчёте. Но всё остальное в рассказе Счастливцева… Трудно поверить. Слишком многих придётся подкупать и замазывать в этом деле, чтобы обеспечить надлежащий уровень секретности. Экономически невыгодно. Дешевле немного заплатить нанятым ханыгам.
Едва я пришёл к такому выводу, впереди послышался шум двигателя. Вскоре из-за поворота появился восьмиколесный вездеход, тащивший за собой прицеп-рефрежиратор.