Изменить стиль страницы
в зеркалах не исчезают
ничьи глаза, ничьи черты.
Они не могут знать, не знают
неотраженной пустоты.
На амальгаме от рожденья
хранят тончайшие слои
бесчисленные отраженья
как наблюдения свои.
Так хлорвиниловая лента
и намагниченная нить
беседы наши, споры, сплетни,
подслушав, может сохранить.
И с зеркалами так бывает…
(Как бы свидетель не возник!)
Их где-то, может, разбивают,
чтоб правду выкрошить из них?
Метет история осколки
и крошки битого стекла,
чтоб в галереях в позах стольких
ложь фигурировать могла.
Но живопись — и та свидетель.
Сорвать со стен ее, стащить!
Вдруг, как у Гоголя в «Портрете»,
из рамы взглянет ростовщик?
…В серебряной овальной раме
висит старинное одно, —
на свадьбе и в дальнейшей драме
присутствовало и оно.
За пестрой и случайной сменой
сцен и картин не уследить.
Но за историей семейной
оно не может не следить.
Каренина — или другая,
Дориан Грен — или иной, —
свидетель в раме, наблюдая,
всегда стоял за их спиной.
Гостям казалось: все на месте,
стол с серебром на шесть персон.
Десятилетья в том семействе
шли, как счастливый, легкий сон.
Но дело в том, что эта чинность
в глаза бесстыдно нам лгала.
Жизнь притворяться наловчилась,
а правду знали зеркала.
К гостям — в обычной милой роли,
к нему — с улыбкой, как жена,
но к зеркалу — гримаса боли
не раз была обращена.
К итогу замкнутого быта
в час панихиды мы придем.
Но умерла или убита —
кто выяснит, — каким путем?
И как он выглядит, преступник
(с платком на время похорон),
кто знает, чем он вас пристукнет:
обидой, лаской, топором?
Но трещина, изломом призмы
рассекшая овал стекла,
как подпись очевидца жизни
минувшее пересекла.
И тускло отражались веки
в двуглавых зеркальцах монет.
Все это спрятано навеки…
Навеки, думаете? Нет! —

Все это в прошлом, прочно забытом. Время его истекло. И зеркало гаснет в чулане забитом. Но вот что: тебя у меня отнимает стекло. Нас подло крадут отражения. Разве в этой витрине не ты? Разве вон в том витраже не я? Разве окно не украло твои черты, не вложило в прозрачную книгу? Довольно мелькнуть секунде, ничтожному мигу — и вновь слистали тебя. Окна моют в апрельскую оттепель, — переплеты прозрачных книг. Что в них хранится? И дома — это ведь библиотеки, где двойник па каждой странице: то идет, то поник. Это страшно, поверь! Каждая дверь смеет иметь свою тень. Тысячи степ обладают тобою. Оркестр на концерте тебя отражает каждою медной и никелевой трубою. Столовый нож, как сабля наголо, нагло сечет твой рот! Все тебя здесь берет — и когда-нибудь отберет навеки. И такую, как ты, уже не найдешь ни на одной из планет. Как это было мною оказано? —

«И тускло отражались веки
в двуглавых зеркальцах монет.
Все это спрятано навеки…
Навеки, думаете? Нет!»
Все в нашей власти, в нашей власти,
И в антикварный магазин
войдет магнитофонный мастер,
себя при входе отразив.
Он изучал строенье трещин,
он догадался, как постичь
мир отражений, засекреченный
в слоях невидимых частиц.
Там — среди редкостей витрины,
фарфора, хрусталя, колец —
заметит он овал старинный,
вглядится, вспомнит наконец
пятно, затерянное в детстве,
завешанное кисеей,
где, как пропавшая без вести,
она исчезла… Где ж ее
глаза, открывшиеся утром
(но их закрыть не преминут),
и где последняя минута,
где предыдущих пять минут?
Ему тогда сказали: — Выйди! —
И повторили: — Выйди прочь! —
Кто ж, кроме зеркала, увидел
то, что случилось в эту ночь?
— С изъяном зеркальце, учтите.
— А, с трещиной… Предупрежден.
— Вы редкости, я вижу, чтите…
Домой, под проливным дождем
домой, где начат трудный опыт,
где блики в комнате парят,
где ждет, как многоглазый робот,
с рентгеном схожий аппарат;
где, зайчиком отбросив солнце,
всю душу опыту отдаст
живущий в вечном эдисонстве
и одиночестве — фантаст. —

Но путь испытателя крут, особенно если беретесь за еще не изведанный труд. Сначала — гипотеза, нить… Но не бойтесь гипотез! Лучше жить в постоянных ушибах, спотыкаясь, ища… Но однажды сквозь мусор ошибок выглянет ключ. Возможно, что луч, ложась на стекло под углом, придает составным особый уклон, и частицы встают, как иглы ежа: каждая — снимок, колючий начес световых невидимок. Верно ли? Спорно ли? Просто, как в формуле:

Собрание сочинений. Том 4. Гражданская лирика и поэмы Zerkala.jpg

(Эн квадрат равняется единице плюс дробь, где числитель четыре пи эн е квадрат, а знаменатель некое К?)

Но цель еще далека, а стекло безответно и гладко. Но уже шевелится догадка! Что, если выпрямить иглы частиц, возвратить, воскресить отражение? Я на верном пути! Так идти — от решения к решению, пи за что не назад! Нити лазеров скрещиваются и скользят. Вот уже что-то мерещится! —