— А-а-а-у-у! — воет Паоло и валится наземь. Затем вскакивает и с воплями убегает прочь. Икру жжет так, словно ремень рассек ее. Под правым коленом и в самом деле содрана кожа и сочится кровь. Бервиц продолжает впустую щелкать шамберьером, давая выход гневу. Ганс стоит за его спиной и вполголоса ругается. Еленка перепугана, не знает, что делать, плечики ее вздрагивают — она вот-вот заплачет, ни дать ни взять — загнанный зверек. Только Аякс продолжает свой плавный, размеренный бег.

Тут занавес раздвигается, и в зал заглядывает лукавая рожица Вашека: что здесь происходит? Заметив мальчугана, Бервиц чувствует, что нужно как-то загладить свой поступок.

— Вашку! — подзывает он маленького Караса.

Вашек выбегает на манеж.

— Сумеешь вспрыгнуть на лошадь?

— Сумею, господин директор!

— Поди сюда и покажи Еленке, как надо прыгать.

Ганс принялся развязывать на девочке лонжу, но не успел он оглянуться, как Вашек уже стоял на спине у Аякса.

— Еще раз, Вашку. Алле!

Вашек разбегается, отталкивается, и вот уже его ноги пружинят наверху.

— Хорошо, спасибо. На сегодня достаточно. Вот как надо, Еленка! А ведь Вашку всего на год старше тебя!

Бервиц покидает манеж. Аякс останавливается. Вашек соскальзывает на опилки и уводит лошадь на конюшню, чтобы обтереть ее соломой. Ганс успокаивает Еленку несколькими добродушными словами и удаляется вслед за Вашеком. Еленка оглядывается и бежит туда, где только что стоял Паоло.

— Еленка!

Наверху, в последнем ряду, сидит Паоло и кивает ей. Она бежит к нему по ступенькам.

— Тебе очень больно, Паоло?

— Ессо, кровь идет. Вон как полоснул этот зверь!

— Ты не должен так говорить. Ведь это мой отец. У тебя есть платок?

— Нету.

— У меня тоже нет. А рану нужно перевязать…

— Вот еще! Зачем? Пускай я умру. Пускай меня тут похоронят. Что я сделал плохого? Ведь я хотел тебе помочь!

— Я знаю. Ты хороший, Паоло. Я тебя люблю.

— Больше, чем Вашку?

— Вашку тоже хороший. Он ездит со мной. Что же нам с твоей ногой-то делать?

— Ничего. Я потом приложу паутину. Иди посиди со мной.

Еленка садится рядом с Паоло. Тут тихо, сумеречно, внизу тускло светится манеж, о ребятах все забыли. Паоло молча привлекает девочку к себе, обвивает рукой ее шею; обоих охватывает легкое волнение, смутное предчувствие блаженства. Ребята невольно переходят на шепот.

— Кем ты будешь, Еленка, когда вырастешь?

— Наездницей.

— А я — танцором. Я уже решил. Буду ставить большие балеты.

— Это замечательно!

— Ты сможешь танцевать со мной, если будешь учиться дальше.

— Буду, обязательно буду. Мама сказала. Из нас получится чудесная пара.

— Еще бы! Правда, у меня будет много балерин, но все сольные партии я поручу тебе. И мы будем иметь огромный сюксе.

— Мадам Делалио говорила, что я смогу хорошо танцевать на пуантах.

— Прекрасно. Ты обязательно учись… А что, если нам пожениться?

— Что ты… Думаешь, это возможно?

— Отчего же! Ведь ты любишь меня?

— Люблю.

— Паоло красивый, правда?

— Очень.

— И он хотел помочь тебе, а его за это побили!

— Да.

— Ну вот видишь — значит, Паоло тебя тоже любит, Паоло будет защищать тебя, Паоло сделает из тебя знаменитую балерину.

— Это чудесно, просто чудесно!

— Так ты обещаешь, что мы поженимся?

— Обещаю, Паоло. Но что скажет папа?

— Не все ли равно? Если он не разрешит, я похищу тебя. Мы убежим от него.

— Можно ускакать верхом.

Это предложение несколько охладило Паоло. Он был плохим наездником, и Еленка коснулась его больного места.

Внизу раздался глухой шум. Видимо, кто-то собирался репетировать на манеже. Паоло заторопился.

— Можно верхом, а можно и в коляске. Как придется. А теперь дай мне руку. Обещаешь?

