Отъезд Аждея разбил мне сердце. Хотя, смешно сказать, за все время его пребывания в поместье отца, мы перемолвились с ним едва ли парой слов, — эрда Августа ужасно ревновала ко мне Гевара, поэтому я бывала в замке крайне редко. Вторым ударом, последовавшим через два месяца после первого, стала внезапная кончина Досэна Рэвейна. Он умер легкой смертью — во сне. «Сердце», — скорбно поджав тонкие губы, сказал Приближенный Вартмеон, служитель нашего Храма.

Ох уж эти сердца… У кого-то они разбиваются вдребезги, и осколки потом долго ворочаются и ноют в груди, а у кого-то останавливаются во сне.

Со всей свойственной юности пылкостью я отдалась постигшему нас горю, и хотела, чтобы и мое сердце остановилась тоже… Какой же глупой я была.

Следующие два года были далеко не самыми радостными в моей жизни. Я не столько скорбела по постигшим меня, а точнее высосанным из пальца, трагедиям, как постоянно отбивалась от нападок Талирэ. После смерти мужа тетушке требовался новый козел отпущения, на котором она бы оттачивала не самые лучшие качества своего характера, и на эту почетную роль, за неимением других кандидатов(не сыночка же своего пилить!), назначили меня. Постоянные обязанности, которые все время придумывала Талирэ, придирки и упреки сладости моей жизни не добавляли. И если раньше я была полноправным членом семьи, то без поддержки дяди, стала стремительно скатываться до положения бедной родственницы, которою держат в доме из милости. Но на тот момент у меня были Гевар и Николас Ицгерт, который в тайне от жены всегда называл меня дочкой, и в меру своих возможностей(так, чтобы не видела Августа) баловал меня не меньше, чем своего второго сына.

Я была послушной, терпеливой, пропускала мимо ушей колкости Талирэ и не обращала внимания на покровительственные замашки Сансэра, которые тот вдруг начал проявлять ни с того, ни с сего. Время шло…

С Сансэром отношения у меня были, конечно, не такие близкие, как с Геваром, но мы неплохо ладили, — во всяком случае, пока был жив его отец. Мой «кузен» в целом был неплохим парнем: добрым и покладистым, но в нем не хватало твердости и силы воли, а потому он очень легко подпадал под чужое влияние. Я не винила его в том, что он стал слишком часто подражать поведению своей матушки, но его переход на сторону оппозиции, заставлял меня чувствовать себя еще более одинокой.

В семнадцать я лишилась опоры в лице графа Ицгерта, — неудачное падение с лошади. Гевар был безутешен. Я тоже скорбела вместе с ним. Не успели провести обряд похорон, как выпал первый снег, — хотя не прошло еще и половины осени, — лег плотным белым покрывалом и не сходил уже до самой весны.

Та зима была самой долгой в моей жизни. Она все тянулась и тянулась. И я думала, когда она закончится, — ЕСЛИ она закончится, — все будет хорошо, все изменится и наладится…

Зима закончилась, и тетушка Талирэ объявила мне о предстоящей моей свадьбе с Сансэром. «Мой сын достоин лучшей жены, чем ты», — сказала она. — «Но раз уж он выбрал тебя, может быть в качестве невестки от тебя будет больше пользы, и ты, наконец, сможешь хоть частично отплатить нашей семье за то, что мы для тебя сделали».

Собралась я быстро, в тот же день. Одолжила у тетушки денег на дорогу, — без ее ведома, конечно, — и ушла. А вместе со мной ушел Гевар.

«Что ты будешь делать?», — спросил он. «Стану Охотником», — ответила я. Он кивнул и сказал: «Хорошо. Я пойду с тобой». Мы и пошли…

Хитрость задуманного нами предприятия заключалась в том, что не только мы — никто не знал, где именно становятся Охотниками. Не было такого государственного учреждения, где готовили бы лучших наемников и принимали всех желающих, пусть даже и на конкурсной основе. Не было указателей, ведущих к тому месту. Не было очевидцев, готовых подсказать путь. Сами Охотники никогда не делились подобной информацией, — они вообще всегда мало говорили. Однако было поверье, что если желание человека истинно, то дорогу ему подскажет сердце, и он придет к Учителю тогда, когда будет готов и достоин.

