— Нет, почему же! Просто есть вещи поважнее учебы.

— Какие же именно, сударь?

— И что толку от образования, если ты раб?

— Что же, по-твоему, я, мой отец, мой дед были рабами?

— Конечно, рабами, — ответил Махмуд, постепенно выходя из себя. — Если человек не борется против поработителей своей родины, не отстаивает своей свободы, он раб.

Отец побагровел. Он начал кричать на Махмуда, обвиняя его в непочтительности к родителям, в дерзости, невоспитанности и других смертных грехах.

— Ваша милость, очевидно, считает себя героем, — с издевкой заметил он.

— Никакой я не герой! Просто я решил бороться за свою свободу, чтобы быть достойным называться мужчиной.

— Скажите, пожалуйста, — мужчина! Ты ребенок, над которым все умные люди смеются!

— Никто надо мной не смеется!

— Ты баран, который добровольно идет на убой. А правительство готово принести в жертву сколько угодно таких баранов, лишь бы убедить народ в своей патриотичности!

— Меня мало интересуют цели, преследуемые правительством. У меня есть своя собственная цель, которая совпадает со стремлениями всего народа!

— Не много пользы ты принесешь народу, если тебя убьют в первый же день! Ведь тебя могут там убить! Ты подумал об этом? — спросил отец дрогнувшим голосом, и глаза его стали влажными. А Сания-ханым и Самира-ханым при этих словах даже вскрикнули. Лейла повернулась лицом к окну.

— Подумал, — сказал Махмуд, глядя в сторону. — Я обо всем подумал и готов на все…

— Ты готов! Ты готов погибнуть героем! — закричал отец. — Но что после этого будет с твоей матерью? Или тебе до этого тоже нет никакого дела!

Махмуд побледнел. Теперь и в его глазах блеснули слезы.

— Прошу тебя, папа, пойми, — умоляющим голосом произнес он. — Пойми, я должен это сделать. Я не могу не поехать.

Отец молча покачал головой и холодно сказал:

— Запомни: если ты уедешь, ты больше мне не сын! Двери моего дома будут для тебя закрыты… — Голос Сулеймана-эфенди дрогнул. — Даже если вернешься!

И он вышел, хлопнув дверью.

Мать умоляюще заговорила:

— Сыночек, милый, образумься! Не делай этого! Ради меня! Ради твоей несчастной матери!..

Махмуд сидел с неподвижным лицом, глядя куда-то в сторону.

— Ассам! Останови хоть ты его! Ты ведь всегда был таким благоразумным! — обратилась Сания-ханым к племяннику.

Ассам провел рукой по лицу.

— Ну, скажи ему, Ассам! — продолжала молить тетушка.

— Что я могу сказать, тетя? — промямлил Ассам, избегая ее взгляда.

Сания-ханым беспомощно опустила руки и тихо, с отчаянием повторила:

— Образумь его!.. Образумь…

— Ассам, ведь наверняка Махмуд подбил тебя на это! Ты сам на такую глупость не решился бы. Я уверена, что все это выдумал Махмуд! — вмешалась наконец Самира-ханым.

Кровь прилила к лицу Сании-ханым.

— Ты всегда все сваливаешь на Махмуда, — набросилась она на сестру.

— Потому что твой Махмуд совращает Ассама.

Ассам встал, подошел к матери и, с трудом сдерживая гнев, глухо произнес:

— У меня есть своя голова на плечах. Я не ребенок. Никто меня не совращал. — И, помолчав, добавил: — Пойми, я твердо решил завтра ехать, и никто меня не остановит!

Мать подняла на него испуганные глаза.

— Да, да! Уеду! Пойми — уеду!

Самира-ханым бросилась к сыну, крепко прижала его голову к груди и, как безумная, стала бессвязно бормотать:

— Ассам!.. Сыночек… Я не могу… Не могу… Нет!.. Нет!..

Ассам отстранил ее от себя.

Самира-ханым закрыла лицо руками и опустила голову. Джамиля бросилась к матери, обняла ее и расплакалась.

— Как тебе не стыдно, Ассам! — всхлипывая, упрекнула она брата.

Снова наступило тягостное молчание, время от времени прерываемое всхлипыванием Джамили.

