«Я заберусь в него, когда он отвернется. Да, да, очевидно, я тогда ошибся дверью. Конечно, нужно идти через затылок — там, где позвоночник соединяется с мозгом», — подумал Лидалл и стал ждать, когда Хэнкок отвернется. Но доктор и не думал отворачиваться — разговаривая с Лидаллом, он не сводил с него своих ставших какими-то слишком уж пристальными глаз, а сам мелкими шажками продвигался к двери. Лидалл улыбался, как невинное дитя, однако за этой улыбкой скрывалось коварство кровожадного зверя, а затравленный его взгляд был ужасен.

— Настолько ли крепки эти засовы, чтобы никто не мог войти сюда? — спросил Лидалл, указывая на дверь.

Хитрость удалась, и Хэнкок повернул голову. В тот же миг Лидалл с рычанием хотел было броситься на него, но не смог даже встать на нога — бессильно сполз в кресле, не в состоянии вытянуть руки больше чем на несколько дюймов. Доктор спокойно подошел и поправил подушки.

Что-то перевернулось в душе Лидалла, и случившееся с ним внезапно представилось совсем в ином свете. Все вдруг стало ясным как день — возможно, от резкого движения в голове несчастного что-то сместилось, и тьма, окутывавшая его сознание, отступила… Лидалла захлестнули воспоминания.

— О боже, — вскричал он, — я же безумен! Я хотел навредить вам — тому, кто был так добр ко мне! — Дрожа как в ознобе, безумец разрыдался. — Ради всего святого, — словно кающийся грешник, взмолился он, обратив к Хэнкоку пристыженный взгляд, — свяжите меня. Свяжите мне руки, пока я снова не попытался сделать это.

Лидалл с готовностью вытянул обе руки, но ничего не произошло — не говоря ни слова, доктор печально смотрел на него. Несчастный проследил за взглядом добрых карих глаз и вздрогнул: его запястья были уже скованы стальными наручниками, а грудь и руки затянуты в смирительную рубашку…

Человек, который был Миллиганом

Миллиган критическим взором окинул неопрятную комнату; хозяйка стояла позади, стараясь определить, согласится он снять ее жилье или нет. Скрестив на груди руки, она оценивающим взглядом следила за Миллиганом. Он работал в туристическом агентстве, а в свободное время писал киносценарии. Больше всего в этой невзрачной квартирке его привлекали высокие раздвижные двери. Собственно, ничего, кроме скромной комнатушки да завтрака по утрам, ему и не требовалось, однако Миллиган вдруг представил, как сидит в своем кабинете и пишет сценарии — и уж они-то непременно принесут ему удачу. Соблазн был велик. Он станет литератором — да еще с собственным кабинетом!

Он начат торговаться:

— Квартирка ничего себе, но плата, полагаю, могла бы быть более умеренной, миссис…

— Босток, сэр, миссис Босток, — подхватила хозяйка и тут же стала жаловаться на непомерно растущие цены. В этом не было никакой необходимости, потому что Миллиган, уже решив снять эту квартиру, пропускал мимо ушей ее стенания.

Давая миссис Босток выговориться, он прошелся по комнате, внимание его привлек китайский рисунок, висевший над покрытой плисом каминной полкой: человек в плывущей по озеру лодке… Миллиган просто взглянул на него, ничего более — как-никак смотреть на рисунок было интереснее, чем внимать нудным причитаниям хозяйки, но та, мгновенно перехватив его взгляд, тут же прервала свой скорбный экскурс в экономику:

— Китайская! Это мой покойный муж ее привез. Из самого Гонконга…

Миллиган невольно улыбнулся: по тому, как старательно она выговорила экзотическое слово «Гонконг», чувствовалось, что эта картинка является предметом ее гордости.

— Замечательный рисунок, — поддакнул он, — возможно, даже ценный. Среди этих китайских картин попадаются, насколько мне известно, весьма редкие.

