Долго сидел в раздумье Платов после этого разговора. Потом позвонил сыну, который ждал его с удочками:

— Сережка, сегодня мы опять не сможем поехать с тобой на рыбалку. Валяй, паря, один.

Платов пришел домой уже в сумерки. Сережи еще не было. Вернулся он затемно, когда Федор Андреевич уже укладывался спать.

— Папа, смотри сколько! — Сережа вбежал в спальню со связкой серебристых карасей.

— О-о, так ведь это же великолепная уха! — воскликнул отец.

— Ну вот, видишь. А ты не поехал! — укорял сын. — Все говоришь…

«Какой он большой стал за эти пять лет, настоящий парень!» И у отца почему-то защемило сердце.

— Ладно, сынок, вернусь — обязательно порыбачим.

Он долго не мог заснуть. А когда уже стал дремать, в спальню вошла Анна Архиповна. Уж как она ни старалась все делать бесшумно, укладываясь в свою кровать, Федор Андреевич, услышав ее шаги, спросил:

— Аннушка, ты подготовила мой чемодан?

— Все готово, Федя. Ты до сих пор не спишь?

— Что-то не идет ко мне сон.

— Почему в такой спешке собирается пленум?

— Я сам думаю над этим…

Анна Архиповна улеглась, помолчала, потом, вздохнув, заговорила вполголоса:

— Я ничего не понимаю, Федя, в том, что происходит.

— Да разве только ты одна ломаешь над этим голову? Я думаю, что это, вероятно, перегиб. Когда мы научимся руководить так, чтобы находить точную меру вещей? Я уверен: Сталин, ЦК не знают, что делается в низах, иначе бы не допустили этого…

Федор Андреевич приподнялся на локте и продолжал возбужденным полушепотом:

— Камеры, говорят, забиты людьми. Я абсолютно уверен, что больше половины из них невинны. Арестовывают без разбора, по клеветническому доносу. Позавчера я отказался подписать визу на арест парторга из транспортной конторы — Самылкина. Боевой, страстный пропагандист, очень принципиальный, честный, бескомпромиссный коммунист. Заглянул в его личное дело: беспризорник, в двадцатых годах воспитывался в детдоме, окончил ФЗУ, работал слесарем на заводе, три года прослужил на границе, в 1932 году в числе первых мобилизованных приехал сюда. Был комиссаром батальона охраны — посылали специально на укрепление. Спрашиваю товарищей: «За что арестовываете?» — «За троцкизм», — отвечают. «В чем он выражается у него?» — «Самылкин хвалил Троцкого», — отвечают. «Откуда такие данные?» — спрашиваю. Оказывается, донос-известного вора-рецидивиста Левандовского. А я его как раз знаю — в бытность Самылкина комиссаром батальона лагерный суд приговорил Левандовского к расстрелу за восьмой побег, но его помиловали. И вот этому мерзавцу верят! Он же мстит Самылкину, разве не ясно?

— Ну и что же, не арестовали Самылкина?

— Арестовали, — со вздохом ответил Федор Андреевич. Помолчав, добавил: — Я абсолютно уверен, что многие арестованы по ложным показаниям Ставорского и Уланской — они специально клеветали на людей.

— Кстати, их еще не судили? — спросила Анна Архиповна!.

— Неделю назад судили в Хабаровске и расстреляли.

— Право же, Федя, в гражданскую войну все было как-то проще, яснее…

— Еще бы! Тогда враг был виден. Сейчас он маскируется под советского человека. Сбываются вещие слова Владимира Ильича: революцию совершить легче, чем удержать власть в своих руках и построить социализм… Ну ладно, Аннушка, пора спать.

— Папа, а тебя там не арестуют, в Хабаровске? — неожиданно раздался голос Сережки из соседней комнаты.

— Ты что же, Сергей, подслушивал наш разговор? — спросил Платов.

— Да нет, просто слышно…

— Меня арестовывать не за что, Сережа. Моя жизнь вся на виду у партии.

От зеленого поля аэродрома оторвался У-2 и стал набирать высоту. Еще стояла росная прохлада, солнце только что поднялось над темно-зеленой зубчатой грядой правобережных сопок, их тень прикрывала вороненой сталью воды Амура. Другая половина реки, освещенная солнцем, напоминала сталь, отшлифованную добела.