Наконец Самира-ханым отняла руки от лица. Она как-то странно посмотрела на Ассама и чужим голосом спросила:

— Это твое окончательное решение?

Ассам молча кивнул головой. Тогда Самира-ханым резко оттолкнула Джамилю и, прежде чем кто-либо успел опомниться, оказалась на подоконнике. Джамиля испуганно закричала. Лейла бросилась к окну и крепко схватила тетушку за плечи.

— Пустите меня! Пустите! — кричала Самира-ханым. — Дайте мне умереть! Я не хочу жить! Не хочу!..

На помощь Лейле подоспел Ассам. Он снял мать с подоконника.

Джамиля взяла Самиру-ханым под руку и, направляясь к двери, сказала:

— Пойдем домой, Ассам… Ассам молча побрел за ними.

Уже в полночь, когда Махмуд укладывал вещи, служанка принесла записку от Ассама.

— Как тебе нравится? — спросил Махмуд, со злостью бросив в саквояж шерстяной свитер. — Предлагают, видите ли, свое сердце, а зачем оно нам? От его сердца проку мало.

Лейла не слушала Махмуда. Она была занята своими мыслями. Неожиданно она повернулась к брату:

— Ты думаешь, Махмуд, тетушка действительно нуждается сейчас в присмотре?

Махмуд непонимающе посмотрел на Лейлу:

— А что? Думаешь, она притворяется?

Лейла пожала плечами.

— А почему бы ей не продолжить спектакль? Разве сцену у окна она разыграла плохо?

Махмуд сделал большие глаза.

— Да, да, не смотри на меня так. Когда я попыталась удержать ее и стала тянуть назад, знаешь, что она сделала?

— Что?!

— Она подмигнула мне и легонько щипнула за руку, — шепотом сообщила Лейла и показала для большей убедительности, как именно тетушка это проделала, — мол, не беспокойся, все будет в порядке.

Махмуд, пораженный, уставился на сестру.

«Моя сестрица Самира хитрая, — невольно вспомнил он слова матери. — Всегда сумеет обвести вокруг пальца и добиться своего».

Рано утром все, кроме отца, собрались в гостиной. Мать, бледная, молчаливая, какая-то поблекшая, неподвижно сидела в кресле лицом к двери. Рядом расположилась Лейла. Махмуд возился с саквояжем — он, как на зло, не закрывался.

Вошел Ассам. Махмуд обрадовался его приходу: при постороннем как-то легче прощаться с родными.

Увидев Ассама, мать заморгала глазами, готовая вот-вот расплакаться.

— А все-таки Ассам не едет, — слабым голосом произнесла она.

— У меня нет другого выхода, тетушка, — как бы оправдываясь, сказал Ассам. — Маме очень плохо.

Сания-ханым заморгала еще чаще и вдруг разрыдалась. Лейла стала ее успокаивать.

— Ассам все-таки остается, — всхлипывая, повторяла Сания-ханым.

— Ассам тоже поедет, как только тете станет лучше, — сказала Лейла, не глядя на Ассама.

Мать сделала рукой неопределенный жест и сокрушенно покачала головой.

Ассам растерянно переминался с ноги на ногу. Его вдруг поразила простая мысль: «Почему тетушка ничего не спрашивает о сестре? Он же сказал, что маме плохо…»

Махмуд опять склонился над саквояжем. Чуть бледный, стройный, в военной форме он казался сейчас Лейле особенно красивым.

Махмуд подошел к матери, взял ее руки в свои и стал горячо целовать. Затем крепко поцеловал Лейлу, взял саквояж и быстро зашагал к двери.

Лейла выскочила на лестничную площадку. Махмуд остановился.

— Я не хочу, чтобы ты провожала меня со слезами…

— Нет, Махмуд, я не плачу, — поспешно ответила Лейла, вытирая слезы рукой. — Честное слово, не плачу…

— Ты не осуждаешь меня, правда? Ведь ты понимаешь, почему я еду?

Лейла молча кивнула головой.

— Я хорошо понимаю тебя, Махмуд. И все они рано или поздно тоже поймут. Можешь быть спокоен! До свидания! Береги себя!