— Приворотное зелье? — изумилась я.

Флора склонила голову набок и широко раскрыла глаза. На ее лице появилось выражение напускной невинности, по всей вероятности, слабое эхо искусства кокетничать, которым она, вне всякого сомнения, в юности владела в совершенстве.

—  Ты же знаешь, что такого зелья не существует. Мои порошки исцеляют тело, а не воздействуют на разум. И все же, — медленно и драматично добавила она, — если кто-то под воздействием этого снадобья похорошеет, он вполне способен возбудить в другом человеке любовь. Представь себе болезненно застенчивую девушку. В присутствии того, кто ей нравится, она испытывает скованность и зажатость и боится привлечь к себе его внимание. А теперь вообрази, что она выпивает средство, от которого ее щеки розовеют, а настроение улучшается. Она становится более уверенной в себе, а следовательно, желанной для мужчины, который некогда ее даже не замечал. Это магия?

Что-то в том, как Флора поведала мне эту историю, заставило меня заподозрить, что она говорит о себе. С тех пор как я услышала от леди Уинтермейл об утраченной любви Флоры, мне хотелось узнать о ней больше, хотя я ни разу не набралась достаточно смелости, чтобы заговорить об этом со своей наставницей. В разговорах Флора могла быть пугливой, как жеребенок, и неожиданно шарахалась даже от самых невинных тем. Я знала, что должна действовать очень осторожно.

— Что почувствует тот, кто примет это средство? — спросила я.

Флора внимательно смотрела на меня, тщательно подбирая слова.

—  Ему покажется, что он проглотил радость, — наконец произнесла она.

Она осторожно покачивала флаконом, сжимая его обеими ладонями, чтобы стряхнуть с его стенок прилипший к ним порошок.

—  Я попробовала его лишь однажды. И с тех пор пожинаю плоды этого поступка.

Я молча ожидала, опасаясь, что любой вопрос покажется ей чересчур навязчивым и заставит захлопнуть приоткрытые створки души.

—  Его звали Лоренц. — Она говорила спокойно, как будто пересказывая историю, которую услышала очень и очень давно. — Разумеется, он явился ко двору не для того, чтобы ухаживать за мной. Он предназначался для Миллисент. Все знали, что старшая сестра должна выйти замуж раньше младшей. Наверное, я сама, собственной глупостью, накликала на себя все свои несчастья. Видишь ли, он был так обаятелен, так хорош собой, что я не устояла. Он пел гораздо лучше менестрелей моего отца. Я жаждала хоть на несколько часов привлечь к себе его внимание. Поэтому я растолкла эти цветы и однажды за ужином подсыпала порошок в свое питье. И робость покинула меня. Я откровенно посмотрела на него через стол, а он посмотрел на меня. И Миллисент была позабыта. Ты поверишь мне, если я скажу, что в это мгновение мы влюбились друг в друга?

Я кивнула.

— Я верю в то, что такое возможно.

—  Лоренц отправился к моему отцу и попросил моей руки. У него были деньги и титул, и мои родители не могли ему отказать. Если бы Миллисент тоже согласилась, мы бы поженились. Как же я была наивна, полагая, что она даст нам свое благословение! Она пришла в ярость и обвинила меня в том, что я похитила его у нее только для того, чтобы ее унизить. Мама встала на мою сторону, но отец колебался. А потом Миллисент подверглась нападению.

— Нападению?

—  Она заявила, что разгневанный Лоренц ее изнасиловал. Никто из тех, кто его знал, не поверил бы в то, что он на это способен. Но у моего отца не оставалось выбора. Долг предписывал ему защитить честь дочери. Лоренца с позором изгнали. Родители запретили мне любое общение с ним, и пока он не покинул замок, я была заперта в собственной комнате. Несколько недель спустя он умер.

— Мне очень жаль, — тихо произнесла я.

Впервые я слышала из ее уст такой длинный рассказ, и было ясно, что это требовало немалых усилий с ее стороны. Она глубоко вздохнула, прежде чем продолжить.

