— Чем могу служить, господин граф? — спрашивает директор, величественным жестом откладывая в сторону очки.

— Господин директор, — отвечает молодой человек с букетом, — я пришел к вам… по очень де-де… деликатному делу. Надеюсь, что за…застал вас в добром расположении духа и смогу от…открыть вам свое сердце.

Молодой человек крайне возбужден, речь его конвульсивна, некоторые слоги он повторяет по нескольку раз, как заика.

— Прошу садиться, ваше сиятельство, — с невозмутимым видом приглашает гостя Бервиц. Его опытный взгляд обнаруживает во взволнованном посетителе мужчину лет двадцати четырех — красивое бледное лицо; нервы, видимо, не в порядке; одет безукоризненно.

— Мне хотелось бы по…поговорить с вами как мужчина с мужчиной, пря…прямо и откровенно. Что привело меня к вам и ка…каково мое отношение к вашему почтенному заведению, я выражу, пожалуй, яснее всего, вручив ва-ва…вам этот букет. — Дрожащая рука срывает розовую бумагу и протягивает директору несколько веток тяжелой белой сирени.

— Ах, так вы и есть тот таинственный незнакомец, который почтил нас столь исключительным вниманием?

— Да. Ваш цирк… Вернее, одну особу… пpe…прелестное создание — вашу дочь. Поверите ли, у меня не хватает слов, чтобы выразить это… Мадемуазель Элен для меня… откровение, подлинное откровение. Я не знаю, что со мной сталось с той минуты… с той минуты, как я увидел ее. Я приехал в Гамбург случайно… с визитом… Вечером мы решили развлечься и пошли в цирк… То, что я увидел и пережил там, превзошло все мои ожидания… Мадемуазель Э… Э… Элен потрясла меня…

— Надеюсь, вы не захворали? Мы весьма сожалели бы об этом.

— Захворал! Хуже… много хуже, дорогой господин директор… Я впал в транс… У меня начались галлюцинации… Не знаю, право… Слово, которое я сейчас произнесу, столь банально… Но боюсь, оно одно способно выразить суть дела… Я… влюбился, compenez-vous?[132] Не знаю, каковы взгляды на любовь у вас, людей искусства… Я всегда смеялся над этим чувством… Но теперь… Теперь я знаю, что это такое. Терзания, сударь, терзания, мука, тоска, страх… Я не в силах уехать, не в силах говорить… Не в силах писать домой… Я буквально парализован и, едва наступает вечер, бегу к вам на представление. И вот, измученный собственной беспомощностью, я решился наконец поговорить… посоветоваться… обсудить все с человеком, которому принадлежит решающее слово. Этот человек, разумеется, вы, господин директор. Видите ли… морганатический брак — дело весьма щекотливое: лишение наследства, потеря состояния и положения… Утратив все это, я оказался бы у вас на шее… А к чему я вам? Я умею ездить на лошади, но только в седле, без седла я упаду — это вне всякого сомнения, и прыгать я не умею, ничего не умею… В то же время я не представляю себе жизни без нее. Скажите, прошу вас: могу я при подобных обстоятельствах просить руки вашей дочери?

— Положение действительно щекотливое, ваше сиятельство, — растягивая слова, произнес Бервиц. — Вы хотите, чтобы я взял на себя решение вопроса, который каждому из нас надлежит решать самостоятельно. Скажите: вы уже говорили с Еленой?

— Нет, господин директор… Ни слова… Никак не могу решиться…

— А своим вы тоже ничего не сообщали?

— Нет. Я здесь один. Старик сидит дома, в Годмезё-Вашархей… Это, знаете, неподалеку от Сегеда.

— От Сегеда? — вскричал Бервиц, пытаясь найти отложенную в сторону визитную карточку. — Простите, как ваше достопочтенное имя?

— Герберт Ремигиус Мария граф Палачич…

— И в своем имении вы выращиваете липицианов?

— Да, у нас так называемая секундогенетура[133] — от жеребца Дагобея… Но откуда вы знаете… И что вас так рассмешило?

Бервиц действительно хохотал. Вначале он пытался подавить смех, чтобы гость ничего не заметил, но не смог — на глазах его выступили слезы, и канцелярию огласил громовой хохот.

— Это великолепно, граф, такое не часто случается. Сейчас я вам все объясню…

Граф Герберт Ремигиус Мария Палачич нервно заерзал на стуле.

