— Дьяволопоклонение? Здесь? — в ужасе пробормотал Харрис.

— Да, здесь. Группа братьев предавалась ему на протяжении нескольких лет, пока необъяснимые исчезновения местных жителей не привели к раскрытию тайны. Пожалуй, во всем мире не могли бы они найти более подходящего места для своих гнусных богопротивных злодеяний, чем здешняя деревня, знаменитая своей святостью и благочестием.

— Какой кошмар! — пробормотал торговец шелками. — Какой кошмар! Если бы вы только знали, с какими словами они обращались ко мне…

— Я знаю все, — ответил незнакомец. — Я видел и слышал все. Поначалу моим намерением было дождаться конца дьявольского действа и тогда принять меры для полного их уничтожения, но ради спасения вашей жизни, — он говорил совершенно серьезно и убежденно, — а также ради спасения вашей души мне пришлось вмешаться несколько раньше.

— Ради спасения моей жизни? Стало быть, опасность была вполне реальной? Они в самом деле живые существа?.. — Харрис остановился посреди дороги и посмотрел на своего спутника: даже во мгле он видел, как сверкали его глаза.

— Это было сборище сильных, духовно развитых, но исполненных зла людей, точнее, их телесных оболочек, которые и после смерти стараются продлить свое мерзкое, противоестественное существование. Исполни они то, что задумали, вы, умерев, полностью оказались бы в их власти и помогали бы им в осуществлении святотатственных замыслов. Ибо вы сами пришли в расставленную для вас западню: вы мысленно так живо, так явственно воссоздали свое прошлое, что сразу же вошли в контакт с силами, которые с давних пор были связаны с этим местом. И неудивительно, что вы не смогли оказать им никакого сопротивления.

Харрис крепко сжал руку незнакомца. В этот миг в душе англичанина оставалось место лишь одному-единственному чувству — благодарности, его даже не удивило, что незнакомец так хорошо осведомлен обо всех перипетиях случившегося с ним.

— Увы, именно злые чувства оставляют свои магнетические отпечатки на всем окружающем, — продолжал тот. — Кто слышал о заколдованных местах, где творились бы благородные дела, или о добрых и прекрасных призраках, разгуливающих при лунном свете? К сожалению, никто. Только порочные страсти обладают достаточной силой, чтобы оставлять после себя долговечные следы, праведники же обычно холодны и бесстрастны.

Все еще не оправившись от потрясения, Харрис слушал вполуха. Он, подобно человеку, который не мог проснуться, словно сон воспринимал и эту прогулку под звездами, в сумерках октябрьского утра, и полный покоя лес вокруг, и клубы тумана на лужайках, и журчание сотен невидимых ручейков. В последующие годы он вспоминал об этой прогулке как о чем-то невероятно восхитительном, как о чем-то чересчур прекрасном для обыденной жизни. Он слышал и понимал лишь четверть того, что говорил ему незнакомец; впоследствии же все услышанное воскресло в его памяти и уже никогда больше не забывалось, однако воспоминания эти неизменно носили характер чего-то нереального — казалось, то был удивительный сон, лишь отдельными отрывками сохранившийся в сознании.

Около трех часов утра они достигли наконец гостиницы, и Харрис благодарно, от всей души, пожал руку своему необычному спутнику, глядя в столь поразившие его глаза; потом он поднялся к себе в комнату, рассеянно и как бы в полусне обдумывая слова, которыми незнакомец завершил их беседу в ту самую минуту, когда они вышли из леса: «И если мысли и чувства

могут

жить еще долго после того, как породившие их мозг и сердце истлеют и превратятся в прах, то сколь же важно следить за их зарождением и оберегать от всего, что может им повредить…»

Наш коммерсант спал в эту ночь гораздо крепче, чем можно было бы ожидать. И проспал до самого полудня.

Когда Харрис спустился наконец вниз, то узнал, что незнакомец уже покинул гостиницу. О, как горько пожалел он тогда, что даже не спросил имени своего неведомого спасителя.

— Да, он зарегистрировался в книге для постояльцев, — сказала девушка за стойкой в ответ на его вопрос.

Перелистав страницы, Харрис нашел последнюю запись, сделанную очень тонким и характерным почерком: «Джон Сайленс, Лондон».

