Женщина испуганно смотрела на меня, и, казалось, совсем меня не понимает. Ее молчание и то, что она не убежала от меня сразу же в дом, я расценил, как возможность уговорить ее пустить меня на ночь. Меня осенила мысль. Что может быстрее достучаться до сознания крестьянина?! Я достал из кармана гимнастерки купюру достоинством в десять рублей и протянул ее старушке.
- Вот это все, что у меня есть. Конечно не бог весть, какие деньги, но они ведь вам пригодятся!
Вид красной купюры немного успокоил женщину, и она уже не так испуганно посмотрела на меня.
- Vrei sa ramai? – наконец полушепотом произнесла хозяйка дома.
- Да, да! Это вам! Возьмите! Я плачу за ночь!
- Ace?ti bani rusesc? – спросила она
- Я не понимаю, о чем вы говорите! Пустите погреться и переночевать!
- E?ti ranit? Noi nu avem un doctor!
- Мне не нужен доктор! Мне просто надо переночевать! – продолжал я ее уговаривать.
Наконец женщина осмелела и подошла к забору. Я протянул ей червонец. Она взяла его и махнула мне рукой, предлагая идти за ней. Я пошел вдоль забора к калитке, которую она открыла, чтобы запустить меня. Вслед за ней я поднялся на крыльцо. Следуя за ней, я снял с головы башлык, в который кутался все это время и остался в одной фуражке на голове. Меня тут же пронзил холодный ветер, который обжег уши. Благо женщина отворила широко дверь в дом и кивком головы пригласила меня войти первым. Мне пришлось немного склониться, так как проход был невысокий. Войдя внутрь, я почувствовал тихое тепло деревенского жилья, сняв фуражку и, увидев образы, я перекрестился. Слава тебе, Господи! Спасен!
Моя спасительница скинула с себя свой темный тулуп, который в доме стал черным. Я тоже расстегнул ремень и аккуратно, чтобы не задеть раненую руку, снял свою шинель, оставшись в гимнастерке.
Мы прошли в большую комнату с печкой. Дрова уютно потрескивали в ней, отдавая тепло, полученное за летние солнечные дни. Хозяйка подошла ко мне и знаками спросила у меня разрешение осмотреть мою руку. Поняв ее, я кивнул головой. Женщина аккуратно провела меня к столу и усадила за стол, сев рядом со мной. Потом она положила мою раненную руку себе на колени и размотала бинт, стараясь тихонько отрывать его от спекшейся крови. Закончив разматывать, она бросила бинт на пол и внимательно осмотрела рану. Кровь уже запеклась на входном отверстии и не бежала, а лишь тихонько сочилась. Выходное отверстие почти затянулось и покрылось темно коричневой коркой. Моя хозяйка встала и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась с медным тазом, который поставила на стол. С печи она принесла чайник и налила из него теплой воды в таз.
Промыв мою рану, и переложив руку на принесенное ранее полотенце, женщина вновь удалилась и возвратилась с чистым бинтом. Осторожно, но очень умело, она наложила повязку.
- Спасибо! – искренне поблагодарил я ее.
- Totul va fi bine, - сказала хозяйка, похлопав меня по коленке.
- А! bine – это хорошо, да? Я понял! Спасибо!
- Acum va voi hrani, - она встала и принялась накрывать на стол.
На нем появилась домотканая скатерть, через мгновение женщина поставила тарелку с черным ржаным хлебом, нарезанным толстыми ломтями. С печи она принесла котелок с вареной картошкой, кастрюлю с мамалыгой, из шкафа достала завернутое в тряпку сало, которое развернув, нарезала большими кусками. Потом она поставила передо мной тарелку и положила ложку. Жестом руки она пригласила меня отведать ее угощение.
Я обернулся к образам и, перекрестившись, набросился на еду. Приютившая меня женщина встала возле стены и, скрестив на груди руки, смотрела на то, как я уплетаю еду за обе щеки. Посмотрев недолго на то, как я ел хозяйка, стала суетиться возле печки. Она из ведра набрала в чайник воды и поставила его на печь. Когда вода закипела, в чайник посыпались сухие травы, и комната наполнилась ароматом летнего поля. Вскоре закопченный чайник оказался на столе, а за ним и фарфоровая чашка. Я налил в нее ароматного напитка, настоянного на местных травах.
