– Мировое яйцо плавало в мировом океане… – нараспев сказал мастер, – а больше ничего и не было, – добавил он быстро.
Аля засмеялось. Ей был так хорошо с ним, и мировое яйцо, вылепленное из пластилина, придавало какой-то мистической определенности их сегодняшнему дню.
Скульптор повернул яйцо вокруг своей оси несколько раз, наклонил его, снова вгляделся черты лица Али, и, прищурившись, рассматривая получившуюся сферу, вывел указательными пальцами две дуги в верхней трети яйца.
– Тебя будет трудно лепить, – сказал мастер. – У тебя хорошее лицо.
Но оно меняется слишком быстро. Это так сложно, но так интересно.
Они молчали и смотрели на яйцо, в то время как самодельные часы издавали механическое тиканье.
– У тебя было немного мужчин, а у меня было много женщин. И многие из них были несчастны, – вдруг заговорил Влад, и тиканье часов перестало существовать.
Аля обхватила колени, присев рядом с ним на табуретку, и, наклонившись к скульптору, внимательно слушала, словно стараясь услышать даже то, что он не скажет.
– Вот ты говоришь, у тебя было меньше десяти мужчин. Это нормально. Ведь тебе будет 25, и ты не замужем. Ты многое попробовала, многим увлекалась, в том числе профессионально. И это нормально. Человек может развиваться по вертикали, а может по горизонтали. И твоя внутренняя борьба между желанием секса и чисто духовной любовью – это тоже нормально. Ведь Бог создал нас людьми. А люди становятся противоречивы, впитывая в себя этот мир. У тебя нет никакого понимания с родителями – это тоже нормально.
Дети должны улетать из своих гнезд. Но я не могу просто взять и сделать тебя счастливой, как бы мне этого не хотелось. Я могу только вылепить тебя с твоим прошлым.
Влад проводил линии по скульптурному пластилину, намечая портрет.
Он улыбнулся и подмигнул.
– Всегда, когда делаю скульптурные портреты, я использую зубные приспособления. У меня были женщины-стоматологи и женщины-гинекологи, которых я просил приносить свои рабочие инструменты.
Аля засмеялась.
– Я бы вылепила что-нибудь эротическое.
– Пластилин хорошо поддается эротике. У тебя сильные руки с тонкими пальцами. Не слушай тех, кто говорит, что это руки музыканта, это руки скульптора… или его помощницы, – Влад снова улыбнулся и подмигнул другим глазом.
Сны заканчиваются утром
Весь день она бродила по областному городишке. Заглянула и к Жеке в его «У музы за пазухой», извинившись за свой уход по-английски. Она пообещала ему зайти еще раз, чтобы почитать свои стихи и сказала, что не надеется на такие же бурные овации, хотя постарается выбрать лучшие из лучших своих стихов.
Жека был рад увидеть ее и снова преподнес блюдо от шефа. А также познакомил с неизвестным режиссером, который собирался снять фильм в стиле «артхаус».
По словам молодого режиссера, это должно быть что-то замкнутое, но очень открытое, – скорее всего, разговор о самом сокровенном во внезапно остановившемся между этажами лифте.
Несколько часов они втроем обсуждали эту странную идею и внезапно останавливающиеся лифты.
Потом Аля исследовала окрестности. А вернувшись в мастерскую, не застала там Влада.
Они так устала, что сразу скинула с себя одежду, и, накрывшись пледом, легла на старый диван, которому теперь она доверяла свои сновидения, вопреки пустовавшей кровати в родительском доме, о котором она не хотела вспоминать.
Закрыв глаза, Аля еще долго думала о молодом режиссере, который был очень похож на Бондарчука, но Бондарчуком не был. Потом она решила, что лифты останавливаются обычно совсем некстати, когда куда-нибудь опаздываешь, и что такой откровенный разговор, о котором мечтал режиссер, мог быть только в его раскаленном воображении. Ведь люди слишком часто застревают между этажами в одиночестве.
Вдруг одна из скульптор на стене пошевелилась и сказала:
– Дивно. Дивно. Дрыхнешь?
– Чего? – изумилась Аля.
Другой скульптурный портрет закашлял.
