Что было делать? Оставили агрономов перенимать опыт, а председатели колхозов повезли тело секретаря райкома в обратный путь. Ехали молча, смотрели по сторонам на жухлые, сморенные жаром поля, а когда случайно встречались взглядом друг с другом, то было понятно, что мысли их все о том же: как они теперь будут без Калашникова, к которому привыкли и сработались? Кто придет ему на смену? С каким характером да с какими повадками будет этот новый? С Калашниковым все они проработали больше десяти лет, привыкли к нему, да и он к ним привык, узнал каждого, понимал, кому доверять можно, а с кого глаз не спускать. Все председатели искренне любили Егора Петровича — и такие, как Сетнер Осипович, умеющие жить своим умом, и такие, которые хорошо чувствуют себя только под пристальным оком начальства. И вот теперь все эти налаженные отношения рухнули. И человеческая любовь к доброму Калашникову, которого теперь они везли мертвого в том же самом автобусе, и скорбь, и тревога, и беспокойство о том, что будет завтра у них, — все это смешалось в сердцах председателей. И, смущенные своими чувствами и непрошеными трезвыми соображениями, они ехали молча и избегали не только разговаривать, но и смотреть друг на друга.

Но живым, как говорится, живое. Через три дня после похорон Егора Петровича состоялся внеочередной пленум райкома партии. Когда секретарь обкома, приехавший проводить этот пленум, назвал незнакомое еще имя Станислава Павловича Пуговкина, то всем стало ясно, что это именно и есть их будущий секретарь райкома. Оказалось, что Станислав Павлович Пуговкин закончил Академию общественных наук при ЦК КПСС. В тот день еще не знали, как это проявится на деле, но ясно было, что ученое звание работает на авторитет Станислава Павловича Пуговкина.

Жизнь научила Сетнера Осиповича распознавать людей применительно к районному образу деятельности и к реальным условиям. Во всяком случае, Сетнер Осипович именно так и думал о своей способности проникать в характер человека. И сейчас он был уверен, что первое впечатление его не обманывает: этот Пуговкин приехал не надолго, года на два — на три, а как только он поварится в районном котле, его обязательно двинут выше и дальше, ведь там тоже нужны молодые, грамотные и представительные из себя люди. Колеся по всей стране, разговаривая с людьми в райкомах, в различных учреждениях, повидал немало, так что, глядя на молодого, самоуверенного и по-спортивному красивого Пуговкина, он как бы предсказывал возможности его дальнейших успехов. И это его предположение оправдывалось, как думал Сетнер Осипович, не только жестами и краткими репликами Пуговкина, но даже и тем, что кандидатство у него было не по сельскому хозяйству, а по истории. И Сетнеру Осиповичу стало тревожно от своих наблюдений.

А новый секретарь попросил слова. Сначала все шло как обычно: картина района в цифрах, передовые колхозы и промышленные предприятия, имена лучших тружеников, особый упор на рядовых механизаторов, животноводов… И вдруг все насторожились: Пуговкин начал критиковать работу в районе. Не правильно, мол, велась работа с кадрами, особенно с высшим звеном. Прежний секретарь райкома допускал с председателями панибратские отношения, а это, мол, сильно влияло на дела, и не в лучшую сторону. Не было должной требовательности, подрывался важнейший принцип в партийной работе — демократический централизм. Вот как повернул новый секретарь! А в колхозах, сказал Пуговкин, дела велись по старинке, «с креном на преимущественное развитие многоотраслевого хозяйства». Тут Сетнер Осипович насторожился. Он почувствовал, к чему клонит новый секретарь, и весь замер в напряжении, словно ждал удара. И он его дождался.

— Задержалось у нас в районе дело со специализацией, — строго сказал новый секретарь. — Видимо, райком в вопросах сельского хозяйства придерживался старой практики и игнорировал достижения передовой науки и передового опыта…

Все видели, как секретарь обкома Андрей Петрович, только что отлично аттестовавший Пуговкина, нахмурился и покачал головой.

