Обратно он возвратился той же неторопливой походкой, заглянул в конторку завсклада, коротко бросил:

— Все в порядке, можешь закрывать…

Прошло двое суток.

Два часа ночи. Город спит. Спит и Рогульник, повернувшись спиной к супруге.

Безмятежная тишина — мать покоя бродит по не застроенным еще пустырям, в чуткой, еще нежилой пустоте одетых в строительные леса новых домов, у подсвеченных ночными фонарями детских садов и школ. Отдыхают натруженные за день рабочие руки Захара Жернакова, Алексея Самородова, Степана Толкунова и сотен, тысяч их соратников. Наступит новый день, и они, эти руки, с новой силой сожмут топоры и мастерки, кайла и пилы, поручни тачек и рукоятки лопат: кирпич за кирпичом неотступно будут они растить стены большого, светлого дома для всех людей земли.

Не спит лишь бдительная охрана мехкомбината.

Да еще не спит сам командир бдительной охраны — Харитон Иванович Ставорский. Нет, он не занят важным делом, он просто лежит в кровати и при свете ночника листает книгу, то и дело отвлекаясь от нее, чтобы посмотреть на часы, которые громко тикают рядом, на тумбочке.

— Что за чертовщина, — бормочет он, — уже четверть третьего, а никаких сигналов!..

Вдруг тревожный, торопливо-прерывистый рев ТЭЦ: «У-у-у!.. У-у-у-у!.. У-у-у!» Тревога! Кажется, никогда еще этот могучий басовитый рев не был таким грозным в своем неистовстве, как сейчас, в этой покойной тишине летней ночи.

Словно подброшенный пружиной, вскакивает Ставорский с кровати, включает свет, и вот он — телефонный звонок:

— Ставорский слушает.

— Товарищ командир! Докладывает карнач мехкомбината! Пожар! Склад импортного оборудования горит…

— Поднять по тревоге отряд, — ледяным голосом приказывает Ставорский. — В пожарную позвонили?

— Так точно.

— Я сейчас буду!

Наскоро натянув галифе и сапоги на босу ногу, кинув на плечи френч, без фуражки (и это было предусмотрено), Ставорский выбегает в коридор. Не разбирая дороги, он мчится напрямую к мехкомбинату. Зарево над мехкомбинатом еще маленькое, но оно разрастается на виду. Вон уж взметнулся вверх длинный язык пламени, озарив окрестности кроваво-красным отсветом.

Опередив его на полминуты, в ворота с диким воем сирен, с яркими фарами одна за другой проскочили четыре пожарные машины. Здесь уже толпились люди, громыхая пустыми ведрами и лопатами.

— Никого не пропускать, — приказывает на ходу Ставорский, — впредь до моего особого распоряжения.

Он кидается к телефонному аппарату.

— Товарища Гайдука! — кричит Ставорский что есть мочи в трубку. — Товарищ заместитель начальника строительства, докладывает командир военизированной… Слушаюсь! Докладываю: на мекхомбинате пожар — загорелся склад импортного оборудования. Пока что только один угол. Да, сейчас проехала. Четыре машины: две цистерны и две с лестницами. Думаю, что быстро справятся. Слушаюсь! Разрешите спросить: здесь, у проходной, скапливается толпа. Как прикажете — впускать или нет? Брандспойты уже работают. Прибежала ночная смена из цехов. Слушаюсь! — И к охраннику: — Без пропусков никого не пускайте.

У проходной снова свет фар, машина нетерпеливо гудит, протискиваясь сквозь огромную толпу. Это Гайдук на своем «газике». Высунувшись из дверцы машины, он кричит:

— Товарищи, не волнувайтесь, зараз пожарныки з ним управятся!

— Так огонь-то, посмотрите, уж половину склада охватил! — кричат ему из толпы.

— Это вредительство!

— Ребята, давайте сами откроем ворота!

И вот кто-то уж кинулся туда, стал раскачивать ворота. Выстрел! Это предупредительный, вверх.

— Прекратить безобразие! — орет Гайдук. — Я зараз!

Он грузно бежит к проходной будке.

— Ну, шо там роблиться?

Сквозь толпу пробивается новая машина — ее непрерывный гудок тонет в шуме людей.

— Товарищ Платов, что же это делается?

— Что такое? Почему ворота закрыты? — спрашивает Платов, выходя из машины.

