Оказалось, что винтовая лестница обладает странными акустическими свойствами: каждую секунду Марриотт, стоявший в открытых дверях с книгой в руке, ждал, что владелец шагов вот-вот возникнет перед ним, — топот башмаков раздавался так близко, словно они шагали впереди своего хозяина. Гадая, кто бы это мог быть, Марриотт приготовился высказать непрошеному гостю все, что о нем думает. Однако тот все не появлялся, хотя шаги звучали совсем рядом.

Студента охватил безотчетный страх: нога вдруг сделались ватными, по спине поползли мурашки. Но страх исчез столь же внезапно, как и возник. Марриотт колебался: окликнуть невидимого гостя или захлопнуть дверь и вернуться к учебникам — но тут виновник беспокойства показался из-за угла.

Молодой мужчина, приземистый и широкий в плечах. На белом как мел лице лихорадочно горели запавшие глаза. Несмотря на несколько помятый вид и заросшие щетиной подбородок и щеки, незнакомец, вне всякого сомнения, принадлежал к хорошему обществу: был изящно одет и держался с достоинством. Но больше всего Марриотта поразило, что гость был без шляпы, плаща и зонта, хотя дождь лил не переставая весь вечер.

В голове Марриотта вихрем пронеслось множество вопросов: «Кто вы такой?», «Что вам нужно?» и прочее, но не успел он и рта раскрыть, как незнакомец слегка повернул голову. Свет упал на его лицо, и Марриотт тут же его узнал.

— Боже мой, Филд! Ты ли это? — прошептал он.

Студент четвертого курса не был обделен интуицией и сразу почувствовал, что дело требует деликатности. Он догадался, что буря, которой ждали давно, наконец разразилась, и отец выгнал Филда из дому. Несколько лет назад они учились вместе в частной школе, и, хотя с тех пор не виделись, время от времени до него доходили известия о бывшем друге, так как их семьи жили по соседству и сестры состояли в тесной дружбе. Он знал, что после школы Филд словно с цепи сорвался: вино, женщины, опиум или что-то в этом роде — он точно не помнил.

— Входи, — пригласил он, мгновенно забыв о досаде. — Похоже, у тебя неприятности. Входи, поговорим. Быть может, я смогу тебе помочь… — Он не знал, что еще сказать, и запнулся. Темная сторона жизни со всеми ее ужасами не касалась его узкого мирка книг и мечтаний. Но сердце у него было доброе.

Плотно прикрыв за собой входную дверь, он пересек прихожую, но вдруг заметил, что его приятель, к слову сказать совершенно трезвый, едва держится на ногах. Хотя Марриотт и был нерадивым студентом, однако тотчас распознал симптомы истощения — острого истощения, если он не ошибался.

— Рад тебя видеть, — сказал Марриотт с непритворным сочувствием. — А я как раз собирался перекусить. Поужинаем вместе.

Ответа не последовало. Гость буквально валился с ног от слабости, и Марриотту пришлось поддержать его. Тут только он заметил, что костюм болтается на том как на вешалке. Филд страшно исхудал, превратился буквально в скелет. Когда Марриотт до него дотронулся, то вновь ощутил страх и дурноту. Но он приписал ее усталости и потрясению, которое испытал, увидев старого друга в столь жалком виде.

— Давай-ка я помогу тебе. Здесь чертовски темно, в этой прихожей. Я тысячу раз жаловался хозяйке, — оживленно продолжал он, — но старая карга отделывается обещаниями.

Филд навалился на него всем телом. Судя по всему, он и впрямь нуждался в помощи. Марриотт помог дойти гостю до дивана, пытаясь угадать, откуда тот явился и как узнал его адрес. Со времени их дружбы в частной школе прошло не меньше семи лет.

— Посиди тут минутку, — сказал Марриотт, — а я приготовлю ужин. И ничего не объясняй, просто немного отдохни. Я вижу, ты смертельно устал. Обсудим все потом.

Пока Марриотт ходил за буханкой ржаного хлеба, лепешками и большой банкой мармелада — неизменной пищей эдинбургских студентов, его приятель сидел на краю дивана, молча уставившись в одну точку. Глаза его лихорадочно блестели. Марриотт, искоса взглянув на него, подумал о наркотиках. Смотреть в упор он как-то не решался: бедняга оказался в беде, и было бы невежливо глазеть на него, словно требуя объяснений. К тому же Филд казался едва живым. Поэтому из деликатности — а также по другой причине, которую он затруднялся определить, — он не стал беспокоить отдыхавшего гостя, а принялся готовить ужин. Зажег спиртовку, чтоб сварить какао, и, когда вода вскипела, придвинул стол с едой к дивану, чтобы Филду не пришлось подниматься с места.