У Сетнера Осиповича кипело в душе от возмущения. И когда спросили, кто желает выступить, то он усилием воли удержал себя, так как по опыту знал, что такие выступления к добру не приведут, но только усложнят будущие отношения его с новым секретарем. Да и не один Ветлов, многие председатели тяжело переживали эту минуту. Они с болью и сожалением вспоминали Калашникова и эту несправедливость, которую обрушил на них Пуговкин. Как же так? Разве не они сделали своп район одним из первых в республике? Разве не они за пятилетку сдали по два плановых задания по хлебу, мясу и молоку? Разве не ихнему району вручали знамена за успехи в соревновании?! А сам Калашников — нелегким был его хлеб, если в пятьдесят лет сердце не выдержало! А ведь никто не помнит, чтобы он жаловался на здоровье или лежал в больнице. Наоборот, при самых трудных временах, как вот нынешняя засуха, умел ободрить людей, поднять настроение и уверенность в делах. И вот все это, оказывается, никуда не годится!..

Кажется, и сам секретарь обкома понял, что слишком уж круто взял Пуговкин, и попытался похвалой району смягчить обстановку, но ведь и в зале сидели не новички, а видавшие виды колхозные председатели, агрономы… А когда он вспомнил о Ветлове, о том, что областной комитет партии много ждет и от других, то Сетнер Осипович голову опустил, словно спрятаться хотел от острого зоркого взгляда нового секретаря. А во всем прочем Андрей Петрович пожелал всему району успешного завершения уборки и еще раз рекомендовал Пуговкина — требовательный, дескать, энергичный партработник, обком ему доверяет, мол, надеется, вы с ним поладите.

Расходились молча, с тяжелым сердцем, как будто снова хоронили Калашникова. Да разве и в самом деле не похоронили они своим молчанием и его труды, все то, что они любили в нем, его веселый нрав и доброе сердце? Разве не похоронили они сегодня и все те победы, которых добились вместе с ним?..

Несколько дней после пленума Сетнер Осипович ждал приезда нового секретаря райкома в колхоз, но тот не торопился к нему, хотя — и об этом было известно — уже побывал чуть ли не во всех хозяйствах, и в первую очередь — в слабых. Это даже несколько обрадовало Сетнера Осиповича: может быть, Пуговкин в деле покажет себя гораздо разумнее и толковее, чем на трибуне? Ведь бывают и такие случаи — человек делает практическое дело гораздо лучше, чем о нем рассуждает.

Однако не забыл новый секретарь о Ветлове. Вчерашний вызов по поводу строительства комплекса показал, что Пуговкин не намерен считаться с прежними заслугами Ветлова и его методами руководства колхозом. «Решения принимаются для того, чтобы их выполняли», — сказал он жестким тоном.

Но может быть, вся эта придирчивость нового секретаря, все его подозрительное недружелюбие только выдумки самого Сетнера Осиповича? Может, вообще у него нервы сдают? Да и как им не сдать, если вот уже несколько лет не знает не то что отпуска, но даже и выходных дней. И вот когда ночью лежишь, а сна нет, то в голову лезут всякие непрошеные мысли. Взять того же Калашникова. Жил, работал не щадя себя, и все любили его, весь район оплакивал его смерть, но вот много ли прошло, а о нем уж и думать забыли. Твои труды скромнее, но и ты не железный, заболеешь и — кому ты нужен? А помрешь — и только маленькая рамка в уголке районной газетки… И что же такое — жизнь человеческая? И как надо жить?.. На эти странные вопросы Сетнер Осипович не знает, конечно, ответов глубоких и исчерпывающих, но ведь разобраться в этом вечном секрете хочется каждому человеку, и вот он отвечает себе, как умеет: скромность — это хорошо, конечно, но в наше время почему-то иные считают это глупостью, да, так и считают… Другого ответа он не может придумать, потому что мысли снова переходят на привычные, знакомые предметы: на фермы, на комплекс, где он побывал, на корма, которых этим летом запасено очень мало…

Сетнер Осипович лежит с открытыми глазами, а уже скоро и светать начнет — второй раз петух уже пропел на дворе. Он чувствует, что и жена не спит, хотя и притворяется спящей, чтобы не мешать ему зря. Бедная, за день намаялась не меньше его, да еще по-своему переживает, может быть, сильнее его самого…