В другом месте я рассказал уже о давлении, произведенном на меня Марковым 2-ым и Пуришкевичем, и не хочу более возвращаться к этому инциденту, хотя он был главной причиной затаенной правыми злобы на меня и имел, несомненно, свою долю влияния на увольнение меня два года спустя.
За это же лето 1912 года случился небольшой эпизод, о котором полезно упомянуть, хотя бы для характеристики некоторых людей того времени и того, как ограждали свои личные интересы такие строгие судьи других, каким был хотя бы Граф Витте, по напечатанным мемуарам которого все были или глупы, ничтожны или корыстолюбивы, и только он один был бескорыстен. (см. на нашей стр., ldn-knigi)
Перед самой моей поездкой в апреле месяце в Ливадию, как-то днем, во время моих обычных докладов и занятий, приехала Графиня Витте и в самых любезных выражениях стала говорить о том, что только я один могу помочь ей и ее мужу, находящимся в совершенно безвыходном положении. Она заявила мне, что им буквально нечем жить, и они должны спешно принять какое-нибудь решение: либо покинуть государственную службу и принять место с большим окладом в одном из банков, либо уехать окончательно заграницу и зарыться в каком-нибудь ничтожном городке Германии. По ее словам, первое решение всего более улыбается ее мужу и ей самой, но она слышала, что по моему же докладу Государь отнесся неодобрительно к такому решению, и потому на мне лежит до известной степени долг помочь им увеличением содержания настолько, чтобы бывший Министр Финансов, спасший Россию от гибели, человек, заключивший мирный договор с Японией на таких условиях, о которых никто не смел и мечтать, не жил как нищий и отказывал себе во всем.
Я обещал доложить обо всем Государю, но сказал, что для меня необходимо видеться лично с Гр. Витте, дабы потом не было с его стороны каких-либо нареканий на то, что я сделал что-либо без его прямого ведома.
Мы расстались самым сердечным образом. Графиня Витте горячо благодарила меня, сказавши, что она никогда не сомневалась в моем благородстве, и что она уверена в том, что я и не подозреваю, как почитает меня ее муж, который постоянно говорит обо мне в самых нежных выражениях и твердит всем и каждому, что величайшее счастье для России иметь во главе правительства именно меня.
На другой день я получил от нее письмо, которое сохранилось в немногих моих бумагах, которые удалось спасти от полного разгрома моей квартиры. Вот оно:
Понедельник 16 апреля 1912 г.
Дорогой Владимир Николаевич!
Я рассказала мужу об нашем дружеском разговоре; он был смущен, что надоедаю Вам, и сказал: раз Его Величество ему изволил сказать, что Он его положение устроит, то Сергей Юлиевич должен уверенно ждать решения Государя.
Что же касается материального положения, то увеличение его казенного содержания его никоим образом устроить не может. Материальное положение могло бы быть облегчено только единовременной выдачей нескольких сот тысяч рублей, и тогда он мог бы быть спокоен. Понятно, муж был бы очень рад повидаться с Вами и переговорить, но боится отнимать Ваше драгоценное время своими мелкими личными делами, зная, как Вы заняты.
От всего сердца желаю Вам счастливого пути и прекращения всех мерзких интриг, которые направлены против талантливого и умного Председателя Министров и Министра Финансов.
Благодарю Вас, дорогой Владимир Николаевич, за Ваши постоянное дружеское и доброе отношение к нам.
Искренно Вам преданная
М. Витте.
(ldn-knigi – дополнение из - „Профиль“ 21.04.1997 N 15:
«…В наследство супруге, Сергей Витте оставил три дома -- в Петербурге (на Каменном острове), в Брюсселе и Биаррице, а также десятки миллионов рублей! в банках Берлина и Лондона. После 1917-го семья Витте эмигрировала..».)
Получивши это письмо и не успевши еще ни ответить, на даже протелефонировать Гр. Витте, я получил от него на другой же день запрос по телефону о том, когда он может заехать ко мне до моего отъезда в Ливадию.
