— Какое это имеет значение? — всхлипывала она. — Если мы не можем найти мисс Королек и не можем спасти мисс Сапсан, то, даже если на нас прямо сейчас набросится целая армия тварей, это уже неважно.

Из толпы вышла какая-то женщина. Она была немолода, и возраст сгорбил ее спину. Капюшон накидки скрывал ее лицо.

— С ней все хорошо? — спросила женщина, подходя к нам.

— Да, все в порядке, спасибо, — вежливо ответила Эмма, пытаясь избавиться от нежеланной собеседницы.

— Нет, не в порядке! — заявила Оливия. — Все очень плохо! Мы просто хотели мирно и спокойно жить на своем острове, но потом пришли плохие люди. Они ранили нашу директрису. Мы просто хотим ей помочь. Но мы даже этого не можем сделать!

Оливия опустила голову и начала жалобно всхлипывать.

— Ну что ж, — ответила женщина. — Вы поступили очень правильно, придя ко мне.

Оливия подняла глаза и шмыгнула носом.

— Почему это?

И тут женщина испарилась.

Вот так просто взяла и испарилась.

Она исчезла из своей одежды. Ее накидка, внезапно опустев, улеглась на мостовую. От изумления мы потеряли дар речи. Мы не могли проронить ни слова, пока из складок плаща не выпорхнула маленькая птичка.

Я замер на месте, не зная, что мне делать. Следует ли попытаться ее поймать?

— Кто-нибудь знает, что это за птица? — спросил Гораций.

— Я полагаю, что это королек, — ответил Миллард.

Птица захлопала крыльями, вспорхнула и улетела, исчезнув за углом здания.

— За ней! — крикнула Эмма, и мы все бросились вдогонку за птицей, поскальзываясь на льду и с трудом держась на ногах.

За углом мы оказались в забитом снегом переулке, который отделял обледеневшее здание от того, что стояло напротив.

Птицы нигде не было.

— О черт! — выругалась Эмма. — Куда она подевалась?

Тут из-под земли у нас под ногами раздались странные звуки: металлический лязг, голоса и шум, похожий на слив воды. Мы разгребли снег и обнаружили в кирпичной стене двойную деревянную дверь, напоминающую вход в угольный погреб.

Дверь была незаперта, и мы поспешили ее отворить. Внутри находилась лестница, ступени которой были покрыты стремительно тающим льдом и вели куда-то вниз, в кромешную тьму. Талая вода с громким журчанием стекала в невидимую канаву.

Эмма присела на корточки и крикнула в темноту:

— Эй! Тут есть кто-нибудь?

— Если вы идете, — отозвался издалека чей-то голос, — спускайтесь быстрее!

Эмма удивленно выпрямилась, а потом крикнула:

— Кто вы?

Несколько секунд мы напряженно прислушивались, но ответа не последовало.

— Чего мы ждем? — воскликнула Оливия. — Это мисс Королек!

— Мы этого не знаем, — возразил Миллард. — Мы не знаем, что здесь произошло.

— Вот я сейчас и узнаю! — заявила Оливия и, прежде чем кто-нибудь успел ее остановить, подскочила к двери подвала и прыгнула вниз, плавно опустившись в темноту.

— Я все еще жива! — поддразнила она нас снизу.

Нам стало стыдно, и мы поспешили последовать за ней. Спустившись по лестнице, мы обнаружили проход, протаявший в толще льда. Ледяная вода капала с потолка и ручьями стекала со стен. Да и темнота оказалась не такой уж абсолютной — далеко впереди, где-то за поворотом мерцал рассеянный свет.

Мы услышали чьи-то шаги. Они медленно приближались. По стене скользнула тень, и из-за поворота показалась фигура, темный силуэт которой четко выделялся на светлом фоне.

— Здравствуйте, дети, — произнесла фигура. — Я Баленсьяга Королек, и я очень рада видеть вас здесь.

Глава двенадцатая

Я Баленсьяга Королек.