– Когда мастер лепил меня, то убирал излишки пластилина с моего носа, куда он их девал? – возникающим тоном сказала скульптура, изображающая тело молодой девушки, – зато посмотрите на мои груди – они всегда будут молодыми и никогда не постареют, ведь их покрыли медной краской.
– Брось, богинюшка, модель была куда лучше тебя, можно было и слепить что-нибудь получше, – не унимался кашляющий портрет на стене.
– Зато ты всегда будешь кашлять, – сказала богинюшка, а тот молодой человек, что позировал мастеру, уже давно стал видным бизнесменом и забыл про тебя.
– Он не мог забыть про меня. Ведь я его двойник, – не унимался кашляющий скульптурный портрет.
– Замолчите все. Я здесь правлю балом, – вдруг заговорила девушка, изображенная в половом акте с другой девушкой, – мы постоянно делаем это, значит нам круче всех.
Та, что лежала сверху нее, приподняла свою скульптурную голову и улыбнулась.
– В настоящем мы уже перестали быть лесбиянками, – грустным прокуренным голосом сказала она.
– И поделом, – ответила ее партнерша, – зато ты больше не куришь, с тобой стало приятнее целоваться.
Аля присела на диване, всматриваясь в лица скульптур, и потом прошла в другую комнату.
Сквозь голоса скульптур, наперебой беспрестанно рассказывающих о своей нелегкой судьбе, она услышала что-то, что кого-то напомнило ей…
Кто-то сказал, тихо и уверенно:
– Я люблю тебя.
Скинув завалы журналов, она случайно уронила покрытый золотом скульптурный портрет девочки. Другие засмеялись. Аля удивилась, что это не вызывало сочувствия у других скульптур.
В итоге она добралась до портрета, который знакомым голосом выражал ей свою любовь. Это был портрет мужчины, скульптурный портрет Волшебника, ее первого мужчины, которого она любила безумной любовью.
– Прости, малыш, – сказал скульптурный портрет и хотел было броситься вниз головой со шкафа. Но Аля удержала его.
– Аля! Алечка! Дорогая!
Аля открыла глаза и увидела, что было утро, и первые лучи солнца уже заглянули в мастерскую, осветив скульптуры, столешницы, мольберты, лицо мастера…
– Аля, ты вздрагивала во сне. И я решил разбудить тебя, – сказал мастер.
– А… просто сон, – пробормотала Аля, пытаясь снова зарыться в плед и подушки, но потом резко вскочила.
– Ты знал его? – сказала она, требуя взглядом от мастера объяснений.
Волшебники не забывают
Волшебник, который был ее безумием, страданием, болью, недолеченной любовью, мифом, первооткрывателем, добрым попутчиком в течение счастливых семи месяцев, находился совсем недалеко от того места, где мастер лепил их скульптуры.
Волшебник – мужчина, в объятиях которого она чувствовала себя неповторимо счастливой, и не думал о том, что когда-то сможет забыть эту милую девчонку девятнадцати лет, которая так хотела покорить этот мир, в глазах которой было написано, что она может все – и, наверное, именно это сразило его наповал.
Волшебник не был красавцем, но был кем-то особенным. И прежде всего он был мужчиной. Он обладал той чуткостью, нежностью и мужественностью, которые так любят женщины. И их разница в возрасте с Алькой, которая составляла семь лет, добавляла пожара в огонь их страсти. Страсти, которой так и не суждено было реализоваться, страсти, которая жила в них, и, не найдя своего выхода, осела в их душах тяжелым пеплом воспоминания.
Он был без ума от ее эмоциональности, запаха, фигуры, голоса, напоминавшего журчанье ручейка, и особенно невинности, которую она с каким-то отчаянием хотела отдать ему.
Он любил ее и боялся, боялся и огня в ней, и непокорности, и этой злополучной невинности, которую, как он считал, не может отобрать у нее, ведь, возможно, тогда все изменится. А он не хотел, чтобы что-то менялось. Ведь он так особенно любил ее именно такую. Вот так всегда и бывает в жизни, что мы часто боимся того, что любим и хотим.
Они встречались каждый день, или почти каждый, ужинали в одном и том же кафе, где он смотрел на нее глазами, полными секса, но секса не в каком-то его пошлом смысле, а секса в смысле любви, которая реализуется через тело.