Изменить стиль страницы

КАК ВАШЕМУ СИЯТЕЛЬСТВУ УГОДНО[148]

Как Вашему Сиятельству угодно:
Не спорю, в положении моем
Хозяин вправе звать меня дерьмом
И даже хлеще — это нынче модно.
Серчать на вас в ответ неблагородно,
Напротив — грудь я выгну колесом,
Как будто трапезундским королем
Меня вы объявили всенародно[149].
Назвать меня навозом все равно,
Что предсказать удачу в лотерее,
Поскольку жить стихами мудрено.
Посмотришь, вы богаты, и весьма,
И министерство платит все щедрее,—
Ну чем не хороша судьба дерьма!

ДА, ГОСПОДИН МАРКИЗ

Да, господин маркиз, вы сверхмаркиз,
Наимаркиз, и я вам не чета:
Миланец Карло перед вами скис,
Затем что кровь его не столь чиста.
Вы гладите животик сверху вниз
И чешете пониже живота;
Диван под вашей задницей провис,
А у меня в желудке — пустота.
В письмо и в чтенье вы ни в зуб ногой,
И красноречья вы не образец,
Но перед вами спину гнут дугой.
А я, не поднимая головы,
Пишу, и мне бы, на худой конец,—
Поклон такого олуха, как вы.

УГО ФОСКОЛО

Уго Фосколо (настоящее имя — Никколо Фосколо, 1778–1827). — Отец поэта — итальянец, мать — гречанка. Его бурная жизнь пламенного патриота и солдата, пылкого влюбленного и вечно не удовлетворенного своими созданиями поэта — истинная жизнь романтического художника. Бился под наполеоновским знаменем, был ранен. Надежды на восстановление великой и независимой Италии рассеялись, и Фосколо переменил свое отношение к Наполеону. Когда же в Италии вновь установилось австрийское господство, поэт покинул родную землю; умер в Лондоне.

Первый поэт итальянского романтизма, Фосколо именно в поэзии во многом классицист. Новым для итальянской словесности был романтический пафос, пронизывающий произведения Фосколо. он ярко сказался и в его романе «Последние письма Якопо Ортиса».

К ФЛОРЕНЦИИ[150]

Перевод Е. Витковского

Хвала тебе, о брег, — тебя в долине
Ласкает Арно[151] столько лет подряд,
Степенно покидая славный град,
В чьем имени рокочет гром латыни[152].
Здесь вымещали гнев на гибеллине
И гвельфу воздавали[153] во сто крат
У твоего моста[154], который рад
Прибежищем служить поэту[155] ныне.
Ты, милый берег, мне милей вдвойне:
На эту почву поступью небесной
Ступала та, что всех дороже мне,—
Здесь я впервые встретил чистый взгляд,
Здесь я вдохнул — мне прежде неизвестный —
Ее волос волшебный аромат.

АВТОПОРТРЕТ

Перевод Е. Витковского

О ком мне плакать, как не о себе.

Петрарка
Я худ лицом, глаза полны огня;
Пытливый взор страданием отмечен;
Уста молчат, достоинство храня;
Высокий лоб морщинами иссечен;
В одежде — прост; осанкой — безупречен;
Привязан ко всему не доле дня;
Угрюм, приветлив, груб, чистосердечен:
Я отвергаю мир, а мир — меня.
Не манит ни надежда, ни забава;
Как радость, одиночество приемлю;
Порою доблестей, труслив порой,—
Я робко голосу рассудка внемлю,
Но сердце бурно тешится игрой.
О Смерть, в тебе и отдых мой, и слава.

ГРОБНИЦЫ[156]

(Фрагменты)

