Казалось, сидящий передо мной человек вот-вот потеряет сознание, но, что удивительно, ни на миг не усомнился я в правдивости его слов, не говоря уже о том, чтобы счесть его безумцем. Поразительно, но эти в высшей степени странные речи, к которым любой другой на моем месте отнесся бы как к болезненному бреду, сходили с уст делового человека, удачливого предпринимателя и крупного финансиста. Миллиган быстро пришел в себя — он всегда умел держать себя в руках — и сразу рассказал мне, чем закончилась вся история.

Однажды, была уже весна, он вернулся домой после веселой вечеринки около четырех часов утра. За ужином он не пил и, хотя усталость давала о себе знать, довольный проведенным вечером, совсем не хотел спать. Войдя в тонувшую в предрассветных сумерках комнату, он стал зажигать газовую лампу, при этом его взгляд случайно упал на висевшее напротив зеркало… В отражении он увидел китайца, стоявшего рядом с лодкой. И китаец, и лодка были гигантских размеров…

Миллиган так и сказал — «гигантских размеров», но, разумеется, это ему просто показалось, так как в сравнении с миниатюрными фигурками рисунка стоявший сейчас перед покрытой плисом каминной полкой человек действительно выглядел гигантом. Стена и камин куда-то пропали, и комната теперь словно распахнулась в подернутое туманной дымкой пространство. Нос лодки покоился на песчаном «берегу» рядом с китайцем, а закрепленные в уключинах весла с тихим плеском покачивались в прибрежных волнах, уже омочивших ноги Миллигана. Чувствуя, как в ботинках хлюпает вода, он глубоко вздохнул. Да, да, не вскрикнул, не упал в обморок — лишь глубоко и с облегчением вздохнул, ибо не испытывал ни страха, ни удивления, а то странное чувство какой-то самозабвенной покорности и уж совершенно невесть откуда взявшегося ликования, которое преисполнило его душу, было настолько далеко от всего известного ему ранее, что он и звука не мог издать.

Китаец поманил его и, плавно кивая головой, начал медленно отступать к лодке. Миллиган повиновался — следуя за ним как сомнамбула, он прошлепал несколько шагов по воде и забрался в лодку. Китаец взял весла и стал неторопливо выгребать в глубь рисунка — привычный мир все дальше удалялся от Миллигана, который только сейчас начал осознавать, что плывет наконец в страну своей великой мечты…

На протяжении всего обратного пути на пароходе этот самый поразительный из всех, что мне когда-либо доводилось слышать, рассказов преследовал меня, словно призрак. Перед моими глазами то и дело возникал Миллиган и тот огромный фешенебельный дом, в котором он рассказывал мне свою удивительную историю. Дом принадлежал ему и был построен на его средства, нажитые благодаря расчетливому уму этого делового человека. С того момента, как он сел в лодку, его память не сохранила ничего. Обрел он себя, лишь уже разбогатев и обжившись в Китае, однако в жизни его по-прежнему недоставало нескольких лет, да и личность свою ему, на мой взгляд, так и не удалось до конца восстановить — в ней как будто зияла какая-то зловещая прореха, сквозь которую сквозил потусторонний холодок…

Время от времени поглядывая на записанный в блокноте адрес миссис Босток, я молил Бога о том, чтобы она была жива и, несмотря на добрый десяток промозглых лондонских зим, сохраняла ясный ум и твердую память. С Миллиганом мы договорились, что я сразу отошлю ему каблограмму, даже условились о ее содержании — по его категорическому, так и оставшемуся непонятным мне настоянию моя депеша должна была представлять один из двух вариантов: «В лодке двое» или «В лодке один»…

Судьба мне благоволила — по наведенным мной справкам, миссис Босток была жива и жильцов в настоящее время не держала. Однако, прежде чем идти по известному адресу, я посетил отдел периодики в Британском музее и обнаружил там статью «Таинственное исчезновение Джеймса Миллигана». Выяснилось, что в свое время загадочному исчезновению Миллигана, ставшему настоящей сенсацией, были посвящены целые колонки, дотошные журналисты обнаружили десятки фальшивых улик, полиция подозревала, естественно, что речь идет о кровавом преступлении. В общем, Миллиган как сквозь землю провалился и официально считался «без вести пропавшим».