Стоил рисунок никак не более двух шиллингов, и Миллиган это знал, но путь к сердцу миссис Босток был найден, и она мгновенно согласилась уменьшить плату за квартиру на шиллинг. Разумеется, этот рисунок ее благоверный в бытность свою морским капитаном попросту где-то стащил. Однако миссис Босток, судя по всему, считала эту безделицу настоящим шедевром, который она явно приберегала на черный день, чтобы, если возникнут трудности, продать за кругленькую сумму. Итак, Миллигану по чистой случайности посчастливилось найти слабое место своей хозяйки. Человек честный и порядочный, Миллиган не стремился использовать свое открытие, однако почти каждый день один из них двоих обязательно упоминал в разговоре китайский рисунок, и, хотя тема эта уже успела ему изрядно прискучить, он вынужден был постоянно к ней возвращаться, из вежливости подолгу рассматривая нарисованного китайца, сидевшего в лодке спиной к комнате. Этого обитателя Небесной империи, который знай себе греб по безукоризненно глянцевой глади озера, нисколько не продвигаясь вперед, он вскоре мог представить с закрытыми глазами.

Всякий раз, когда миссис Босток по своему обыкновению пыталась вовлечь его в какую-нибудь нудную беседу, он многозначительно перемещал взгляд с ее смуглого лица на рисунок — и хозяйка тут же замолкала, благоговейно глядя на китайский «шедевр». Оставалось немногое — сказать пару восхищенных слов…

— О, как мне нравится ваша картина! — с чувством восклицал в таких случаях Миллиган. — Она превосходно здесь смотрится. — Он бережно поправлял раму и носовым платком смахивал с нее пыль. — Не то что вся эта современная мазня…

Так уж получилось, что сюжет рисунка ассоциировался у него с одним из рассказов Лафкадио Герна.[30] Однажды Миллиган устроил своему клиенту удачную поездку в Японию, и тот в благодарность преподнес ему сборник китайских рассказов Герна. Подобных книг Миллиган не читал — ведь в них не было ничего «кинематографичного», — поэтому он эту странную книгу продал за шиллинг букинисту. Впрочем, полистать он ее полистал, и один из рассказов очень ему запомнился: история о картине, на которой был изображен человек в лодке. Герой рассказа, подолгу созерцая сидящего в лодке человека, вдруг стал замечать, что он двигается — гребет в его сторону. В конце концов он выплыл из картины прямо в храм, в котором стоял наблюдающий за ним герой рассказа…

Миллигану история показалась глупой, хотя память запечатлела все до единой детали. Они не выходили у него из головы. Очень уж реалистичным был этот рассказ. И всякий раз, когда Миллиган встречал на улице китайца или продавал билеты в Японию и Китай, он ловил себя на мысли, что думает о человеке в лодке — его образ плавно выплывал перед его мысленным взором и исчезал вновь. Миллигану даже стало нравиться воскрешать его в памяти. Разумеется, в тот момент, когда он впервые взглянул на «шедевр» миссис Босток, висевший над покрытой плисом каминной полкой, ему сразу вспомнилась картина из рассказа Герна — человек в лодке на мгновение выплыл из его памяти и вновь растворился в ее туманной дали.

«Замечательный парень этот Герн», — думал Миллиган. В его истории не было ничего сверхъестественного, ничего из ряда вон выходящего, ни малейшего намека на мистику, и тем не менее сама идея рассказа была настолько необычна, что, проникнув однажды в сознание Миллигана, она уже не выходила у него из головы, а с тех пор как молодой человек увидел «шедевр» миссис Босток, стал буквально преследовать его.

«А что, если он имел в виду именно этот рисунок? — пришло Миллигану в голову, когда он работал над очередным сценарием, который должен был обеспечить ему богатство и славу. — Очень может быть. Наверное, это все же старинный рисунок. Да к тому же так похож на тот, что описал Герн. Но каким образом?.. Впрочем, почему бы и нет?»

Действительно, почему бы и нет? В конце концов, каждый человек наделен воображением, а литератор тем более… Частенько Миллиган засиживался за работой до утра. Свет от газовой лампы освещал исписанные страницы, озеро в Китае, лодку, спину, руки и косичку крохотного китайца, который без устали греб по безмятежному китайскому озеру, не продвигаясь ни на дюйм. Сюжет, который он тогда писал, как нарочно, развертывался в Китае. Однажды ночью, то и дело поглядывая на висевшую над камином картину, Миллиган, к своему немалому удивлению, заметил, что вид человека в лодке каким-то странным образом стимулирует его творческое воображение.