Я прошу вас, мисс богиня, по-хорошему:
вы примите меня в джунгли, в добрый храм.
Буду бить по небосводу я ладошами,
превратив его в грохочущий тамтам!
Но идет она так быстро, хоть и медленно.
Распрямляется за нею в травах след.
И, как прежде, в джунглях делается
мертвенно.
Я ищу ее, но нет ее и нет...
Я ищу ее, листвою поглощенную,
но смеется надо мною пустота.
Вдруг богиня эта, в камень превращенная,
вырастает в полумраке, словно та.
Быть опять живой ее прошу я очень,
но в ответ — высокомерье тишины,
и пустынны эти каменные очи,
эти каменные руки холодны.
Гана, 1961
Когда убили Лорку
Когда убили Лорку, —
а ведь его убили! —
жандарм дразнил молодку,
красуясь на кобыле.
Когда убили Лорку —
а ведь его убили! —
сограждане ни ложку,
ни миску не забыли.
Поубивавшись малость,
Кармен в наряде модном
с живыми обнималась —
ведь спать не ляжешь с мертвым.
Знакомая гадалка
слонялась по халупам.
Ей Лорку было жалко,
но не гадают трупам.
Жизнь оставалась жизнью —
и запивохи рожа,
и свиньи в желтой жиже,
и за корсажем роза.
Остались юность, старость,
и нищие, и лорды.
На свете все осталось —
лишь не осталось Лорки.
И только в пыльной лавке
стояли, словно роты,
не веря смерти Лорки,
игрушки Дон-Кихоты.
Пускай царят невежды
и лживые гадалки,
а ты живи надеждой,
игрушечный гидальго!
Средь сувенирной шваги
они, вздымая горько
смешные крошки-шпаги,
кричали: «Где ты, Лорка?
Тебя ни вяз, ни ива
не скинули со счетов.
Ведь ты бессмертен, ибо
из нас, из донкихотов!»
И пели травы ломко,
и журавли трубили,
что не убили Лорку,
когда его убили.
Мадрид — Москва, 1968
Дон-Кихот
Мы за баром сидим в Барселоне
и пьем
виски,
содой изрядно разбавленное...
Это только,
конечно,
аэродром,
ну а все-таки тоже Испания.
Мы за долгий полет
устали всерьез.
Здесь не то что в Англии —
жарко.
Ну-ка, бармен,
что там стоит —
кальвадос?
Дай-ка мне.
Я читал у Ремарка...
Он,
с улыбкой прослушав фразу мою,
проявляет усердье и живость.
Кальвадос
для познания жизни
я пью —
самогонкой шибает жидкость!
Бармен чокнуться хочет со мною...
Он седенький,
но лукавит,
живой настоящий испанец.
Говорит он мне:
«О, Юнион Совьетика!»,
поднимая большой палец.
Очень тихо он это мне говорит.
Может дорого стоить фраза.
Все же там,
за спиной Барселоны,
Мадрид,
а в Мадриде пока еще Франко.
К сувенирной витрине я подхожу —
нафталином тут сильно пахнет!
Ну-ка,
что продается тут —
погляжу,
а быть может, куплю на память.
Сколько тут золоченых — на счастье — подков!
Тут игрушечные мотороллеры,
кастаньеты,
и черные морды быков,
и, конечно, платки с матадорами.
Вдруг я замер перед витриною...
Вот
на меня застенчиво,
грустно
смотрит старый знакомый мсй —
Дон-Кихот —
деревянненькая игрушка.
Он и шпагу-то хрупкую
держит еле,
и какая-то в нем покорность тупая.
Дон-Кихоты в Испании подешевели.
Доллар штука
туристы их покупают.
Вот я вижу —
лениво жуя бутерброд
и торгуясь с завидным опытом,
долговязый турист из Нью-Йорка
берет
Дон-Кихотов десяток —
оптом.
Он уходит,
окутан в сигарный чад,
и у выхода шумно сморкается...
Сапоги Дон-Кихотов печально торчат
из карманов американца.
1960
В мадридском том отеле, где живу,
проходит, невзирая на жару,
фашизму придавая внешний вес,
съезд лжеборцов за мировой прогресс.
Вот брызгает слюною на меня,
кого-то в аморальности виня,
подлец, который аж побагровел, —
творец порнографических новелл.
Вон тот болтун, в конгрессах умудрен,
как кобру, заклинает микрофон,
но между тем он сам — ручаюсь я —
лукавая опасная змея.
Борьба за мир преступников всех стран
под вечер переходит в ресторан.
Талоны на питание в руках
растят друзей на всех материках.
Один борец, вгрызаясь в огурец,
о гуманизме треплется, стервец.
Другой борец за мировой прогресс
под юбку переводчицы полез.
Напротив ресторана есть зато
залатанный брезентик шапито.
Там ералаш, там лошадиный фырк.
Там не такой, как ваш. Там честный цирк.
И вижу, ночью выйдя на балкон:
внизу стоит, работу кончив, слон,
8 Е. Евтушенко
113
и ловят звон трамваев, писк мышей
могучие локаторы ушей.
Не принят вами слон в борцы за мир.
Он на цепи. Он, если б мог, — завыл.
И слон, потрескавшийся от обид,