Перед Платовым все шире развертывалась даль с хаосом окрестных сопок. А в их кольце, как на макете, — панорама города. Свежесть красок, золото солнца, бескрайнее зеленое море тайги, строгие линии улиц, кварталов, заводских корпусов, паутина дорог, белые дымы над трубами ТЭЦ — все это наполняло сердце Платова восторгом.

«Что бы там ни было, — думал Федор Андреевич под ровный рокот мотора, — а город уже есть, заводы действуют, выпускают машины, страна идет вперед, социализм строится. В конце концов преодолеем и эту трудность».

Сразу исчезли треволнения, спал груз усталости, и на душе стало легко и привольно.

На аэродроме в Хабаровске Платова дожидалась крайкомовская машина, в которой, помимо шофера, находился инструктор орготдела.

— Товарищ Платов, поедем прямо в крайком, — скороговоркой сказал он, ощупывая своими быстрыми глазами лицо Федора Андреевича. — Вас ждут…

— Что за спешка такая?

— Там скажут.

В крайкоме Платов заметил необычно напряженную атмосферу. Все куда-то спешили, на приветствия либо вовсе не отвечали, либо безразлично кивали головой. На лицах всех встречных растерянность и что-то похожее на страх и подавленность.

— Что случилось? — спросил Платов заворга, входя в кабинет.

Заворг исподлобья посмотрел на Федора Андреевича.

— За вредительскую деятельность и шпионаж арестованы первый секретарь Далькрайкома, председатель крайисполкома, начальник управления НКВД по Дальнему Востоку и еще большая группа из состава бывшего руководства края.

— Вот так новость! — ахнул Платов. — Так что же это получается, Дмитрий Иванович?

— А то, что мы все просмотрели у себя под носом матерых врагов народа! — резко ответил тот. Помолчав, добавил: — Теперь должны дать отчет пленуму.

Он поднял телефонную трубку, назвал номер и доложил:

— Михаил Михайлович, товарищ Платов прибыл из Комсомольска… Слушаюсь.

Положив трубку, он коротко сказал:

— В приемную первого, быстро, к уполномоченному!

В бывшем кабинете первого секретаря Платова ждали двое.

— Садитесь, — сказал ему молодой, но уже огрузневший человек с залысинами.

«Даже не ответил на мое «здравствуйте», — подумал Платов, и ему стало тоскливо. Взглянув на стол, он увидел свое личное дело и почувствовал, как в глубине души ворохнулась тревога.

— Платов, Федор Андреевич, восемьдесят пятого года рождения, в партии с тысяча девятьсот второго. Ростовская организация Рэ-Эс-Дэ-Рэ-Пэ. Та-ак, давненько. К троцкистам и правым не примыкал? Та-ак. В гражданскую войну — комиссар дивизии, был в плену у белогвардейцев…

Все это звучало как допрос.

— Раненым попал, — заметил Платов, — случайно не был расстрелян.

— Случайностей на свете не бывает, так, кажется, учат нас Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин? — перебили его.

— В частностях и в судьбах отдельных людей они бывают нередко… В данном факте случайность состояла в том, что нас, раненых, захваченных в плен, не успели добить, потому что налетела тридцать третья Кубанская дивизия и спасла нас, — терпеливо пояснил Платов.

— Дело не в этом, дорогой товарищ Платов, — резко перебили его. — Дело в том, что в Комсомольске-на-Амуре вы проглядели крупную вражескую организацию, в которой сомкнулись все империалистические силы — от прямых японских агентов до троцкистов и правых… Вам понятно, о чем идет речь?

— Да, — глядя на свои ладони, согласился Платов. — Но ведь это прежде всего проглядели органы НКВД.

— А где были вы, секретарь горкома партии? — спросил уполномоченный, подавшись вперед. — Давайте ближе к делу, — успокоившись, продолжал он. — На вас лежит большая ответственность: либо вы расскажете на пленуме, как получилось, что вы проглядели вражеское гнездо в Комсомольске, либо признаете свою вину и скажете прямо, что вы все знали и молчали. Одно из двух!

— Ну, знаете ли!.. — возмутился Федор Андреевич. — Что угодно, только не этакий ультиматум. И вы меня не шантажируйте. Я расскажу пленуму то, что я знаю, а не то, что вы мне диктуете. Думаю, что пленум меня поймет.