В тот же день он был у меня перед самым моим обедом. Начал он разговор с того, что его жена была у меня без его ведома, так как он решил сам никого о себе не просить, тем более, что ему известно, что его близкие друзья говорили о его невыносимом положении Государю, и последний ответил, что хорошо об этом осведомлен и будет говорить с Министром Финансов. Если же Его Величество этого до сих пор не сделал, то очевидно не желает, и следовательно бесполезно Ему надоедать разве, что «Вы возьмете мое дело в руки и поможете мне выйти из такого положения, при котором я буквально доедаю последнее, что у меня осталось, а жить на нищенское жалованье, после отнятой аренды, т. е. на какие-то 24.000 рублей в год, я давно уже отвык».
Я сказал Гр. Витте, что если бы речь шла об увеличении его содержания, хотя бы на 10.000 р. в год, то я знал бы что делать. Я переговорил бы с Председателем Государственного Совета и попросил бы его разрешить мне доложить об этом Государю и не сомневаюсь в успехе, но так как из письма Графини я вижу, что этим дела не разрешить, то я должен сказать прямо, что не могу просить Государя о такой выдаче, так как за 8 лет моего управления Министерством я постоянно боролся против таких выдач. Я прибавил, что обещаю не возражать, если Государь меня спросит, и я думаю, что самое простое и естественное, чтобы Гр. Витте решился обратиться непосредственно к Государю, т.к. этим путем он будет упрекать себя впоследствии в том, что не исчерпал всех способов ранее, чем решиться переменить всю свою жизнь. Подумавши немного, Витте сказал, что «пожалуй, что Вы правы, тем более, что неизвестно даже, говорили ли Ему мои друзья или просто хотели отделаться от меня, когда я их спрашивал».
В половине июля Государь вызвал меня с докладом в шкеры. Особенно неприятных вопросов не было, и доклад быстро двигался к концу, тем более, что Государь предполагал тотчас после завтрака ехать на берег с Великими Княжнами и предпринять продолжительную прогулку.
Когда я кончил все очередные дела, Государь вынул из ящика своего маленького письменного стола синюю папку и спросил меня: «Вы не догадываетесь, что в этой папке?»
Зная по опыту, что такие папки не сулят мне ничего приятного и содержат в себе какую-нибудь просьбу о деньгах или ходатайство о каком-либо исключении из общего правила, я сказал, что боюсь этих синих папок, так как, большею частью, они содержат в своих недрах что-либо неприятное для Министерства Финансов. На это Государь сказал мне:
«Не упадите в обморок и прочтите громко, а затем ответьте Мне прямо на те вопросы, которые Я вам поставлю».
Я вынул из синей обложки письмо, написанное знакомым мне почерком Графа Витте. Вот что я прочитал громко:
(Копия этого письма уцелела от обыска во время моего ареста.)
Ваше Императорское Величество.
Несколько месяцев тому назад Вы изволили благосклонно выслушать мою исповедь о тяжелом положении необеспеченности, в котором я нахожусь. Оно заключается в том, что, не обладая ни наследственным состоянием, ни благоприобретенным, ибо, отдав себя государственной службе, я не имел права заниматься делами наживы, на закате жизненной карьеры я очутился с содержанием в 19 тысяч рублей и с ограниченными средствами, оставшимися из 400 тысяч, которые Вам угодно было милостиво пожаловать, когда я с поста Министра Финансов был назначен Председателем Комитета, а впоследствии Совета Министров, на каковых должностях, вместе с арендою я получал почти в 2 раза больше, нежели теперь.
Из такой обстановки своими силами я мог бы выйти только, оставив государственную службу, чтобы заняться частною. Но это средство недавно было мною окончательно отвергнуто.
Ваше Величество были так милостивы, что в бесконечной Царской доброте соизволили мне сказать: «можете быть совершенно спокойны; это Мое дело Вас и Ваше семейство обеспечить».
Простите, если осмелюсь всеподданнейше доложить. Я вполне понимаю, что на деятельной государственной службе я мог получить прочное матерьяльное положение только на посту посла, и хотя я несколько раз имел случай представлять доказательства, что на этом поприще я мог бы оказывать услуги Царю и родине не хуже других, тем не менее, я более не питаю никаких надежд на такой выход, вследствие неблагоприятного отношения ко мне подлежащих Министров.