Перевод А. Ибрагимова

СЛУЧАЙ

V

Лагерь зверя

I

К северу от Стокгольма в море разбросаны сотни островов самых разнообразных форм и размеров, и летом, петляя между ними, как по лабиринту, пароходик доставляет путешественника в конечный пункт Воксгольм, а потом отправляется в обратный путь, бросив своего вконец растерянного и совершенно дезориентированого пассажира на произвол судьбы. Однако по-настоящему дикие места начинаются лишь за Воксгольмом — сотня миль зачарованных островов; в самом центре этого милого беспорядка мы и разбили на лето лагерь. Вокруг, сколько хватал глаз, простирались дикие острова — с круглой вершины скаты с единственной сосной в центре открывался вид на густо поросшие лесом горы с краями, изрезанными крутыми утесами; часто горы почти смыкались, так что полоска моря между островами казалась не шире деревенской улицы, иногда же, наоборот, их разделяли мили водного пространства, которые можно было принять за открытый океан.

На больших островах могли бы разместиться и фермы, и рыболовецкие станции, но большинство из них было необитаемо. Их устилали мох и вереск, берега же были обрывисты; скалистые ущелья чередовались с крошечными песчаными бухтами, удивительные сосны спускались к самой воде, маня неизведанными тенистыми глубинами.

Те острова, на которых мы, заплатив символическую сумму одному стокгольмскому дельцу, имели право разбить лагерь, располагались живописной группой далеко за пределами маршрута пароходика, один из них был просто рифом с волшебной березовой рощицей, два других — опоясанными скалами чудовищами, поднявшими из моря свои курчавые головы. Четвертый, который мы и избрали для стоянки за его маленькую закрытую лагуну, удобную для причала, купанья и рыбной ловли, я опишу особо по

ходу

повествования; что же касается арендной платы, то мы могли бы, заплатив еще немного, установить палатки на любом из сотни других островков, лепившихся вокруг, подобно пчелиному рою.

Стоял великолепный июльский вечер, воздух был прозрачен, как кристалл, а море ярко-синее. Мы сошли с пароходика на границе цивилизации и, загрузив провизию, карты и компасы, поплыли под парусами в сторону маленьких точек на горизонте, которые на ближайшие два месяца должны были стать нашим домом. К лодке мы прицепили маленькую лодочку и мое канадское каноэ, тщательно уложив в них палатки, и, когда вершина скалы скрыла от нас пароходик и воксгольмскую гостиницу, мы наконец почувствовали, что лихорадочная городская суета, улицы, заполненные возбужденной толпой, нагромождения зданий, кошмар замкнутых пространств — все это осталось далеко позади. Вокруг нас простирался бесконечный первозданный голубой простор, а карты, к которым мы то и дело обращались, как правило, лишь сбивали с пути, поэтому плавание наше было упоительно медленным. Так, на поиски нашего подковообразного островка ушло целых два дня, а остановки на ночь были такими чудесными, что всякий раз мы снимались нехотя и с сожалением — каждый новый островок выглядел привлекательней прежнего, и все казалось зачарованным, повсюду господствовали сказочный покой и свобода от мирских забот.

Мне довелось открыть столько прекрасных уголков и в стольких из них жить, что в памяти остался лишь их собирательный образ — настоящая карта рая, но эти острова выделяются даже на ней: там произошли странные события, в которых участвовал Джон Сайленс, а все связанное с ним всегда навечно запечатлевалось в моей памяти.

Впрочем, доктор Сайленс присоединился к нам позднее. Одному его частному пациенту из Венгрии срочно потребовалась его помощь, и мы уговорились встретиться в Берлине лишь 15 августа — много позже описываемых событий — и вместе вернуться в Лондон, где зимой нам предстояло немало поработать. Всех участников нашей поездки доктор знал более или менее хорошо, и на третий день нашего плавания, когда мы вошли в лагуну и увидели окаемку деревьев в золоте и багрянце заката, в моей памяти почему-то отчетливо всплыли его последние слова при нашем прощании в Лондоне, которые уже тогда прозвучали для меня как странное пророчество. «Приятного отдыха, набирайтесь сил, — сказал он, когда его поезд уже тронулся от платформы вокзала Виктория, — и до встречи в Берлине пятнадцатого, если вы не вызовете меня раньше».