Но Ахмед Ромео равнодушен к дерзким мечтам Вашека. В учебе необходима система. Вашек уже умеет делать флип, освоил обезьяний прыжок, — что ж, отлично, теперь они займутся фордершпрунгом — через руки вперед, и задним сальто — это полегче. Лишь усовершенствовавшись, они приступают к сальто-мортале, прыжку с переворотом вперед, — ноги поджаты, колени у подбородка. В сотый раз Вашек по команде Ромео разбегается и отталкивается, и в сотый раз попытка оканчивается неприятным, резким толчком в живот — лонжа спасает от злосчастного падения. Мальчика словно ударяют по желудку, и после двадцати — тридцати попыток голова валится набок, его мутит, а Ахмед хохочет и кричит, что это пустяки, что нужно попытаться еще разок, еще и еще, настанет время — Вашек поймет секрет, научится «не упускать волну», и тогда все пойдет как по маслу.
Вашек думает, что у него ничего не получается из-за слабого толчка. Он еще не понимает, что вся соль — в инерции, что нужно уметь использовать силу, которая удерживает тело в воздухе. Одно неосторожное движение, и сила эта начинает оказывать нежелательное действие; лишь при определенных условиях она пронесет тебя по воздуху и снова поставит на ноги. В какую-то долю секунды нужно прикинуть соотношение сил инерции и тяжести, твой толчок должен сообразоваться с ними, и тогда вдруг рождается волшебство полета. Этого, однако, Ахмед Ромео объяснить ему не может. Этого не в состоянии объяснить ни господин Гамильтон, ни оба Гевертса. Все они прыгают, не отдавая себе отчета в том, как это у них получается. Для мастеров батуд — самый обыкновенный трюк. Единственно, кто мог бы растолковать Вашеку суть дела, — это Фраскито Баренго, воздушный гимнаст. Но Фраскито молчит. Фраскито думает. Думает о том, какие различные кривые прочерчивают в воздухе руки, ноги и голова, когда, качнувшись шесть раз, гимнаст отпускает трапецию и летит под куполом; о том, каким идеальным стал бы полет, будь у человека ноги слабее, а плечевой пояс более развит; о том, наконец, изменяет ли ему его Конча с этим болтуном Гектором или нет. Но Фраскито ни в чем не может разобраться до конца. Всякий раз он наталкивается на некий барьер, за которым все представляется ему загадочным и необъяснимым, мысли разбегаются, и все его существо пронизывают идущие откуда-то из глубины сознания знакомые звуки гитары. Фраскито Баренго часами сидит неподвижно, словно изваяние, прислушиваясь к музыке; она ласково пульсирует в нем и дурманит, и вот из нее, как из тумана, всплывают воспоминания далекого детства: выжженная трава каменистой пустыни, пересохшая речка, по горбатому мостику на статном коне едет, выпрямившись и перебросив через левое плечо плащ, сеньор Хуан Гонзало Баренго, его отец; прижавшись к отцу, на крупе коня сидит жена отца Розита, а позади тащится мул, навьюченный мешками с зерном: семейство держит путь на ветряную мельницу…
Сальто никак не дается Вашеку, свои неудачи он объясняет неразвитостью мускулатуры и все яростнее тренирует тело. У братьев Гевертс он обнаружил скакалку и теперь каждую свободную минуту прыгает до изнеможения. А однажды он «открыл» для себя упражнение, которое совершенно покорило его, — прыжок «на курс». Когда кто-нибудь из жокеев практикуется в вольтижировке bareback, без седла, Вашек после репетиции сам вызывается подержать лошадь, встает на цыпочки, заново натирает ей шерсть канифолью и учится вспрыгивать на спину коню. Вспрыгнуть на лошадь гораздо труднее, чем на пони, зато на широкой спине легче удержаться. Через три недели Вашек уже довольно ловко отталкивается и крепко держится на ногах; теперь он просит Ганса провести коня шагом и пытается вспрыгнуть на ходу. Он проделывает все это по возможности втайне, когда на манеже никого нет; врожденное честолюбие побуждает его демонстрировать лишь отработанные трюки.
