— What сап I do for you?

Это дежурная переводчица уже обращается к американцу, он только что подошел к бюро обслуживания. Я иду к выходу.

— Послушай, Майкина, — говорит мне дежурная, — чуть не забыла. Русаков тут принес бумаги, просил передать Бранд. Вот возьми… Sorry, I am at your disposal. — Это она снова обращается к американцу.

Сегодня выходной день. Сегодня мадам отдыхает от дел, а мы с Русаковым отдыхаем от мадам. Дежурная переводчица вспомнила про бумаги, и это совсем некстати.

Я вызываю лифт. Перед дверью мадам останавливаюсь, преодолеваю собственное сопротивление. Такая у меня теперь работа — преодолевать собственное сопротивление. Стучу. Долго никто не отвечает. Наконец голос мадам спрашивает:

— Qui est la? Un moment…

Мадам говорит по-французски. Я отвечаю. Тихо. Я в недоумении. Хочу повернуться, уйти. Дверь открывается. Пахнуло табачным дымом, спертым воздухом непроветренного помещения. У мадам на плечах — теплый плед, как у старухи. Глаза — красные, припухший нос, серое, некрасивое лицо. Больна она, что ли? Я подаю бумаги. Мадам приглашает меня зайти.

— Вы больны, мадам Бранд?

От этого вопроса она вздрагивает, как от удара.

— Больна? Почему? Ну конечно же, я немного нездорова, но все пройдет.

Она как-то застенчиво поводит плечами, поправляет сползший плед, проводит рукой по небрежно зачесанным волосам.

Жесты странные, не брандовские, и вся какая-то смурная.

Мадам Бранд подходит к окну, читает бумагу, потом говорит мне:

— Скажите мсье Русакову, что вся документация будет готова к завтрашнему дню. И пожалуйста, если возможно, закажите в ресторане бутылку перно.

Бранд поднимает телефонную трубку и передает ее мне. Я вызываю ресторан. Долго не отвечают. Мадам Бранд смотрит в окно.

— Вы не были во Франции? Никогда? Там есть такой городок: Круазон сюр ле Сэн. Там только одна улица, вся в платанах, а остальные называются проездами: проезд на виноградник, проезд к Сене, Парижский проезд. Там вокруг виноградники и занимаются виноделием. Вот откуда там перно. Лучшее перно в мире.

Чей — то голос говорит в трубке:

— Ресторан слушает.

Я передаю заказ.

— Мадам Бранд, в нашем ресторане нет перно. Может быть, вы закажете какое-нибудь другое вино?

— Тогда кофейник с черным кофе и лимон. Спасибо.

— Я пойду, мадам Бранд. До свидания.

— Всего доброго, мадмуазель.

День открытия выставки приближался. Вот уже и манекенши приехали. Хотя до открытия оставалось еще два дня, мадам прямо с аэродрома повезла их в Дом культуры. Там, за кулисами, я их и увидела.

— Здравствуйте, — сказала я, заходя в комнату.

— Здравствуйте, — на разные голоса ответили девочки.

А одна, самая тоненькая, подскочила ко мне, заглянула мне в глаза и вдруг закружилась волчком, так что поднялись высоко и почти закрыли ее с головой белые нижние юбки. Потом она остановилась, вытянулась передо мной и поднесла ладонь к виску:

— Морьенс!

Все девочки рассмеялись, а одна из них, самая старшая, подошла к тоненькой, обняла ее за плечи и сказала, обращаясь ко мне:

— Не сердитесь на Ирен. Она еще малышка и любит дурачиться.

— Люблю, — сказала Ирен и начала так усиленно трясти головою, что рассыпалась ее модная прическа и темные волосы упали на лоб и плечи. — А как вас зовут?

— Анна.

— Анна? О, у нас тоже есть Анна! — Тоненькая девочка подбежала к одной, сидящей у зеркала, схватила ее за руки и потащила ко мне. — Знакомьтесь. Это тоже Анна. Анна Шьерфбек. — И, отойдя в сторону и оглядывая нас с любопытством, Ирен добавила: — Только вы совсем не похожи. Вы так не похожи, что могли бы демонстрировать в паре. У вас демонстрируют парами?

— Не знаю, — нерешительно ответила я,

— Разве вы не манекенша?

— Нет, я переводчица.

Глаза Ирен стали круглыми, она шлепнулась на стул, вытянув далеко вперед тонкие, как палочки, ноги.

— Так, значит, вы наша переводчица?