Эти слова оказались подобны пробке, с силой выскочившей из бутылки, в которой так долго таились наши чувства. Первым из них стало облегчение — удивленные возгласы, смех, за которым хлынула радость. Мы с Эммой прыгали и обнимались. Гораций упал на колени и воздел руки к небу в безмолвном «аллилуйя»! Оливия так разволновалась, что оторвалась от земли даже в своих утяжеленных туфлях.

— Мы-мы-мы-мы думали, что никогда-никогда уже-уже не увидим живую имбрину!

Наконец-то перед нами стояла мисс Королек. Несколько дней назад она была для нас незнакомой имбриной малоизвестной петли. С тех пор, однако, она обрела статус легендарной личности.

Насколько мы знали, она была последней свободной и полноценной имбриной, живым символом надежды, тем, чего нам всем отчаянно не хватало.

И вот, наконец, она оказалась прямо перед нами, такая человечная и хрупкая.

Я узнал ее по фотографии Эддисона. Только сейчас в ее серебряных волосах уже не осталось черных прядей. Тревога заложила глубокие морщины на ее лбу и будто взяла в скобки ее рот. Ее плечи сутулились так сильно, как будто помимо преклонного возраста их пригибала к земле какая-то огромная ноша, к весу которой теперь добавились и все наши отчаянные надежды.

Имбрина откинула капюшон накидки и произнесла:

— Я тоже очень рада видеть всех вас, мои дорогие. Но вам необходимо как можно скорее войти внутрь. Оставаться снаружи небезопасно.

Она повернулась и захромала обратно по коридору. Мы потянулись следом, бредя за ней по ледяному тоннелю подобно веренице утят, ковыляющих за мамой-уткой. Чтобы не поскользнуться и не растянуться на льду, мы неуклюже волочили ноги и нелепо растопыривали руки в попытке сохранить равновесие. Но всем нам было удивительно спокойно. Таково было влияние имбрины на странных детей. Одного присутствия этой необыкновенной личности, несмотря на то что мы только что с ней познакомились, оказалось достаточно для того, чтобы мы все немедленно успокоились.

Коридор неуклонно вел вверх. Мы прошли мимо умолкших топок, с которых нынче свисали бороды наледей, и вошли в просторную комнату, заполненную льдом от пола до потолка и от стены до стены. Пройти через нее нам позволил тоннель, проложенный прямо через ее середину. Лед был толстым, но прозрачным. В некоторых местах он позволял почти без искажений рассмотреть вещи, находящиеся на расстоянии двадцати или тридцати футов. Заключенные в многотонной толще льда стулья с прямыми спинками перед массивным письменным столом и шкафчиками с картотекой позволяли предположить, что когда-то эта комната представляла собой нечто вроде вестибюля.

Голубоватый дневной свет проникал сюда из окон, подойти к которым не было ни малейшей возможности. Здания на противоположной стороне улицы представляли собой неопределенной формы серые пятна на фоне этого свечения.

Сотня пустот могла неделю ломиться сквозь весь этот лед, но так до нас и не добраться. Если бы не тоннель входа, это место могло бы представлять собой идеальную крепость. Либо идеальную тюрьму.

На стенах были развешаны десятки часов. Их замершие стрелки указывали куда попало. (Возможно, для того, чтобы следить за временем в разных петлях?) Над ними располагались указатели, помогавшие найти дорогу в те или иные кабинеты.

За дверью кабинета по вопросам времени я увидел пойманного в ловушку льда мужчину. Он замерз в склоненной позе, как будто в тот момент, когда лед сковал все его тело, он пытался высвободить ноги. Было ясно, что он находится здесь уже давно. Я с содроганием отвернулся.

Тоннель окончился на изящной лестнице с балюстрадой. Вместо льда лестницу покрывал ворох рассыпанных документов. На одной из нижних ступеней, без особого энтузиазма наблюдая за нашим неловким приближением, стояла девочка. У нее были длинные, ниспадающие ниже талии волосы, разделенные на строгий прямой пробор, маленькие круглые очки, которые она беспрестанно поправляла, и тонкие губы, с виду не ведающие, что такое улыбка.

— Алтеа, — резко произнесла мисс Королек, — ты не должна тут бродить, когда проход открыт. Сюда могло войти все, что угодно!