Снова заорал оставленный внизу ребенок — то ли блямбу свою мучную выронил, то ли еще чего. Осси дернулась, было, но, справившись и подавив в себе разбуженный обстоятельствами материнский инстинкт, осталась на месте. Не до этого сейчас было.

«Смотри», — замечание Ходы было излишне, потому что леди Кай и сама уже заметила, что сияние, укрывшее лежащие на полу тела, перестало быть равномерным, а собралось вокруг Иффы. Его фигура теперь пылала так, что смотреть на нее было нестерпимо больно и почти невозможно.

Фигура мертвеца же, напротив, стала блеклой, невзрачной, будто остаточный свет выпил ее полностью, оставив лишь неясные, колышущиеся в воздухе контуры, подобные бестелесному призраку.

Оба эти процесса продолжались, и останавливаться, похоже, не собирались. Иффа сиял все ярче, хотя ярче уже казалось некуда, и становилось совершенно непонятно, как он еще не прожег доски и не провалился вниз. Мертвец же растворялся в воздухе все больше, и лишь глаза его оставались не тронуты этим разрушительным процессом, и теперь они как-то очень нехорошо и неприятно таращились на леди Кай из-под наполовину растаявших век. Жуткий это был взгляд, надо сказать. Взгляд смерти, отравленной жизнью.

«Слушай, — не выдержала Хода. — А так оно должно быть?»

– Не знаю, — прошептала Осси. — Я первый раз это делаю…

«Здорово. Тогда, я думаю — впредь повторять этого не надо. Что по мне — так одного раза вполне достаточно».

Размышления о грядущем были прерваны беззвучной и ослепительной вспышкой, после которых в глазах у Осси еще долгое время прыгали радужные зайчики. А когда они устали скакать и, наконец, исчезли, то мир уже изменился.

Сияние, которое почти полностью скрывало Иффу пропало, а лежащий рядом с ним мертвец со сломанной шеей мертвецом быть перестал, хотя голова его оставалась вывернута самым неестественным образом. Глядя на нее, леди Кай испытала какое-то тянущее и очень неприятное ощущение, отчего жутко захотелось покрутить головой во все стороны, разгоняя кровь и разминая позвонки. Еле сдержалась.

Глаза мертвеца стали вполне нормальными, в том смысле, что веки его перестали быть прозрачными, немного приоткрылись, а из-под них на леди Кай смотрел взгляд вполне осмысленный, но не очень, чтобы дружелюбный. Губы бывшего покойника пытались растянуться, но пока это получалось у них не очень, а из горла раздавались невнятные хрипы, перемежающиеся невнятными же свистами. По всему, управление переломанным телом выходило у души отступника не очень. Если, конечно, это была она, а не…

– Иффа, — испуганная непонятно откуда взявшимся вдруг сомнением имя торговца Осси почти выкрикнула. И тут же, словно устыдившись своей несдержанности, тихо повторила. — Иффа, ты меня слышишь?

Тело в оранжевых портах слегка пошевелилось, потом застонало и пошевелилось еще раз. И открыло глаза.

– Привет, клыкастая, — слова давались ему с трудом, голос был хриплым, но таким родным и близким что Осси не сдержалась и кинулась к нему, сшибая ненужные больше свечи.

– Иффа… Вернулся… Торгаш ты несчастный, вернулся…

Поцелуи вперемешку со слезами были прерваны хрипом лежащего рядом тела, и тут же раздалось многозначительное покашливание Ходы.

«Время!»

– Да, да, время, — Осси поднялась с колен, утерла рукавом слезы и повернулась к отступнику. — Время, — повторила она и вытянула из-за пояса меч.

Свернутая голова смотрела не отрываясь, не моргая и ничего не говоря. Будто знала и чувствовала. А может, действительно, знала. Во всяком случае, в глазах ее не было не мольбы, ни сожаления. Вообще ничего, кроме ненависти. Чистой и незамутненной.

И, конечно же, Хода была права — с этим надо было кончать и медлить не стоило. И так уже…

– Жизнь — для живых, — произнеся эту ритуальную фразу, леди Кай с разворота рубанула мечом, отделив голову несчастного одним-единственным ударом. Клыки у нее хоть и исчезли, но сила вампирская взаймы одолженная никуда не делась. И было это хорошо, ибо иногда — как, вот, сейчас, например, — сильно способствовало скорому взаимопониманию.

