По отношению к Каменскому было поступлено еще неосторожнее: избирательные собрания были разделены как раз в противоположность тому, что было сделано Крыжановским при выборах в третью Думу, и так как это именно и дало перевес Каменскому, то для всех было ясно, что новые манипуляции предприняты были именно против него и лишили его голосов немецких колонистов, которыми он прошел в первый раз.
Все эти маневры, не многочисленные сами по себе, произвели, однако, скверное влияние, раздражили многих на местах и создали ту атмосферу неудовольствия, с которою съехались в ноябре месяце новые депутаты в Петербург.
Меня они окончательно поссорили с Макаровым. Честный по личным взглядам, но ограниченный и упрямый до крайности, он подпал под влияние своих сотрудников, и на все мои настояния умерить пыл губернаторского рвения и не принимать явно искусственных мер против таких, в сущности, безобидных, хотя и либерально настроенных людей, как Каменский и Глебов, он ответил мне решительным отказом, ссылаясь на то, бесспорно правильное, с формальной точки зрения, основание, что руководство выборами и в частности распределение избирательных округов предоставлено законом ему и не зависит от наблюдения Председателя Совета Министров…
Доводить об этом разногласии до сведения Государя я не хотел; подчинить Макарова моему влиянию мне не удалось. Я и попробовал было внести дело в Совет Министров, но тоже с очень малым успехом. В Совете, к этому времени, уже стало слагаться весьма неблагоприятное отношение ко мне. Такие опытные люди, как Кривошеин, зорко следили за развитием Распутинской истории и прекрасно учитывали отношение ко мне Императрицы.
Щегловитов и Рухлов секретно всегда действовали против меня, имея на своей стороне Сухомлинова. Такие честные и расположенные ко мне, каждый по своему, люди, как Григорович и Тимашев, не имели в этом вопросе влияния, а умный, циничный и хитрый Харитонов всегда, примыкал туда, где, казалась ему, – сила, а она, при всем его либерализме, влекла его в сторону так называемых консервативных элементов, защищаемых приемами Министра Внутренних Дел. На самом же деле, Харитонов просто чуял, что медовый месяц моего положения прошел, и выгоднее примыкать против меня.
Совет Министров поговорил, посудил, но не счел себя в праве ограничивать власть Министра Внутренних дел, хотя все отлично знали, что и Макаров приближается к своему увольнению. История с письмами Императрицы была известна всем Министрам.
В самый разгар моих препирательств с Макаровым по выборам в Думу произошло одно событие, крайне неожиданного для меня свойства…
Как-то летом, перед переездом Государя в Петергоф, Сазонов спросил меня однажды по телефону, не говорил ли Государь со мною по поводу замещения должности нашего посла в Берлине.
На отрицательный мой ответ, он сказал мне, что еще в Москве он представил Государю кандидата на этот пост. С. Н. Свербева, но Государь не дал ему никакого ответа и сказал, что у Него есть другой кандидат, но что он хочет переговорить об этом со мною и просил Сазонова напомнить Ему в Царском.
Тогда Сазонов ничего мне об этом не сказал, но, так как время уходило, а пост Берлинского посла оставался в тревожную пору не замещенным, то он просит меня напомнить Государю о Его желании переговорить со мною. Я обещал ему это сделать в ближайшую пятницу, не допуская и мысли о том, что дело касается меня самого.
Покончивши с моими очередными делами, я собирался было исполнить просьбу Сазонова, но Государь предупредил, меня, сказавши буквально следующее:
«Я решил расстаться с Макаровым. Это бесспорно честный человек, но он совершенно не справляется с делом.
Bcе жалуются на него, он окончательно распустил печать, и сколько Я ни твержу ему о необходимости обуздать ее и составить такой закон, который дал бы правительству в руки действительное оружие против ее эксцессов, он все тянет и отделывается разными предлогами, ссылаясь то на Думу, то на невозможность ввести цензуру, то на общественное мнение. Вот теперь, Думы нет, и можно бы ввести хороший закон по 87 статье, но и тут он все возражает, ссылаясь, между прочим, что ни Вы, ни Совет, этому не сочувствует».