— Да вот, не пускают, пропуска требуют.

— Открыть ворота! — приказывает он охраннику.

— Не могу, товарищ секретарь горкома, не велено!

— Вызовите Гайдука.

— Слушаюсь!

Пока бегали за Гайдуком, уже половина склада была охвачена пламенем. Прокаленные летним зноем доски стен, засыпанных опилками, просмоленная толевая крыша горели как порох. Люди льнули к забору, заглядывали в щели, кричали:

— Сгорит, ей-богу, сгорит!

— Там же полторы калеки тушат!

— Вода, вода кончилась в брандспойтах.

— Аж земля горит, вон, у стены…

В ярком просвете проходной будки появилась фигура Гайдука.

— Послушайте, что вы делаете?! — накинулся на него секретарь горкома. — Это преступление! Почему не пускаете людей?

— Секретный же объект, товарищ Платов. — И к охраннику: — Открыть ворота!

Створки ворот — настежь, сотни людей, словно водопад, ринулись к огню. Видны лишь лица — тревожные, озаренные красным отсветом пожарища. Гремят ведра, в воздухе, как копья, — багры, лопаты. Совершенно непонятно, кто и когда организовал этих людей, вооружил их и бросил сюда, как и кто руководил ими сейчас, когда, растекаясь, они сплошным фронтом стали обкладывать горящее здание, все туже сжимая кольцо вокруг огня.

А огонь яростно бушевал. Уж рухнула задняя половина склада, и теперь жаркое пламя с треском, гулом плясало над кострищем. Из двух брандспойтов работал один, у другой пожарной машины кончилась в цистерне вода; оказалось, что шланги от машины не достают до озера Силинки. Тем временем у всех на виду красная змейка огня пробежала по самому коньку здания к входному торцу склада, и вот уже вся крыша окуталась черным дымом, а потом враз вспыхнула, как факел.

Но уже выстроилось между огнем и Силинским озером несколько живых конвейеров, по ним побежали ведра с водой. У огненного края остались одни смельчаки. Обрызгивая себя водой, опаляемые невыносимым жаром, они кидались с ведрами к огню и плескали воду в самое пекло.

Однако все усилия были напрасны — огонь стал полным властелином. Рухнул склад, и заливать, по сути, стало уже нечего — тонкая аппаратура давно погибла.

Июльская ночь коротка. Пока люди боролись с огнем, они не заметили, как посветлело небо и за Амуром занялось зарево. А когда стало совсем светло, на месте склада импортного оборудования курились едким синим дымком одни головешки…

Наступило чудесное росное утро. Солнце не знало, как лучше обласкать и согреть землю и начинающий гомонить город. Оно попросту залило все золотом. Удивительно легко и сладко дышалось в этом утреннем прохладном воздухе.

Только не радовало это утро Платова. После пожара он не вернулся домой, а велел шоферу ехать к горкому. Вскоре здесь появились председатель горисполкома и начальник горотдела НКВД.

— Я приказал временно арестовать всех работников склада и бойца военизированной охраны, находившегося на посту, — доложил начальник горотдела. — Так сказать, в порядке профилактики.

— Этого мало, — возразил Платов. — Нужно сейчас же вызвать Гайдука и Ставорского.

— Что вы имеете в виду, Федор Андреевич? — с подобострастием спросил председатель горисполкома.

— А то, Алексей Спиридонович, — недовольно сказал Платов, исподлобья глядя на председателя, — что они фактически виновны в исходе пожара: задержали народ возле проходной, когда люди могли побороть огонь.

Но Гайдук и сам явился. Весь растрепанный, в потеках копоти на одутловатом лице, он по-свойски, без приглашения, уселся в мягкое кресло, кинул на подоконник светлую кепку, прожженную искрами.

— Був склад — и нэма склада, — со стоном сказал он. — Ах ты, бисово дило!..

— Не о складе надо печалиться, а об оборудовании, — угрюмо молвил Платов.

— Так то ж и я кажу.

— Сейчас придет Ставорский, — продолжал Платов, — я звонил, велел разыскать его. А пока, товарищ Гайдук, дайте нам официальное объяснение по следующим вопросам. Первый: чья это была инициатива — не пускать людей к пожару?

— Цэ моя промашка, Федор Андреевич, как на духу докладую вам. Моя. — Гайдук ясными глазами посмотрел на Платова, кладя руку на сердце.