«Моя дорогая, любимая Розалия!

Прежде всего сто тысяч раз кланяюсь тебе и целую тебя; шлю также поклон твоей милой матушке. И отец вам кланяется, и господин Буреш. Мы уже третий день в Цюрихе, в Швейцарии, и пробудем здесь еще несколько дней, так что я успею написать тебе подробное письмо.

Как ты живешь, дорогая? Надеюсь, ты здорова и хозяйка тебя не мучает. Мне так жалко тебя, когда я вспоминаю, что ты вынуждена с утра до вечера колоть иглой свои белые ручки. Но, даст бог, все изменится: вот я вернусь, и мы назначим день нашей свадьбы.

С того времени как мы уехали из Гамбурга, у нас мало что изменилось. Целые дни я провожу со зверями. Когда мы не выступаем и не репетируем, я подолгу сижу возле клеток, наблюдаю за своими любимцами, особенно за новыми тиграми. Ведь в этом главный секрет искусства укротителя — досконально знать животных. А этого, наверно, достичь невозможно. У каждого свой нрав, и каждый ведет себя по-своему. Например, Неро, большой, грузный лев из Южной Африки, с коричневой гривой, — лентяй, каких мало: ему бы все валяться в клетке, а чуть побеспокоишь — рев, да такой, будто над Шумавой гром гремит. Интересует его только еда, за четверть часа до кормления он уже на ногах и первый поднимает лапу, чтобы стащить с вил свою порцию конины. Это время он знает хорошо, можно подумать, что у него в клетке будильник. Мне и беспокоиться ни о чем не надо: раз Неро поднялся — значит, время рубить мясо. Но по натуре он добряк, рев — самое большее, на что он способен. Лишь бы его оставили в покое и не мешали. Борнео и Суматра, которых я сам вырастил, — гораздо опаснее. Они стали большие, все им не нравится, чуть что — скалят зубы и ворчат. Но, когда они видят, что я берусь за бич, — мчатся на свои места и рычат на меня оттуда. Они часто дерутся с Негусом и Рамой, и если их вовремя не разнять, вся клетка будет в шерсти. Иногда порядок наводит Неро, если они уж очень надоедят ему, чаще же всего на них бросается Фифина. Это тот самый фокстерьер, которого господин Гамильтон подсаживал к Борнео и Суматре, когда те были еще маленькие. Теперь это уже почтенная старушка, мордочка у нее совсем седая, брюхо вздулось, шесть раз у нее были щенки, и она так растолстела, что даже бегать не может, задыхается. Но стоит львам начать драку, как она влетает в клетку, кидается на них, кусает за уши, за ноги, за морду и так лает, что огромные звери пугаются и шарахаются по углам, а Фифина возьмет да вылакает у них всю воду — так упарится от кутерьмы. Эта сучка у них вроде госпожи, ни один не осмелится тронуть ее. Она, бедняга, уже почти без зубов, но сердце у нее храброе. А львы похожи на больших, отъевшихся овец, Неро у них вместо барана, они слушаются его, потому что он самый сильный, — вообще они уважают того, кто умеет себя поставить, а Фифину этому не учить! Сколько раз на день вскочит к ним в клетку, обнюхает солому и снова уходит — прямо директорша. Датские доги, которых хозяин недавно купил для номера, по сравнению с ней — мокрые курицы и сидят в клетке только для виду. Все думают, что они охраняют меня, но если, не дай бог, случится что-нибудь, мне придется в первую голову спасать догов. А вот действительно большая новость, о которой я тебе еще не писал! У нас теперь новая клетка для выступлений, вернее — даже не клетка, а железная решетка, которой опоясывают манеж. Во Франции и в других странах такие решетки завели уже давно. Посмотрела бы только! Понимаешь, как здорово: выпускаю на манеж всех зверей сразу и работаю с ними на свободе. Конечно, приходится все переучивать — ведь теперь и для прыжков, и для пирамид, для любого трюка гораздо больше места. Звери блаженствуют, засиделись они, зато теперь им раздолье — бегают, прыгают. Я даю им по утрам, перед репетицией, полчасика свободного времени, а сам сижу и смотрю, как они резвятся. Я уверен, что эта старая дрессировка с битьем ломаного гроша не стоит: ведь тигры и львы как люди — каждый к чему-нибудь да способен, и у каждого что-то не получается, хороший донтер должен это понимать. Зачем дубасить Рамону, заставлять ее ходить по шару, когда я вижу, что она боится его как огня и отскакивает, стоит только шару качнуться. Вероятно, этот предмет для нее загадочен и подозрителен, и она боится его так же, как мы в детстве боимся тени. Борнео же, наоборот, знает, что шар — это игрушка, и сразу вскакивает на него; значит, Борнео можно научить стоять на шаре и катить его. Вообще, мне кажется, что лучше всего животному даются те трюки, которые нравятся.