Я кивнула головой.

— Так, значит, вы не знаете, демонстрируют ли у вас парами?

Я покачала головой.

— Так, значит, вы ничего не знаете из этого? — Ирен покрутила пальцами, потом соскочила со стула, расправила плечи, высоко подняла голову и пошла вдоль комнаты, покачивая бедрами, а дойдя до стены, улыбнулась очень мило какой-то фотографии, прикрепленной у косяка двери, плавно повернулась и пошла обратно. Ирен так важничала, что я рассмеялась, а вслед за мною рассмеялись и все манекенши.

— Она совсем неплохая, — обратилась ко мне Анна. — И она лучшая наша манекенша.

Ирен снисходительно кивнула головой.

Внезапно она перестала быть серьезной, спросила у меня:

— Что она сказала? Я — самая лучшая? — Нос Ирен сморщился. — Ничего подобного! Вот она самая лучшая. И она. И она. Но самая лучшая, понимаете, самая, самая лучшая, как вы думаете, кто? — Ирен наклонилась ко мне, и ее распущенные волосы пощекотали мне ухо. — Самая лучшая — мадам! — Ирен отпрянула в сторону и торжествующе посмотрела мне в лицо. В темных ее глазах плавали смешинки. — Тсс! — Ирен приложила палец к губам. — Мадам идет!

Выставка наконец открылась, и с первых же дней ее работы изменилась моя жизнь. Я больше не вижу мадам Бранд. Разве только изредка во время демонстрации. Почти все время я провожу с девочками за кулисами. Альме Бранд теперь и не нужен переводчик, потому что фон Ренкенцов — он приехал в Ленинград — говорит по-русски. Рассказывают, что когда-то он жил в России довольно долго. Фон Ренкенцова я еще не видела. Однажды я спросила у Ирен:

— А что, этот фон Ренкенцов молодой?

— Не очень, — отвечает Ирен. — Ему уже было или скоро будет семьдесят. Девочки, сколько фон Ренкенцову лет?

— Семьдесят два, — отвечает Анна. — Ты разве не помнишь, два года назад праздновали его семидесятилетие. Его жена была на торжествах в том знаменитом лиловом платье. Ты разве не помнишь?

— Платье помню, а жену нет, — говорит Ирен. — А сам фон Ренкенцов — ничего. Симпатичный! Впрочем, скоро ты увидишь его сама.

Я знакомлюсь с Людвигом фон Ренкенцом несколько неожиданно. Неожиданно потому, что я не могла даже предположить, что этот высокий, очень прямой мужчина, с аккуратно причесанными блестящими волосами, — это и есть семидесятидвухлетний поклонник мадам. У него сдержанная, сухая манера поведения, и манекенши замолкают, когда он входит к ним в комнату. Он подходит к Элен и, почтительно наклонив блестящую голову, целует ей руку. Элен — та самая девушка из весьма уважаемой семьи, которая не по необходимости, а из каких-то других соображений подписала контракт с мадам Бранд. Фон Ренкенцов разговаривает с Элен, а потом переводит взгляд на остальных. Этот взгляд равнодушно скользит по пышному туалету Анны, по худеньким оголенным плечам Ирен и на секунду останавливается на мне. Я не вызываю интереса у фон Ренкенцова, и он, предложив руку мадам, выходит из комнаты.

— Ха-ха, — заливается Ирен, как только шаги в коридоре смолкают. — Какие мы важные! — И Ирен, подняв выше колен юбку, начинает важно обходить комнату, поочередно оглядывая каждую манекеншу.

— Он может зайти сюда в любую минуту! — останавливает ее Элен. — Перестань!

Тогда Ирен начинает плясать. Она пляшет блестяще, быстро перебирая ногами, склоняя гибкое тоненькое тело то в одну, то в другую сторону. Она пляшет каждый день по несколько раз, и если с ней отказываются плясать Анна и другие манекенши, то она пляшет одна, широко раскинув руки, вот как сейчас. Раз-два, раз-два. Качаются бедра, подергиваются плечи, и вздрагивает худенькая узкая грудь. Раз-два. Раз-два. Одна нога начинает постукивать об пол, выбивая ритм. Потом другая. Ирен перебирает ногами все быстрее и быстрее. Вздрагивают бедра, плечи, грудь. И вот наконец она срывается с места. Она кружится, приседает, постепенно выпрямляясь, и все ее тело пляшет, пляшет. И пляшут на лице темные-темные глаза — словно плеснул кто-то блестящей краски.