Я имел очень большой успех в дневном заседании общего собрания 6-го июня, затянувшемся с 11-ти до 7-ми, вовсе не выступал в вечернем, так как оппозиция была до крайности слаба и видимо сама сознавала, что почва под нею исчезла, и я уехал до конца голосования, прямо из Таврического Дворца – на вокзал, чтобы ехать в Москву, на встречу Государю, возвращавшемуся из Ливадии и решившемуся после долгих колебаний и отчасти по моим настояниям остановиться на 2-3 дня в Москве, где Он давно не останавливался.
Уже ночью в вагоне на ст. Окуловка я получил телеграмму о том, что голосование дало неожиданные результаты: за морскую программу высказалось подавляющее большинство, а вся оппозиция собрала кажется менее 100 голосов, считая в том числе и все крайнее левое крыло.
Государя я встретил в Москве, в павильоне и думал, что моим докладом о результате думского голосования я доставлю Ему большое удовольствие и вызову недвусмысленное одобрение моего действия. На самом деле ничего подобного не произошло. Государь выслушал меня совершенно спокойно, ответил мне очень коротко: «ну и прекрасно; Я был впрочем на этот счет вполне уверен; благодарю Вас за все, что Вы сделали» и более к этому вопросу не возвращался.
Для меня было ясно, что неудовольствие Императрицы делает свое недоброе дело. Так же смотрел и Фредерикс, который понимал, что успех дела был создан мною и даже сказал мне, что он все ждал, какую форму изберет Государь для выражения мне Своей благодарности, но так и не дождался, ни в Москве, ни потом в Петербурге, когда дело прошло столь же благополучно и в Государственном Совете.
Даже Флаг-Капитан, Адмирал Нилов, не принадлежавший к числу моих поклонников, написал мне письмо, в котором высказал, что зная сколько усилий, умения и энергии я положил на проведение этого дела, он, как старый моряк, глубоко и сердечно благодарит за мою помощь всему русскому флоту и говорит без утайки, что без моей помощи и моего влияния этого бы не было.
Не долго продолжалось и на этот раз спокойное течение дел в Думе и более или менее нормальная личная моя деловая обстановка.
Едва прошли благополучно морские кредиты, как в Думе поднялись опять страстные прения по смете Синода и специально по кредиту на церковно-приходские школы. Опять появились намеки на Распутина, опять полились речи по адресу Саблера и Синода, опять заговорили о закулисных влияниях при назначении Архиереев, – и в результате этих прении – опять последовал отказ в кредитах на открытие новых школ и на улучшение преподавания в них. Под шум этих прений Государственная Дума III созыва готовилась завершить свое пятилетнее существование и ожидала дня своего приема у Государя.
На мои настойчивые вопросы, и в Москве и тотчас по приезде в Петербург, о дне приема, я получил дважды уклончивый ответ, и Государь все оттягивал отвечать на вопросы членов Думы о дне обещанного приема. Кое-кто из членов Думы, по обыкновению, стал уже уезжать, другие, не знали на какой день назначить свой выезд, делами перестали просто заниматься и только сотнями пропускали так называемую «вермишель», т. е. очередные мелкие дела, среди которых незаметно проскакивали и весьма крупные вопросы, не затрагивавшие только почему-либо думских страстей.
Подошло 7-8 июня. Оставалось только проголосовать незаконченные прениями церковно-приходские школьные кредиты и устроить прощальное молебствие. А Государь все не давал мне решительного ответа.
Мне пришлось написать Ему письмо (оно сохранялось мною до моего выезда из Poccии, в моих немногочисленных бумагах) и просить исполнить данное Членам Думы через меня обещание. Я чувствовал, что дело обстоит неблагополучно и, действительно, в тот же день, в который я послал мое письмо, получил короткий ответ: «У меня решительно нет времени принять Государственную Думу». Опять как и в случае с Родзянкой мне пришлось принять на себя неблагодарную и тяжелую обязанность уговаривать Государя не делать неловкого и вредного шага и пожертвовать чувством личного раздражения во имя общего блага.