Дорогая Розалия, все это я написал тебе вчера вечером, до того, как наши вернулись из трактира. Сегодня я снова остался один и могу продолжать. Прежде всего хочу сообщить тебе, что видел тебя ночью во сне. Странный это был сон: я подошел к клетке, а ты неожиданно появилась перед ней в своем розовом платье и стала плакать и уговаривать меня не открывать дверцу, не то, мол, со мной что-нибудь случится. Прямо как наяву. Утром, когда я отодвигал засов у большой клетки, меня даже охватило какое-то неприятное предчувствие. Но я переборол себя и только старался в этот раз быть особенно внимательным. Мне кажется, что тигр Шейх, из породы королевских, индийский, хотел броситься на меня; во всяком случае, я застал его присевшим, и глаза у него светились, как два зеленых огонька. Я на него прикрикнул, он фыркнул и пополз прочь. Ну, да это пустяки! Шейх — охотник, ему бы только прыгнуть на кого-нибудь, это у него в крови. Главное, что они признали меня за своего. Среди тигров я схожу за большого уссурийского тигра, среди львов — за самого старого абиссинца. Одни любят меня — больше всего львицы, те все признаются мне в любви; другие уважают и боятся. Плохо только, что они ревнуют друг друга ко мне и готовы подраться из-за моей дружбы. Нужно быть всегда очень справедливым, относиться ко всем одинаково, иначе ничего не выйдет. Но с хищниками все-таки лучше, чем с медведями. На медведей надежда плоха, эти подлые твари без конца клянчат бутылочку с сиропом, а сами в любую минуту готовы тебя цапнуть. Все время приходится разговаривать с ними, только тогда они понимают, что ты не из их числа. Со львами и тиграми проще, сразу видишь, в каком они состоянии, а этих бурых бестий не разберешь. Медведь может быть спокоен, кувыркаться или танцевать, а потом — цап! Поэтому львы и тигры мне куда милее, по крайней мере знаешь, что у них на уме, и можешь подготовиться. Забавнее всех тигрица Камбоджа: она так любит меня, что ты, наверное, ревновала бы к ней. Где только может, растянется передо мной на спине и лижет мне сапоги. А когда я заставляю ее посмотреть мне в глаза, дрожит всем телом, шепчет свое п-р-р-ш-ш, п-р-р-ш-ш — это такой ласковый звук, отворачивает голову и лижет мне руку шершавым языком. Это восхитительная, стройная красавица с Суматры, и ее поведение очень удивляет меня. По крайней мере Гамбье всегда говорил, что тигры оттуда — самые коварные: ведь они живут во мраке джунглей.

Но что такое все звери джунглей по сравнению с людьми! Я сперва даже не хотел тебе об этом писать, но ведь между нами не должно быть тайн, поэтому напишу все. Не знаю, кому это взбрело в голову, но в последнее время на меня со всех сторон нажимают, уговаривают просить руки Елены Бервиц.

Моя любимая Розалия! Клянусь тебе самым дорогим, что есть у меня на свете, я и секунды не помышлял об этом. Я знаю Елену с того дня, как попал в цирк Умберто, мы еще детьми встречались на манеже, вместе выступали в нашем первом номере и имели большой сюксе. Вместе росли, дружили, она выступала как наездница и очень успешно, я прыгал батуд, занимался вольтижировкой и множеством других вещей, так что мы все вечера проводили вместе, но и она и я — мы видели друг в друге лишь добропорядочных артистов. Теперь, когда я работаю донтером, мы встречаемся гораздо реже, бывает — целыми днями не видимся. А если сменяем друг друга на репетиции или во время представления, то перекинемся словом-другим, будто она вовсе и не женщина. Нужно знать нашу жизнь, чтобы понять, что в цирке мужчины и женщины, хотя и живут бок о бок, думают лишь о своем номере и сюксе, а не о каких-то там интрижках, — для этого у нас нет ни времени, ни настроения.