— Раз ты так хочешь, Паоло, — обещаю.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Так запомни. Теперь мы с тобой как родные. Если мы расстанемся, если мы с отцом уедем от вас, ты должна ждать — я вернусь и похищу тебя.

— Хорошо, Паоло.

Еленка отнеслась к предложению Паоло как к чему-то само собою разумеющемуся. Паоло ей нравился, он красив, дома говорили, что мальчик отлично работает, а сегодня его ранили, когда он хотел помочь ей. Папа, пожалуй, рассердился бы, но мадам Делалио… Она настоятельно советует ученицам как можно раньше подыскать себе женихов, не то их постигнет участь ее дочерей.

Внизу появился господин Гамильтон и крикнул кому-то, что манеж свободен. Из-за кулис выглянул младший Гевертс. Паоло пожимает Еленке на прощание руку. Оба поднимаются. Мальчику приходит в голову поцеловать Еленку, но они стоят на краю ступеньки и еще, чего доброго, упадут. Спускаясь вниз, Паоло говорит:

— Вашку не объяснял тебе, как надо прыгать на лошадь?

— Нет, Паоло, он мне только показывал, но ничего не говорил.

— Мог бы и объяснить. Я ему вчера все растолковал. Но он, верно, ничего не понял. Зелен еще!

— А как надо прыгать, чтобы папа не сердился?

— Так и быть — скажу, знай мою доброту. Ты зря стараешься встать на лошадь сразу обеими ногами. Нужно левой оттолкнуться, а правую подогнуть во время прыжка. Вот так, смотри.

И красивый Паоло делится с Еленкой секретом, который открыл ему вчера Вашек. Еленка пробует — пока только так, примеряясь, а затем мчится домой. Ей хочется петь: она договорилась с Паоло и станет, когда вырастет, прима-балериной. Паоло ее похитит. Паоло — замечательный мальчик, он не боится хлыста и знает, как надо прыгать.

Обитатели «восьмерки» частенько в отсутствие Восатки обсуждали случайную встречу с доном Хосе Лебедой. Для них приоткрылась завеса над прошлым, о котором их товарищ никогда не рассказывал.

— Подумать только, — покачивал головой Карас, — в каком пекле побывал человек.

— Я же говорил тебе, — поддакивал Керголец, — у этого малого биография почище, чем у самого Наполеона. Знает почем фунт лиха!

— Мне нравится, — добавлял Буреш, — что он претерпел много мытарств во имя идеалов. Это очень важно и говорит о том, что наш земляк не просто авантюрист. У человека должны быть идеалы!

— Ему бы описать свои приключения, — заметил Карас, — небось люди читали бы и пальчики облизывали!

— Э, полно, — буркнул в сердцах Малина, — ты никак хочешь подбить честного тентовика заделаться писакой? Этакой мерзости у нас еще не водилось.

— А не худо бы что-нибудь сообразить, — наморщил лоб Керголец. — Человек столько пережил, столько перевидал — чертовски жаль, если все пойдет прахом.

Керголец не бросал слов на ветер. Язык у него был подвешен неплохо, но попусту он им не молол. Он обладал живым и сметливым умом, мозг его всегда порождал идеи практические. Беседы с товарищами натолкнули его на мысль — поначалу смутную, расплывчатую, которая, однако, вскоре выкристаллизовалась и созрела. И вот, без долгих слов и приготовлений, Керголец отправляется во время одной из стоянок к Бервицу.

— Есть одна идейка, господин директор, — говорит он, сдвинув шляпу на затылок.

Бервиц стоит у своего фургона, без сюртука и жилета, упираясь ногой в ступеньку, перекатывая во рту сигару.

— Ну, выкладывай, Карл, — отзывается он. — Идеями не следует пренебрегать. Из любой что-нибудь да можно выжать.

Бервиц хорошо знает Кергольца и ценит его. Если бы он разорился и ему пришлось все начинать сначала, он в первую очередь прибег бы к помощи этого чеха-шапитмейстера, который так горазд на выдумки.

— У нас давно не было пантомимы.

— Да. Все уже играно-переиграно.

— То-то и оно. Нужно что-то новенькое. Мы ставили одни сказки да «Царицу Савскую», а их впору младенцам показывать. Надо найти такое, что и взрослым будет интересно посмотреть.

— Верно, Карл, я то же самое говорю. Но что именно? Ты что-нибудь придумал?

— Вроде бы да. Сказка не годится, нужно что-то позабористее, из современной жизни, о чем люди все время говорят.