А потом поднялась кутерьма.

Дом приводили в порядок, заметали следы, и наоборот — оставляли новые, должные запутать всех и сбить с толку остальных.

Коль скоро юнец на серой кобылке Мейла-куна уже видел, причем, видел его, если так можно выразиться, — в деле, то все бесчинства, кои тут в доме произошли, и беспорядки, которые тут же учинились, было решено свалить на него.

Мей против такой несправедливости ни коим образом не возражал, хотя особой уверенности, что он понимает, роль какого премерзкого пугала ему была отведена, ни у кого не было.

Такая подстава, по авторитетному мнению Ходы, должна была полностью исключить леди Кай из списка возможных подозреваемых и, вообще, — причастных, а, кроме того, обеспечить ей беспрепятственный с мельницы отход, и избавить от таких мелких и досадных дорожных неприятностей, как погони и засады.

Единственным тонким моментом этой легенды, порочащей честное имя Мея, оставался эпизод с трупами в повале. Доставать их оттуда и раскладывать обратно по местам не хотелось, да и времени на такое баловство уже не было, а ответить на вопрос: каким это образом, разупокоенный кошак умудрился все трупы туда стащить, да еще и замок сверху навесить — было сложно. Впрочем, Осси надеялась, что найдется среди селян какой-нибудь умник во всем, в том числе и в повадках разупокоенных «хорошо разбирающийся». Всегда и везде такой есть, и вот он-то все дуракам и растолкует как надо — в лучшем, что называется виде. Да и, в конце концов, могут же быть у разупокоенного пугала свои причуды… Какой с него спрос…

Иффа, который по причине серьезного своего ранения поход продолжать никак не мог и вынужден был остаться в доме, должен был в грядущем спектакле сыграть роль самую, что ни на есть главенствующую. Выдав себя за давнего знакомца разнесчастного мельника, — благо ни подтвердить, ни опровергнуть, тот уже ничего не мог, — Иффа должен был предстать перед насмерть напуганными селянами эдаким героем-избавителем, которому в тяжелом и неравном бою удалось бесовскую тварь победить и прочь с мельницы изгнать.

В пользу такой трактовки событий были и рана в груди, которая даже сейчас — после всех Осиных ухищрений выглядела пугающе, и говорила сама, что называется, за себя, и беззаботные оранжевые порты, свидетельствующие о душевной доброте, искренности и чистоте помыслов. И даже спасенный чудесным образом ребенок должен был добавить в рассказ Иффы толику драматизма и убедительности, окончательно развеяв последние сомнения, буде они все-таки у кого-то возникнут.

Вот так это, в самых общих чертах, выглядело.

Не очень затейливо, немного неуклюже, но без особых нестыковок, и для сельской местности должно было сойти вполне.

Повторив эту историю трижды, и даже протащив бедолагу Иффу по дому, — по местам его боевой славы, так сказать, леди Кай уложила его на хозяйскую кровать, пристроив рядом сладко посапывающий кулек, имя которого так и осталось неизвестным.

– Ну вот, и все, вроде … Давай прощаться, Иффа, — прощаться Осси не любила и не умела. Вот и сейчас, чувствовала она корявость и неловкость, но поделать с собой ничего не могла. — Я думаю, все хорошо будет.

– Конечно, хорошо, — улыбнулся Иффа. — А как иначе. И эта… спасибо тебе, что вытащила… и вообще…

Осси только отмахнулась, порылась в рюкзаке, вытащила баклажку с тоником и протянула торговцу. Потом подумала и, сняла с пояса целитель.

– Держи. В нем еще немного силы осталось… Тебе он нужнее сейчас.

Иффа ломаться не стал. Понимал, видно, что не тот перед ним человек, чтобы из себя тут что-то корежить, и дар этот щедрый из рук своей спасительницы принял охотно.

– Спасибо. Я тоже тебе хотел, эта… на прощанье значит… Сперва думал себе оставить… — Иффа пошарил в своих бездонных карманах и вытащил на свет малюсенькую — ну просто совершенно игрушечную запечатанную колбочку. Внутри перекатывалась капля какой-то темно-бордовой и, судя по всему, достаточно вязкой жидкости. — Вот. Тока ты эта… поаккуратней… Мало ли что…