—  Его семья представила все как несчастный случай, но на самом деле он покончил с собой. Повесился на дубе в своем поместье. Моя семья сочла это доказательством его вины. «Честный человек стремится смыть пятно позора со своего имени, — заявила Миллисент. — Только виновные прибегают к самоубийству». Казалось, она была довольна, что все сложилось наилучшим для нее образом. Я много месяцев терзалась, пытаясь понять, что же произошло. Человек, которого я знала, был мягким и добрым. Неужели в нем была какая-то тайная, скрытая от всех сторона? Я в это не верила. Но если мое мнение о нем было правильным, то это означало только то, что Миллисент сломала жизнь человеку лишь ради того, чтобы отомстить мне. Как я могла думать так о своей родной сестре?

Я представила себе Флору юной и все еще красивой девушкой, которая взволнованно ходила по своей одинокой комнате, мучаясь мыслями о Миллисент и утраченном возлюбленном, в поисках ответа на вопрос, кто виноват в том, что произошло. Предательство черной тенью легло на всю ее жизнь.

— В конце концов я поняла, что правда не имеет значения. Лоренц умер. И я не представляла себе жизни без него.

Боль этой утраты все еще слышалась в ее девичьем голосе и светилась в ее горестном взгляде. Я взяла ее за руку и осторожно сжала ее пальцы. Мое прикосновение вернуло ее в настоящее, и она опустила глаза на стеклянный флакон на столе между нами.

— Почему он тебя так заинтересовал?

Я ощутила в этом вопросе туже хитроумную проницательность, которую когда-то видела в Миллисент. Как и ее сестра, Флора обладала способностью мгновенно улавливать самые потаенные желания собеседника.

—  С тех пор не проходит и дня, чтобы я не задавалась вопросом, как пошла бы моя жизнь, если бы я не проглотила тот порошок, — произнесла Флора, пристально глядя мне в глаза. — Когда речь идет о делах сердечных, ответ лучше искать в себе, а не во флаконе.

В себе. Чем объяснялась та тоска, которую я испытывала по прикосновениям Маркуса? Стремлением к воссоединению со своей половиной или постыдной похотью? Могла ли я выйти за него замуж и продолжать выполнять свои обязанности при королеве и Флоре? Ни одно снадобье не облегчило бы мне поиск ответов на эти вопросы. Я должна была прийти к решению самостоятельно.

Флора снова отвернулась к своим флаконам и начала напевать мелодию, которая показалась мне знакомой. И тут я вспомнила: эту же песню я слышала во время моего первого визита в Северную башню. Она доносилась из-за запертой двери вот этой самой комнаты. Флора говорила, что у человека, которого она любила, был красивый голос. Возможно, теперь она постоянно напевала песню, которую он когда-то ей пел, как вечное напоминание обо всем, что она утратила?

С наступлением весны мы с Маркусом смогли возобновить наши встречи в городе, и в следующее воскресенье он предложил прогуляться на холм, с которого открывался видна бухту Сент-Элсипа. Но пока мы взбирались наверх, на нас навалилась непривычная для этого времени года жара, к которой присоединилось удушающее зловоние гниющих продуктов и прочего мусора, плавающего на поверхности воды. Все это совершенно не располагало к романтическим признаниям.

—  Мне жарко, — ворчала я. — Неужели нам негде спрятаться от этого солнца?

Маркус задумался.

— Я знаю подходящее местечко недалеко от дороги на Олсбери.

Он говорил о городке, находившемся в противоположном направлении от деревни, в которой выросла я. Горы, у подножия которых он был расположен, виднелись из окон замка. В самые жаркие летние месяцы многие благородные семейства перебирались туда в свои загородные дома, утверждая, что горный воздух намного прохладнее.

Маркус подал мне руку, помогая подняться с земли, и мы отправились в путь. Жара погрузила Сент-Элсип в оцепенение, и те немногие путешественники, которых мы встретили на дороге, вяло волочили ноги по пыли, всем своим видом напоминая сомнамбул. Всего через пять минут мы уже миновали Мост Статуй. Свернув с основной дороги, Маркус зашагал по наезженной телегами колее, которая привела нас в рощу. Где-то над нашими головами перекликались птицы, и только. Мы были совершенно одни.