Я испросил особый доклад, получил его на другой же день, в необычный час – в 9 часов утра, это было 10-го июня, и на этот раз мне, только после величайших усилий, удалось склонить Государя отойти от Его намерения. На все мои чисто деловые доводы, на все доказательства вреда от такого печального конца 5-тилетней работы Думы, я не получил никакого ответа или слышал только такую реплику, которую не мог передать никому. Мне пришлось выдвинуть аргумент, которым я вовсе не хотел пользоваться, и напомнить Государю, что Он дал Думе через меня категорическое обещание принять ее, обусловив его исполнение только одним – принятием морской программы.
Государь посмотрел на меня с видимым раздражением и, отчеканивая каждое слово, сказал мне: «Значит Я просто обману Думу, если не приму ее Членов», на что я ответил «Да Ваше Величество, Вы дали через меня категорическое обещание, что равносильно Вашему слову, от которого Вы никогда не отступали. Разве только я сказал Членам Думы неправду, нарушил данные мне Вами полномочия и позволил себе обещать то, что не могло быть обещано без Вашего дозволения. В таком случае я должен понести ответственность за превышение Ваших полномочий». «Нет», ответил Государь, «Вы совершенно правы, – Я не имею права нарушить Моего обещания и опять благодарю Вас за то, что Вы отговорили меня от неправильного шага. Я приму Членов Думы послезавтра. Не знаю только, что Я скажу им; их речи опять были мне очень неприятны и даже возмутительны, и едва ли я могу воздержаться от того, чтобы не высказать им этого».
Я предложил Государю сделать набросок Его обращения и прислал его в тот же день. У меня сохранился черновик этого наброска. Я дословно воспроизвожу его. Вот, что я набросал, имея в виду дать место и некоторому сетованию Государя в оценке завершившейся Думской работы.
«Я с большим удовольствием, Господа, пошел на встречу дошедшего до меня Вашего желания представиться Мне пред истечением Ваших полномочий. С величайшим вниманием следил Я постоянно за ходом Ваших занятий и не могу не сказать Вам, что не раз мне приходилось с грустью убеждаться в том, что эти занятия протекали не в том спокойствии, которой одно обеспечивает правильное и беспристрастное решение законодательных дел. Но Я знаю Господа, что Вами всегда руководила горячая любовь к родине и желание принести ей всю доступную Вам пользу.
Мне особенно было отрадно всегда видеть с каким исключительным вниманием относились Вы к вопросам государственной обороны, как широко Вы шли навстречу интересам народного образования. Ваше недавнее решение вопроса об усилении нашего морского судостроения доставило Мне большое удовольствие, и Я сердечно благодарю Вас за Ваше патриотическое отношение к столь насущному вопросу. Желаю Вам всем благополучно возвратиться домой, надеюсь, что предстоящие выборы в новую Государственную Думу будут протекать так же успешно, как те, которые были 5 лет тому назад, и буду рад снова видеть тех из Вас, которые удостоятся нового избрания».
Прием Членов Думы состоялся в пятницу 12-го июня, в 11 часов утра в Александровском Дворце. На приеме, кроме меня, присутствовал только Барон Фредерикс и дежурный флигель-адъютант. Государь вошел в залу, по стенам которой покоем разместились члены Думы по алфавиту губерний от которых они были выбраны. Он поздоровался со мною и Председателем Думы, обошел сначала представляющихся, разговаривая сравнительно подолгу с некоторыми из них, ограничился по отношению Гучкова одним вопросом: «Вы были избраны, кажется, по Московской губернии», затем вышел на середину, вынул со дна фуражки листочек бумаги и, изредка заглядывая на него, произнес Свое обращение. По общему построению оно близко воспроизводило мой набросок, с некоторым лишь сокращением и ослаблением выражений одобрения, но содержало в себе очень резкую фразу, которой вовсе не было у меня, а именно «Меня чрезвычайно огорчило Ваше отрицательное отношение к близкому Моему сердцу делу церковно-приходских школ, завещанному Мне Моим Незабвенным Родителем».