Конечно же, после пронизывающего холода наступающей зимы, после сытной еды в тепле деревенского дома мне захотелось спать. Глаза мои закрывались, а рот раздирался от зевоты. Хозяйка подошла ко мне и легонько сжала мое плечо. Я обернулся к ней.
- Haide, o sa pun sa dormi, - сказала она. Догадавшись, что я не понимаю ее, она приложила обе ладони к щеке и склонила голову.
- А, Вы хотите предложить мне поспать! Я совсем не против… - зевая, сказал я.
Женщина кивком головы предложила мне следовать за ней. Мы поднялись по крутой лестнице на второй этаж, и зашли в небольшую комнату, в которой стояла широкая железная кровать. В ее изголовье, как и у наших крестьян, возвышалась пирамида из подушек. Расправив ее и убрав лишние подушки, хозяйка показала мне на кровать, предлагая ложиться. Сама же ушла, оставив меня одного.
С необычайным трудом я разделся. Мои руки и ноги не слушались меня, я словно пьяный качался и падал на кровать. Однако раненная рука совсем не болела. В конце концов, я справился с одеждой, и голова коснулась мягкой большой подушки. Не успел я закрыть глаза, как в комнату постучались. Это была моя хозяйка.
- Somn ?i lasa?i via?a ta va parea un vis, - сказала она, касаясь моей головы теплой рукой.
Я не понял, что она сказала, но мои глаза закрылись, а сознание мгновенно отключилось, словно я уснул или умер. Больше я не думал и ничего не чувствовал. Не знаю, спал я или на самом деле умер.
Глава 2.
Три дня до.
Бездействие бестолковой румынской армии, о котором мы долго и назойливо говорили с офицерами в начале этой компании, привело к ее сокрушительному поражению. А вместе с провалами в стратегии и тактике румынских военачальников пришлось туго и нам, их невольным союзникам. Первая австрийская армия Штрауссенбурга и девятая немецкая армия Фалькенхайна с легкостью вытеснили румын из Трансильвании, в то время как объединенные немецко-болгарско-австрийские войска под командованием Макензена начали наступление на Бухарест со стороны болгарской столицы. Это стратегическое наступление сопровождалось отвлекающими действиями третей болгарской армии генерала Тошева вдоль побережья Черного моря в сторону Добруджи.
Румынское командование рассчитывало, что союзнические войска, то есть мы, отразим болгарское вторжение в Добруджу и перейдем в контрнаступление. Для этих целей в защиту Бухареста они выделили аж 15 дивизий под командованием Авереску. Однако наше контрнаступление, начавшееся 15 сентября, закончилось полным и сокрушительным провалом. Несмотря на то, что румынам удалось форсировать Дунай, операция была остановлена из-за безуспешного наступления на фронте в Добрудже. Наши силы были малочисленны и, за исключением сербского батальона, недостаточно мотивированы, нам не очень хотелось воевать против болгар. Сербам, тем было не привыкать к предательству «братьев славян» и они истребляли «братушек» с легкостью и даже, казалось, с удовольствием. Но вот русская армия была не готова к этому бою. В результате чего отвлекающие действия болгарских войск обернулись их непредвиденным стратегическим успехом. Наши части были отброшены на 100 верст на север, а к концу октября болгары даже сумели овладеть Констанцей и Чернаводой, изолировав, таким образом, Бухарест с левого фланга. В это же время австрийские войска вернули себе полностью Трансильванию и готовились к броску на румынскую столицу. Вот примерно такая диспозиция творилась осенью пятнадцатого на южном направлении. На юго-западном фронте, после не совсем удачного прорыва мы отступали под натиском Макензена. Только на северных границах Румынии линия фронта менялась медленно и незначительно. Именно здесь и стояли наши подразделения. К этой тяжелой оперативной картине надо прибавить холодную осень, частые дожди, переходящие в снег, отсутствие у наших войск должного количества боеприпасов и ужасное тыловое обеспечение передовых войск.
- Штабс-капитан, Вам надлежит со своей ротой атаковать правый фланг чехов и закрепиться вот на этой высоте… - капитан ткнул карандашом в карту, указывая мне рубеж, до которого моему подразделению следовало пройти под ураганным огнем противника.