«Мне такое отношение Макарова к Моим желаниям надоело, и Я решил сменить его и назначить другое, боле энергичное, лицо. Вам такая перемена будет, конечно, очень неприятна, потому что Макаров назначен Мною по Вашему предложению, и Я хочу поэтому предложить Вам пост посла в Берлине, если бы Вам было тяжело расстаться с Макаровым. Вы знаете, что этот пост очень трудный, наша политика всегда была основана на дружбе, с Германией, а теперь обстоятельства так сложились, что нужен человек опытный и выдержанный как Вы, чтобы ограждать наши интересы. К тому же Император Вильгельм Вас, видимо, искренно жалует и на раз, во время недавнего свидания, расточал Мне величайшие похвалы по Вашему адресу».
Я поблагодарил Государя за оказанное доверие и спросил Его, могу ли я дать Ему совершенно откровенный ответ, или должен считать, что Его решение окончательное, и в таком случае я ему беспрекословно подчиняюсь, несмотря на величайшие мои сомнения в пригодности моей к новой должности.
Государь сказал мне, что Он отнюдь не желает стеснять меня, делает это предложение, главным образом, потому, что верит в его пользу, и охотно разрешает мне высказать откровенно мое мнение.
Я начал с того, что отнюдь не считаю себя во всем солидарным с Макаровым и не посмотрю на увольнение его как на личное для меня огорчение. Я постарался защитить его в деле о печати и сказал, что вполне разделяю его сомнения и должен решительно возразить против возможности приведения какого-либо закона по 87 статье, но не скрыл от Государя, что я глубоко разошелся с Макаровым по Ленскому делу и некоторым его приемам по выборам в Государственную Думу.
Для меня, как Председателя Совета Министров, важно не сохранение Макарова на месте Министра Внутренних Дел, и замещение его другим, более подходящим, лицом, которое, однако, нельзя, во всяком случае, произвести немедленно, а следует, но меньшей мере, отложить до конца октября, когда будут завершены выборы в Думу. Новому человеку немыслимо вступить в должность среди выборной кампании.
Но такая замена не должна и не может быть принята мною как повод к какому-либо личному неудовольствию, и я готов продолжать мою совместную работу с новым лицом, если только это лицо будет сколько-нибудь отвечать требованиям данного времени… От поста посла в Берлине, я не имею права отказываться, но усердно прошу не назначать меня на него, а дозволить мне продолжать свою деятельность здесь, если только Государь сохранил ко мне доверие. Я убежден, что я принесу в этом случае больше пользы, нежели в звании Берлинского посла.
– Здесь – сказал я – я сознательно несу свои обязанности и, несмотря на все, трудности моего положения, моя совесть спокойна за то, что я делаю. Я привел Государю целый перечень дел, по которым многое только едва начато и требует, чтобы продолжал тот, кто начал.
Я указал на созыв новой Думы, с которой легче встретиться мне, чем новому человеку, на неизбежность больших усилий то увеличению средств на сухопутную оборону и в особенности на то, что политические тучи вообще сгущаются и требуют исключительного внимания, не столько в отдельных центрах дипломатической борьбы, сколько здесь, и я опасаюсь, что Сазонов, предоставленный одним своим силам, не сможет удержать своих товарищей по Совету Министров от неосторожных поступков. Затем я высказал вполне откровенно, что я вообще опасаюсь оказаться в Берлине не на месте. Я не привык к дипломатическим тонкостям и хитростям; я слишком откровенен и прям и могу невольно сказать больше, чем нужно, а Берлин учитывает каждое слово; да и мое убеждение в необходимости сохранения мира во что бы то ни стало может встретиться с иными тенденциями здесь, которые уже начали проявляться среди некоторой части Совета Министров, преследующей, так называемую, «национальную» политику.