Поэтому я был очень удивлен, когда мне вдруг стали намекать, что мы с Еленой… Услышав это в первый раз, я просто расхохотался и не придал их словам никакого значения. Но этим не ограничилось, намеки участились, а теперь уже шепчутся по всему цирку. Каково мне! Я и слышать то об этом не желаю. Что мне за дело до Елены Бервиц, когда у меня есть моя любимая Розалия, моя куколка, моя единственная и вечная любовь, которой я останусь верен до гроба и которую никому не позволю отнять у меня. Знать бы, кто распускает эти сплетни! Сначала я подумал, не Керголец ли? И накинулся было на него. Он ответил: „Никаких сплетен я не распускаю, но скажу прямо — тебе следует на ней жениться. Бервиц стареет, и, если вовремя не подыскать ему надежной замены, цирк развалится и десятки семей пойдут по миру“. Я отправился к Бурешу — ты ведь знаешь, какой это человек. Он взял меня за плечи, взглянул прямо в глаза и сказал. „Вашку, я знаю, какие святые чувства пылают в твоей груди. Мой юный друг, я бесконечно их уважаю. Я сам однажды воспылал любовью и готов был всем для нее пожертвовать. Но, учитывая свой жизненный опыт, должен сказать тебе, что есть вещи поважнее любви. Управлять большим цирком — дело немалое. Ты бы оказал величайшую услугу нашему народу. Я не хочу уговаривать тебя, но советую подумать об этом!“ Я был просто убит, этого я от Буреша не ожидал. И как-то само собой получилось, что я пожаловался отцу, тот покачал головой: „Да, дело и впрямь нелегкое. Становиться тебе поперек дороги я не хочу. Знаю, что Розалия — хорошая девушка и вы будете счастливы вместе. Но тогда состоять тебе всю жизнь при зверях, и, боюсь, недолог будет твой век… Понимаешь… обкорнает его какая-нибудь зверюга. А станешь хозяином цирка, тогда тебе не придется заниматься опасной работой. Подумай об этом, Вашек, прошу тебя…“

Завели шарманку, каждый на свой лад, но все — одно: женись на Елене. Даже старый Малина, подумай только, и тот счел своим долгом подробно рассказать мне о том, как Бернгард Бервиц, отец нашего принципала, вошел в семью Умберто и из простого жонглера выбился в директора. Но я и слушать их не желаю! Все это глупо и противно, отравляют мне только жизнь. Я ведь уже решил: для меня не существует никого, кроме тебя, моя дорогая, любимая Розалия. О тебе я все время думаю, о тебе мечтаю, жизнь без тебя стала для меня мучением. Как жду я встречи с тобой! Я считаю дни, когда мы повернем на север: от желтеющей листвы повеет весной, едва я увижу тебя! Ну вот, я и излил на бумаге все, что мучит меня, вытряхнул это из себя, избавился от кошмара, и мне теперь гораздо легче и веселее. О, как безумно я счастлив, что рядом со мной твоя добрая душа, которой я могу поверить свои горести. Ты одна поймешь меня. Ты одна разделяешь мои мысли. Ты одна открываешь мне сердце, потому что знаешь, как бесконечно я тебя люблю. Я никогда, никогда, никогда не покину тебя.

Тысячу, сто тысяч раз целую тебя, моя дорогая, единственная, любимая, прекрасная моя невеста!

Вечно твой, тоскующий по тебе

Вашку.

P. S. До того как мне удалось отправить это письмо, Камбоджа ударила меня лапой по левой руке и немного оцарапала. У Бервицев руку перевязали. Не беспокойся, ранка пустяковая — видишь, я пишу тебе! С бог., моя любим.!»