— Давай поужинаем, — произнес Марриотт, — а потом выкурим по трубке и поболтаем. Я, знаешь ли, готовлюсь к экзамену и вечером всегда что-нибудь перехватываю. Рад, что ты составишь мне компанию.

Подняв глаза, он поймал взгляд гостя, направленный куда-то поверх его головы, и невольно вздрогнул: лицо напротив было смертельно бледным, на нем застыла страшная гримаса боли и душевных мук.

— Господи! — воскликнул Марриотт, вскочив со стула. — Где-то у меня оставалось немного виски. Какой же я болван! Совсем забыл. Когда сижу над книгами, я даже не притрагиваюсь к спиртному.

Он подошел к буфету и налил Филду крепкого виски, которое тот проглотил залпом, не разбавив водой. Пока он пил, Марриотту бросилась в глаза еще одна подробность: перепачканный пылью сюртук гостя был абсолютно сухим, к плечу прилипла паутина. Филд появился ночью в проливной дождь без шляпы, зонта и плаща, однако его одежда была совершенно сухой, даже пыльной. Значит, он вышел из какого-то укрытия. Какого? Может, прятался где-нибудь поблизости?

Все это казалось очень странным. Филд по-прежнему хранил молчание, а Марриотт твердо решил не задавать вопросов, пока тот не поест и не выспится. Главное для него теперь — пища и сон. Марриотт с удовольствием отметил про себя, как быстро он поставил диагноз. Бесчеловечно приставать к бедняге, пока тот не восстановит силы.

За ужином Марриотт без умолку болтал о себе, об экзаменах, о «старой карге» хозяйке. Филд не сказал ни слова. Тогда как сам хозяин едва притронулся к ужину, гость жадно поглощал все подряд. Неискушенный студент, которому никогда не приходилось есть реже трех раз в день, в полном изумлении глядел, как его изголодавшийся приятель уничтожает сдобренные мармеладом лепешки, черствый кекс и ржаной хлеб. Он не сводил с Филда глаз, поражаясь, как в него столько влезает.

Как оказалось, спать Филду хотелось не меньше, чем есть. Несколько раз его голова бессильно падала, и он переставал жевать. Тогда Марриотту приходилось слегка трясти его за плечо, чтобы бедняга мог продолжить трапезу. Наш незадачливый студент со смешанным чувством изумления и страха следил за упорной борьбой между муками голода и волшебным дурманом всемогущего сна. Он слышал, что кормить голодных и наблюдать, как они едят, приятно, но не представлял, что это выглядит именно так: Филд ел, как животное — чавкал, сопел, давился. Забыв об экзамене, Марриотт

чувствовал,

как к горлу подкатывает ком.

— Боюсь, мне больше нечего тебе предложить, старина, — неосторожно выпалил он, когда со стола исчезла последняя лепешка и странный ужин подошел к концу.

Филд опять ничего не ответил и только благодарно поглядел на друга.

— А теперь отправляйся спать, — продолжал Марриотт, — иначе ты просто не выдержишь. Я буду всю ночь готовиться к этому чертову экзамену, а ты спокойно укладывайся на мою кровать. Утром за завтраком мы обо всем поговорим и что-нибудь придумаем. Тебе-то ведь известно, я мастер на выдумки, — прибавил он в надежде подбодрить приятеля.

Филд, как и прежде, не проронил ни звука, но, казалось, не возражал против предложения Марриотта, и тот повел его в спальню, на ходу извиняясь перед голодным сыном баронета, чей дом был похож на дворец, за скромные размеры своего жилища. Однако измученный гость даже не попытался выразить свою признательность. Он просто проковылял по комнате, опираясь на руку друга, и прямо в одежде рухнул на кровать. Не прошло и минуты, как он, судя по всему, уснул.

Некоторое время Марриотт стоял перед открытой дверью, глядя на спящего и размышляя о том, как скверно оказаться в подобной переделке и что ему делать с непрошеным гостем завтра. Но вскоре вспомнил о своих учебниках: что бы там ни было, он должен выдержать экзамен.