Аля расслабилась в кресле, и какое-то тепло, чувство давно забытого комфорта, вдруг появилось в ее теле. И она отдалась этим солнечным волнам, этой солнечной ванне, в которую то ли намеренно, то ли просто так, погрузил ее Максим.

Они ехали довольно долго. И деревья по разным сторонам дороги были будто готовы протянуть ей свои еще не покрытые зеленью лапы. Эти деревья, готовые вырастить на себе зеленую поросль, которая будет колыхаться на свежем ветру, словно приветствовали своими лысыми лапами тех, кто так же любил и хотел свет и тепло. Ей вспомнился Волконский и его дуб, а еще рябина под окном скульптора, которая была обглодана птицами, и почему-то обволакивающая бирючина Ирвинга, и те засохшие темные ели, похожие на призраки… И в полудреме она сама чувствовала себя высоким деревом, которое когда подрастет, увидит сверху все, что скрывается от других маленьких деревьев.

Несмотря на то, что Волшебник пытался заслониться от солнца, чтобы им обоим пришлось меньше щуриться на яркий свет, оно все равно играло в его карих глазах. И он, может быть, впервые за долгое время понял, что едет по этой жизни в нужном направлении. При трудном, но правильном освещении.

Солнце играло в кудрявых волосах Али, делая их золотистыми и пушистыми, потому что при его свете было видно каждую волосинку. А в ее зеленых глазах оно отражалось чем-то русалочьим и коварным, словно изумрудным.

Волшебник, кинув на нее взгляд, улыбнулся, как улыбаются люди, которые перестают думать о времени. И только седые волоски в его глянцевой черной шевелюре как будто напоминали Але:

«Какие еще будут катаклизмы, какие катастрофы…». И она щурилась на солнце, стараясь вдыхать его свет. А Волшебник, который знал, что это последний раз, старался объехать ямы на дорогах, не нарушив их лирического настроения. Он думал о том, как же это: они могут быть счастливы вдвоем, но они не могут быть счастливы вдвоем. Это казалось апогеем противоречия самого факта существования жизни на земле. Несколько капель дождя упало на лобовое стекло, а потом они стройно забарабанили по авто весенним дождем, и Алька, открыв окно, выставила ладонь наружу. Первый дождь без снега этой весной.

Она увидела, что в облаках спрятались кресты церквей. А природа вокруг, орошаемая дождем, погрузила эти намоленные места в свои заботливые объятия.

Несколько минут они молча сидели в машине.

– А, была не была! – крикнул Макс, открыл дверцу, и ветровка на нем стала быстро покрываться мелкими пятнышками дождя.

«Не плачь, природа», – думала Аля, следуя за ним по размытой водой тропинке.

Здесь располагались церковь и часовня, а также монастырь. И несколько монашек, не испугавшихся дождя, шли вдоль ручья, образованного святым источником, откуда прихожане наливали воду.

Недалеко от ворот находилось дерево, все покрытое ленточками. И двое влюбленных, несмотря на то, что это был явно не их день свадьбы, привязывали атласную розовую ленточку к ветке дерева, смеясь и немного поеживаясь в плечах от сырости и холода. Алька остановилась, чтобы посмотреть на них, пока они не заметили, что их счастье видно другим.

Молодой парень помогал девушке завязать ленточку. Девушка непременно хотела, чтобы ленточка была завязана на бантик. Она смеялась и будто пританцовывала вокруг дерева, а ее русая коса плясала на ветру. Девушка не замечала, что коса щекочет парню лицо. Потом она бросилась в его объятия.

Он подхватил ее на руки. И их поцелуй, орошенный дождем, казался сейчас Але таким далеким и невозможным – почти иллюзией.

Волшебник слегка дернул Алю за правую руку. Они прошли вдоль церкви к источнику.

– Умойся, – он улыбался ей, но было понятно: Волшебник не просит, а настаивает.

– Купаться, наверное, не будем – холодно, но умойся, – повторил он.

Она замерла то ли от неожиданности, то ли от мысли, что он верил во что-то, недоступное ей. Дождь становился все сильней, и что-то уже громыхало вдали.