Чаще всего ему приходится иметь дело с серовато-буланым мерином Аяксом. Он чуть ниже остальных лошадей, спокоен и надежен, у него довольно широкая спина, манеж он обегает размеренной, плавной рысью. За эти качества Бервиц избрал его для Еленки. В Гамбурге девочку освобождали от репетиций, но когда занятия в балетной школе заканчивались, Еленка каждое утро упражнялась в вольтижировке. Все шло хорошо, пока честолюбивому Бервицу не вздумалось обучить ее прыжку «на курс». Тут Еленка потерпела фиаско. Когда ей разрешают опереться на ручки гурты, она легко и изящно вспрыгивает на Аякса даже на ходу, но вспрыгнуть на лошадь без помощи рук — на это у нее не хватает сил. Сам Бервиц в ее возрасте прыгал уже на публике, и он назначает репетицию за репетицией, хотя всякий раз Еленка заканчивает их, раскачиваясь на лонже. Бервиц не кричит, не бранится, но становится все суровее. В душе он упрекает девочку в безволии. Ему кажется, что любой успех — плод железной, собранной воли, упрямой решимости. Он ругает себя за то, что потакал женщинам с этой их балетной затеей. Четыре месяца девочка не тренировалась, и вот результат: потеряла форму, обмякла, икры дряблые; пройдут месяцы, пока она снова сможет как следует вспрыгнуть на лошадь.
Когда Еленка в очередной раз разбегается, чтобы повиснуть на лонже, в сумраке шапито нередко можно заметить две фигурки, пристально наблюдающие за этой тщетной и изнурительной борьбой. Оба зрителя — Вашек и Паоло — считают себя великими специалистами по части прыжков, и Еленкина беспомощность дает им повод обменяться компетентными суждениями.
— Я, — заявил однажды Паоло, усаживаясь рядом с Вашеком на ящик позади шапито, — я бы мог показать ей, как нужно прыгать. Только Ганс не подпускает меня к лошади, даже попробовать не дает.
— Прыжок на лошадь, — ответил Вашек, почувствовавший наконец свое превосходство над Паоло и в этой области, — такой же, как и все остальные. Ничего особенного тут нет.
А про себя подумал: «Попробуй-ка, трубочист, небось ноги переломаешь».
— Никак не пойму, — рассуждает Паоло, — отчего это Еленка не может вскочить на лошадь. Ведь отталкивается она правильно.
— Слабовата девчонка, — презрительно кривит губы Вашек, — и до одной штуки додуматься не может…
— Ты думаешь, есть какой-то секрет? — спрашивает Паоло.
— Не думаю, а знаю.
— Скажешь тоже… — Лиса Паоло смотрит на Вашека с притворным недоумением, и подзадоренный собеседник мигом выкладывает свои профессиональные познания.
— Надо подогнуть ногу, — произносит он безразличным тоном, будто речь идет о самом что ни на есть пустяке.
— Подогнуть ногу? Это как же?
— Гляди: у Еленки, как при soprasalto, ноги вместе, collées. Будто она подлететь хочет. Но так ей ни за что не вспрыгнуть. Она все время задевает лошадь ногами. А вот если подогнуть правую ногу — будет легче. Встанет на спину лошади, выпрямится и подтянет левую.
— Как, как? — переспрашивает Паоло, все еще не понимая.
Вашек показывает ему. Пример доходчивее слов. Паоло хлопает в ладоши.
— Per vita mіа[123], верно! Как ты додумался?
— Секрет. Запомни: Вашку умеет больше, чем ты думаешь.
И Карас-младший удаляется, засунув руки в карманы и поддавая ногой камешки. «Что, съел, замарашка! Наконец-то я утер нос этим чумазым!»
Полузакрыв глаза, Паоло сидит на ящике. «Ecco, — думает он, — все-таки я из него вытянул! Это большой кошачий прыжок в высоту. Теперь можно попробовать и без тренировки».
На следующий день во время репетиции Паоло проскальзывает в шапито и подкрадывается к манежу. Еленка уже покончила с вольтижировкой и приступает к прыжку «на курс». Раз, другой, третий. Тщетно. Бервиц мрачен и подгоняет лошадь шамберьером, хотя Аякс бежит как заведенный. Еленка снова разбегается и снова недопрыгивает. В этот момент Паоло, питающий слабость к эффектам, не удержавшись, выбегает на манеж и кричит:
— Signore direttore…[124]
Бервица передернуло. Опять кто-то осмелился помешать ему?! А, это тот босоногий мальчишка?!
Бервиц дрожит от ярости. Щелчок шамберьера.