— Пока что я ничего не понимаю, господин директор!

— Да, да, конечно, сейчас я вам объясню. Все дело в том, что вы не первый Палачич, который, придя в цирк Умберто, влюбляется. Первым был ваш отец. И знаете, в кого он влюбился? В меня, господин граф, в меня, Петера Бервица! Ну, не смешно ли?!

— Как… старик? Граф Эдмунд Максимилиан Бруно Палачич?

— Да! Его сиятельство граф Эдмунд Максимилиан Бруно Палачич воспылал безумной страстью к звезде цирка Умберто, а этой звездой, ха-ха-ха, этой звездой был я!

— То есть как, господин директор?

— Он хотел целовать мои нежные ручки, ха-ха-ха, вот эти лапищи, сударь, хо-хо-хо…

— Простите, я не понимаю…

— Он бросался к моим божественным ножкам, ха-ха-ха, к этим вот колодам, хо-хо-хо…

— Как прикажете вас понимать?

— Он сходил с ума по моей белоснежной коже, ха-ха-ха, по этой свиной шкуре, сударь, хо-хо-хо…

— Ради бога, объясните мне наконец…

— Он упивался моими золотистыми локонами, ха-ха-ха, правда, то был парик, а не эти вот патлы, хо-хо-хо… Мальчишку переодели наездницей, понимаете… Ну и хлопот же было с графом. Каждый божий день я получал от него букет и корзину с вином, а иногда и драгоценности…

— Да, папа в этом отношении превзойти трудно!

— Он каждый день сидел в ложе… и когда я выезжал — краснел как рак… А я кокетничал с ним, жеманился, изображал из себя стыдливую девицу, ха-ха-ха, потуплю глаза, бывало, а потом стрельну в его сторону — служители со смеху покатывались…

— Неужели его увлечение было столь сильно?

— Сильно? Умопомрачительно! Грандиозно! Фантастично! Ослепительно, как молния! А еще говорят, что любовь не ошибается!

— Но как мог старик…

— В ту пору он не был еще стариком, он был примерно ваших лет. Но действовал отнюдь не столь галантно, как вы; свататься он пришел не с букетом, а с пистолетом, и чуть было не застрелил меня!

— Это ужасно… Я тоже подумывал о револьвере, но не решился…

— А ваш папаша, граф, решился, и его чуть не арестовали за это. Вот какая история приключилась с графом Палачичем в Сегеде. Теперь вам понятно, отчего я смеюсь, когда ко мне на закате моих дней приходит его сын и признается в любви к моей дочери! Друг мой, вы ведь тоже не знаете, девушка ли Елена! Что, если и она переодетый мужчина. Мы, артисты цирка, — оборотни и потехи ради можем разыграть любую комедию!

Молодой граф Палачич сидел на стуле, вытаращив глаза, и только стирал со лба пот шелковым платочком. Неожиданное разоблачение совершенно сбило его с толку, из головы вылетели все красноречивые фразы, которые он зубрил несколько недель подряд.

— Господин директор… Право, я в полной растерянности… Я в отчаянии… Скажите, что мне делать?..

Приступ смеха прошел, и Бервиц не без сочувствия взглянул на молодого человека.

— Видите ли, любезный граф, положение мое весьма затруднительно. Как отец, я не могу допустить, чтобы моя дочь сделала опрометчивый шаг. Если бы вы уже являлись хозяином имения… Если бы вы пришли вместе с Еленой и оба сказали мне, что любите друг друга… Тогда — в добрый час. Но при нынешних обстоятельствах ваше положение безнадежно. Судите сами, как только вы станете объясняться ей в любви и назовете себя, она рассмеется вам в лицо, ибо знает историю любви вашего отца ко мне. Да и не она одна станет смеяться — анекдот этот до сих пор ходит по цирковым гардеробным. Стало быть, счастливая развязка вам не улыбается. Если позволите, вот вам добрый совет: поезжайте домой, и пусть вам старый граф расскажет, как он излечился от любви к мисс Сатанелле. Это была большая любовь, настоящее потрясение, как и у вас; но, видите, все прошло, граф нашел свое счастье и, по всей вероятности, не сетует на жизнь. Чего не случается на веку! Лично вы тут, разумеется, ни при чем, это уж, видно, у Палачичей в крови — подобная страсть к цирку…