Она медленно сняла очки. Он умыл свое лицо из источника, одновременно набрав в пригоршню воды и сделав глоток. Потом, намочив руки в воде источника, провел по Алиному лицу сначала одной рукой, потом другой, потом еще раз. Она видела его влажные глаза и выразительное лицо, на котором дождевая вода и вода из источника смешались, и она подумала, что если бы там еще и были слезы, это было бы трудно угадать.

Волшебник присел, опустив одно колено. Она сидела на корточках, вглядываясь в его лицо, как будто видела его как-то по-новому.

Дождь припустил сильнее, словно подгоняя их. И они вдвоем, вскрикивая, побежали к машине. Они были все мокрые, когда Волшебник открыл дверцу. А Аля все пыталась найти глазами ту пару, которая завязывала ленточку на дереве, но они исчезли.

«Только дождь сможет смыть с тебя грязь», – ей вспомнился Дельфин, которого любил Макс. Но она не стала говорить ни о чем.

И лишь когда они подъезжали к мастерской скульптора, она спросила:

– Ты скажешь мне эти слова?

– Да. Все кончено.

Аля ждала.

– У нас все кончено, – повторил он.

Волшебник закрыл за ней дверцу и уехал. Напоследок он как-то в шутку сказал ей, что местному издателю очень понравились ее стихи, посвященные ему, и этот издатель даже намекал, что мог бы выпустить книгу «Волшебных стихов». Макс сунул ей в карман какую-то бумажку.

Она еще немного постояла у дороги в смутной задумчивости и направилась в мастерскую. Ей хотелось курить и есть.

Душа, тело и скульптор

Наедине со своими скульптурами Влад любил подходить к законченным портретам, прикасаясь к их пластилиновым или покрытым специальной краской лицам. Он помнил всех своих моделей, потому что чувствовал их всей своей сущностью. И только пропуская через себя их любовь, боль, страдания, страх и радость, он мог воссоздать облик. Он, как и всякий скульптор, влюблялся в свою модель. И для него не было лица красивее, чем воссоздаваемый им образ. Точность в сходстве имела для него магическое значение. Для него было важно сделать именно двойника человека, который решил позировать ему, любителю, осязающему искусство своими большими руками. А когда он делал скульптуры в полный рост, то порой не спал ночами. Он мог работать сутками, как Микеланджело над статуей Давида. А закончив работу, наблюдал изменения, которые происходили с его моделями, с каким-то патологически нарастающим любопытством. И, тем не менее, отпускал их от себя с такой же легкостью. Своим моделям он любил рассказывать об оторванном ухе Ван Гога и мифах автопортрета Леонардо Да Винчи. Он свято верил в секрет того, для чего они делали это. Ведь автопортрет создавался художниками в самые кризисные моменты их жизни. И Вадим, воссоздавая двойников своих моделей, лепил их, как будто это они, его модели, не имея таланта так осязать лепку, как он, заново создавали свой образ сами, освобождаясь…

Скульптор уже закончил работу над глазами Али, но он был слегка неудовлетворен своей работой, и, мысленно ругаясь, что Али не было сейчас рядом с ним, он посмотрел на себя в зеркало. Влад представил, как его широкий рот с красиво очерченными губами прикасается к ее губам и замирает в поцелуе.

Бросившись к портрету, он стал убирать излишки пластилина, когда ему показалось, что губы Али начали напоминать ему губы своей погибшей жены. Но, отогнав это наваждение, он остановился, оперся локтем на подставку мольберта и ребром ладони убрал налипшие на лоб волосы. «Изобразить с улыбкой, или нет?.. Почему рот приоткрыт?.. Где же она, эта коварная маленькая женщина? Подскажи мне».

Тут в дверь позвонили. И так как она не была открыта, колокольчик под потолком издал раскачивающийся звук сопрано.

– Привет, – бодро сказала девушка.

– Ника? – улыбнулся мастер, смущаясь своего вида. Он сонно почесал за лопаткой и зевнул, изображая, что дремал.

– Привет. Я давно тебя не видела «за пазухой». Что-то случилось?

– не дожидаясь ответа, она быстрым оценивающим взглядом прогулялась по портрету, остановилась на слегка улыбающихся губах, – это что… она?