«Слушай свое сердце», — сказал Гевар. — «А я пойду за тобой». И мы действительно пришли к концу лета в дом полный света и смирения, чтобы учиться жить заново.

Три года обучения пролетели, как один день — быстро и незаметно. Прекрасное это было время. Хотя лишаться иллюзий поначалу было очень болезненно. Я избавилась почти ото всех, но одну сберегла с особой тщательностью — моего синеглазого черноволосого принца на гнедом коне…

После инициации перед нами лежал весь мир, мы были молоды, сильны и свободны, и жили, как хотели. В делах нам сопутствовала удача. По началу мы брали один заказ на двоих, но потом все чаще стали действовать в одиночку. Но если я старалась справляться со своими поручениями тихо и аккуратно, то Гевар наоборот стремился наделать как можно больше шума. Его отчаянно влекла слава. Он хотел, чтобы о нем говорили все. Гевар оказался неожиданно амбициозен, и ему не хватало той известности, что он уже имел. Поэтому через два года он стал подыскивать себе команду, — ведь бывают заказы, с которыми не возможно справиться одному.

Я не слишком поддерживала его начинание, но и неодобрения не выказывала. В конце концов, он сам хозяин своей жизни. Если для счастья ему нужна толпа головорезов, почему нет?! Правила Охотников этого не запрещали. Немного раздражал меня только тот факт, что Гевар и меня пытался втянуть в свою авантюру. Он утверждал, что для вдохновения ему необходимо мое присутствие.

Через полгода команда Гевара состояла из двенадцати тщательно отобранных и проверенных отморозков не гнушающихся любой работой. Самым приближенным и любимым соратником стал Харон Невада. Смазливый взбалмошный мальчишка, который не только с энтузиазмом поддерживал любой дебош, но и постоянно втягивал Гевара в какое-нибудь безрассудство. Харон мне не нравился. Чувствовалась в нем какая-то незаметная глазу гнильца. Пару раз я пыталась поговорить об этом с Геваром, но он только отмахивался.

Местом для размещения своей «маленькой армии», как величаво именовал Гевар возглавляемую им банду, был выбран старый заброшенный замок Наргиз медленно зарастаемый бурьяном Эдинорских холмов. Через пять месяцев он превратился в неприступную крепость, а отряд, в ней обосновавшийся, вошел в историю под названием Бешеных Псов Эдинора.

К тому моменту у нас с Геваром наметились серьезные разногласия, и имели они лишь одну причину — мое нежелание вести такой же образ жизни, что и мой названый брат. Мне всегда больше импонировало работать и жить в одиночку. Присутствие рядом Гевара нарушением своего уединения я не считала, а вот сопровождавшая его толпа народа, сильно меня тяготила. Тогда мы часто ссорились. Точнее Гевар бурно сорился со мной, а потом так же бурно мирился, валяясь у меня в ногах и целуя руки. Ему нравилось такое проявление чувств, и я не отказывала ему в этой игре, но между нами появилась трещина, и с каждым днем она все больше увеличивалась. Апогеем невинного развлечения Гевара стало брошенное в сердцах заявление, что если я не соглашусь всегда находиться рядом с ним, он убьет меня собственными руками. Как ни странно, я сразу же ему поверила, хоть потом он и уверял меня, что не сделал бы этого никогда в жизни. И поверив, почти не удивилась, получив нож под лопатку…

Иногда я уступала Гевару и принимала участие в делах его банды. Таким образом, я оказалась в тот раз втянута в какой-то нелепый и муторный конфликт с кочевниками, который меня абсолютно не волновал по сравнению с безопасностью Гевара. Кочевники, ребята начисто лишенные моральных принципов, но имеющие весьма богатое воображение по части пыток, и необыкновенно жестокие, внушали мне определенное беспокойство за одну конкретную задницу. И эту задницу, если понадобится, я собиралась прикрывать ценой своей. Однако случилось то, чего я никак не ожидала. Удар я получила с той стороны, где мгновение назад стоял Гевар. Подлый удар ножом в спину… И то, что меня не подобрали потом, после стычки, только подтвердило мою уверенность в том, что Гевар выполнил свое обещание.