И вот наконец я находился в той самой неопрятной квартире, в которой жил когда-то он, и с каким-то почти мистическим трепетом, предвкушая нечто чудесное, осматривал комнаты с заинтересованным видом человека, собирающегося их снять; позади, скрестив на груди руки и пронизывая меня таким же оценивающим взглядом, каким десять лет назад взирала на своего тогдашнего посетителя, искавшего жилье, стояла миссис Босток. Возможно, я выглядел богаче, чем выглядел тогда он, однако даже в этом случае она уделяла мне слишком много внимания. Когда я заметил висевший над покрытой плисом каминной полкой китайский рисунок, по моему телу пробежала нервная дрожь. Восторгаясь мастерством художника, я поймал себя на том, что голос мой слегка подрагивает.

— Это мой покойный муж привез… Из самого Гонконга… — слово в слово повторила она фразу, сказанную много лет назад.

От волнения у меня перехватило дыхание, так что, прежде чем продолжать, я был вынужден сделать небольшую паузу, и все равно голос мой звучал несколько сипло.

— Видите ли, я коллекционирую китайскую графику… Рисунок ваш любопытный, и я мог бы предложить вам за него некоторую сумму…

— А, кто к нему только не приценивался! — слукавила хозяйка, пытаясь таким образом набить цену.

— Пять фунтов, полагаю, вас устроят, — небрежно бросил я и тут же, всмотревшись в рисунок, неуверенно пробормотал: — Вот только эта фигурка сидящего в лодке человека… Да, да, разумеется, она удивительна, но дело в том, любезнейшая, что китайские художники никогда не переполняли своих произведений людьми. Так что… гм… ничего не поделаешь, если окажется, что на картине не одна фигурка, а две, — и, придвинувшись к рисунку, я стал внимательно в него всматриваться, надеясь, что хозяйка последует моему примеру, — то цена, конечно же, будет значительно меньше…

Услышав о пяти фунтах, миссис Босток содрогнулась всем своим телом и глубоко вздохнула. Движимая жадностью, она подошла, теперь мы стояли бок о бок у картины и изучали ее.

Некоторое время хозяйка не могла вымолвить ни слова, потом с ее губ сорвался звук, который должен был вылиться в крик, но так и остался хрипом. Пытаясь совладать со своими эмоциями, она, как пойманная рыба, хватала ртом воздух, глаза ее вылезли из орбит. Оттолкнув меня, она вплотную придвинула к рисунку свое лицо, вытаращив на него невидящие глаза.

— Боже мой, их двое! — побелев как мел, прошептала она. — Двое! А второй — это он! Он!

Казалось, она вот-вот упадет в обморок, и я уже приготовился ее подхватить, хотя сам чувствовал себя не лучше. Покачнувшись, хозяйка повернула ко мне свое искаженное ужасом лицо.

— Мистер Миллиган! — прохрипела она, потом перевела дух и уже вполне нормальным голосом добавила: — Это мистер Миллиган. Так вот где он столько лет скрывался! А я и не замечала! — И рухнула на пол…

Лицо второго человека было обращено к комнате — он как раз пытался вытолкнуть лодку на берег. Ошибиться было невозможно…

Спустя полчаса я уже отправлял каблограмму в Пекин: «В лодке двое».

Развязка наступила три дня спустя, когда я решил устроить «шедевру» миссис Босток, временно хранившемуся у меня, настоящую экспертизу и пригласил к себе нескольких специалистов, каждый из которых был весьма известным в своей области человеком. Разумеется, в течение тех трех дней, пока рисунок висел у меня в спальне, я неоднократно подвергал его самому тщательному визуальному исследованию, но странно: всякий раз, когда вглядывался в лицо и фигуру Миллигана, какой-то потусторонний холодок пробегал по моему телу, а волосы, словно подхваченные этим призрачным сквозняком, вдруг сами собой вставали дыбом.

Когда, вернувшись в тот день домой, я направлялся к лифту, ко мне подошел консьерж и, вручая только что полученную каблограмму, сообщил, что в квартире меня уже ожидают гости.