Стой, застынь, не сходи со стекла, умоляю! Как ты стала мала и тускла! Часть лица налипает коверкаться. Кончились отражения зеркальца — оно прочтено до конца. Пустая вещица! Появилась на ней продавщица ларька, наклоняясь над вещами… И в перчатке — твоя, на прощанье, рука… —
Зеркала — на стене.
Зеркала — на столе.
Мир погасших теней
в равнодушном стекле,
В равнодушном?.. О, нет!
Словно в папках «Дела»,
беспристрастный ответ
могут дать зеркала.
Где бы я ни мелькал,
где бы ты ни ждала —
нет стены без зеркал!
Ищут нас зеркала!
В чьей-то памяти ждут,
в дневнике, в тайнике.
«Мертвых душ» не сожгут
в темный час, в камельке.
Сохранил Аушвиц
стоны с нар — вместо снов,
стены — вместо страниц,
след ногтей — вместо слов.
Но мундирную грудь
с хищным знаком орла
сквозь пиджак где-нибудь
разглядят зеркала.
В грудь удар, в сердце нож,
выстрел из-за угла, —
от улик не уйдешь,
помнят всё зеркала.
Со стены — упадет,
от осколков — и то
никуда не уйдет
кто бы ни был — никто!
ДЕЛЬФИНИАДА
Поэма (1970)
Диск первый
Спасаясь от земных обид,
я греб один в открытом море
без маяка на кругозоре,
далеким берегом забыт.
Под днищем злобная вода
скрипела, с лодкою в раздоре.
Нуждаясь в дружбе и опоре,
я был один, как никогда.
Тень опускалась на Тамань,
сизели тучи на Босфоре,
и солнце, как окно в соборе,
чуть багровело сквозь туман.
Над темным морем наконец
явились звезды в полном сборе,
но в узком лунном коридоре
никем не виден был гребец.
Затем и лунный свет исчез,
и я, гребя, почуял вскоре,
что, кроме волн, катило море
тела таинственных существ.
Я вспомнил челюсти акул
и упрекнул себя во вздоре, —
их не бывает в этом море,
но все же голову пригнул.
А твари, черные как ночь,
шли, как отряд в ночном дозоре,
и в их свистящем разговоре
мне слышалось: спасти… помочь…
И гребни их блестящих спин
мелькали в соляном растворе,
и я, несясь в их резвой своре,
вдруг осознал, что не один.
И это верно — не грозя,
но дружелюбно роя море,
с фонтанов, мифов, аллегорий
они явились, как друзья.
Их рыла вырывались вверх
и в любопытстве, и в задоре —
понять в моем бесцельном взоре:
о чем он мыслит, человек?
Быть может, сбился он с пути,
покинув теплое предгорье,
или, вкусив беду и горе,
он от людей решил уйти?
И повлекли они меня,
о чем-то дружественно споря,
домой, сквозь мрак ночного моря,
туда, где занималась зоря,
на свет маячного огня.
— Мы не люди, мы не рыбы, мы дельфины,
мы детали позолоченной лепнины,
среди образов орлиных, среди львиных
украшаем ваши кресла мы — дельфины.
С нереидами, с людьми до половины,
в резвой свите Посейдона мы — дельфины,
на стене Палаццо Дожей и поныне
нами правят обнаженные богини.
И супруга Посейдона Амфитрита
нам святилище построила в Афинах,
когда небо облаками не закрыто,
мы вас видим из Созвездия Дельфина.
На фонтанах мы красуемся — дельфины,
как холсты и изваянья мы терпимы,
а на море мы гонимы, мы травимы,
гарпуны облюбовали наши спины.
Мы вас тешим цирковыми номерами,
разноцветными шарами в синераме,
где экраны телевизоров, где фильмы, —
мы за скутерами гонимся — дельфины.
И за Ноевым ковчегом мы спешим
к Арарату, к тишине его вершин,
за «Арго» пересекающим Босфор,
за тобою, мореходец Христофор.
И, мятежный броненосец, за тобой!
И, толпою за тобою, китобой,
мы несемся, чернорылые, на спор
кто вынослив, кто стремителен, кто скор?!
Братья люди, вы любимы, вы невинны,
вы не знаете, откуда мы — дельфины,
кем мы были до потопа, кем мы стали
превращенные в ныряющие стаи.
И не мы ли Ариона с его лирой
из Сицилии на родину возили,
и не мы ли, на хребтах, поднявши рыла,
древнегреческого мальчика носили?
Когда волны штормовые вам грозили,
слыша вопли пароходов, мы — дельфины,
как спасательные лодки из резины,
к утопающим на выручку скользили.
Объясните ж, для чего и почему
вы нас бьете топорами по челу,
и в тельняшках молодые моряки
с якорями и сердцами вдоль руки
ищут сзади рулевого колеса
наши пасти улыбающиеся,
чтоб ударить из берданки и попасть
просто так — в непонимающую пасть?
Пусть вы были б хоть смертельно голодны —
но дельфины вам и в пищу не годны!