Перевод А. Архипова

Посвящается Ипполито Пиндемонте

Под сенью кипарисов, в хладных урнах,
Слезами скорби и тоски омытых,
Быть может, смертный сон не столь уж тяжек?
Когда не для меня теплом и светом
Разбудит солнце вновь цветы и травы,
Когда виденья будущего тщетно
Меня придут посулами смущать,
Когда твоим стихам, мой друг бесценный,
Я не смогу внимать с былым восторгом,
Когда и для меня утихнет голос,
Звучавший мне с высокого Парнаса,
Какое утешенье обрету
Я под плитой, которая отделит
Мой прах от той золы, что высевает
На море и на суше злая Смерть?
Увы, мой Пиндемонте, и Надежда
Бежит гробниц, последняя Богиня,
И пеленою черной облекает
Забвение все то, что было в мире,
Когда нет сил противиться ему;
И человека, и его могилу —
Последнее о нем воспоминанье —
Все Время уничтожит под конец!
Но почему, скажите мне, умерший
Терять захочет малую надежду,
Что даже прах его любимым дорог?
Пусть, погребенный, он не видит света,
Но в тех, кому он дорог был, живет
Заветный свет его угасшей жизни.
Небесный дар ниспослан человеку —
Хранить воспоминанья о любимых,
Незримые, они живут средь нас,
И если дорогое нам созданье
Земля вскормила и приют последний
Ему, как мать, участливо дала,
Так пусть она священные останки
От нечестивых ног и непогоды
С такою же любовью сохранит,
Да не сотрется имя на могиле,
И пусть сей прах в покое пребывает
В тени больших задумчивых ветвей.
…………………………
Теперь указ предписывает мертвых
За городской чертою хоронить
В могилах безымянных и огромных.
О Талия, и твой вернейший жрец[157]
Вот так лежит в могиле безымянной;
В своем жилище тесном и убогом
Тебе он песнопенья возносил,
И ты в награду голову поэта
Украсила венком вечнозеленым
И диктовала песенки, смеясь.
Они кололи, словно злое жало
Того Сарданапала из Милана[158],
Который в Лоди праздно и беспечно
Все дин свои в бездействии провел.
О Муза, где ты? Я не ощущаю
Тот дивный трепет — самый верный признак,
Что ты опять, незримая, пришла.
Нет, я один под темными ветвями
О доме материнском размышляю…
Ему под этой липой ты являлась,
Теперь ее листы шумят тревожно.
О, почему, Богиня, не ласкают
Его могилу тенью и прохладой
Вот эти ветви, — ведь в былое время
Он здесь любил подолгу размышлять?
Быть может, ты, за городом блуждая,
На кладбище безмолвном и огромном
Все тщишься прах Парини отыскать?
Так знай, о Муза, что не только мирта
Не посадил над этим прахом город,
Своею грязной похотью вскормивший
Скопцов-поэтов, тварей бесталанных,
Но даже дат не выбил на плите;
И, может быть, какого-нибудь вора
Разрубленная шея кровоточит
И рядом светлый прах собой сквернит.
Послушай, как сырую землю роет
Бездомный пес, слоняясь по могилам,
И завывает с голоду протяжно.
Взгляни — вон там из черепа пустого
Является удод, как черный призрак,
С креста на крест во тьме перелетая
По полю скорби, и гнусавым свистом
Он звезды милосердные клянет
За то, что позабытые могилы
Они сияньем кротким освещают.
Но тщетно ты пытаешься, Богиня,
У беспристрастной ночи утешенья
Для своего поэта испросить.
Увы, увы! Над этою могилой,
Что вырыта без капли состраданья,
Ни одного цветка не расцветет.
С тех самых пор, как проповедью страстной
С высоких алтарей зверье людское
Призвали к состраданию жрецы,
Живые милосердно отправляют
Покойников безгласные останки
В тот душный смрад и темноту слепую,
Где каждый то, что должен, обретет.
Могилы предков, праведно проживших,
Являлись алтарями для потомков,
С них Лары людям волю возвещали,
И с трепетом внимал благоговейным
Любой решенье предка своего.
Обряды почитания останков
Сквозь тьму веков дошли теперь до нас.
Когда не под плитою окропленной
Зарыто тело бренное бывает,
Когда над прахом ладан не курится
И запах тлена тягостно томит,
Когда изображения скелета
Смутить живущих страхом не умеют,
Лишь матери в тревоге непонятной
Глубокой ночью руки простирают,
Ища головку сына дорогого,
Страшась того, что вновь с тоской застонет
Мертвец, прося, чтоб к небу вознесли
За упокой души его молитву.
Когда же над могилами любимых
Колышет ветер ветви кипарисов,
Растущих здесь, как знак любви извечной,
И над плитою слезы пролились,
Тогда усопший ведает блаженство.
Друзья подчас у солнца урывают
Луч света, чтобы вечный мрак могильный
Не столь зловещим был для погребенных,
Ведь люди, умирая, смотрят в небо,
Пытаясь свет с собою унести.
Вода святая из ключей заветных
Фиалки, гиацинты, амаранты
Лелеяла на холмиках печальных,
И тот, кто, у могил любимых сидя,
Рассказывал о горестях и бедах,
Вдыхал благоухания такие,
Какими, верно, полон светлый рай.
…………………………
Когда впервые я плиту увидел,
Где прах сокрыт того, кто не страшился[159]
Правителей принизить всемогущих,
Подрезав им лавровые венки,
И указать народам, сколько крови
И сколько слез им стоит самовластье,
Когда я пред могилой преклонился
Того, кто в Риме древнем возносил
Высокий купол нового Олимпа[160],
Когда остановился я пред прахом
Того, кто в поднебесье разглядел[161]
Планеты с неподвижным ярким солнцем
(А это Бритту верную дорогу[162]
Открыло к тайнам всех небесных тел!),
О, как благословенна ты[163], вскричал я,
Страна, где ветры силой жизни полны,
Которую с восторгом орошают
Ручьи, стекая с гордых Апеннин!
Лупа, тобой пленившись, разливает
По склонам зеленеющим сиянье,
В котором виноградины прозрачны,
И пряный фимиам твои долины
Возносят к небу с тысячи цветов!
Флоренция, ты первой услыхала[164]
Великий гимн, в котором воспевал
Свой лютый гнев Отвергнутый тобою!
Ты научила сладостным речам
Достойного собрата Каллиопы[165],
Который всемогущего Амура,
Нагого в Риме, в Греции нагого,
В пресветлые одежды облачил
И возвратил небесной Афродите!
Вдвойне благословенна, сберегая
Под сводами прекраснейшего храма
Свою былую славу! Пусть тебя
Седые Альпы плохо защищали,
Пусть ты была теснима не однажды,
Разграблена, поругана, гонима,
Но о своем былом воспоминанья
Ты сквозь века сумела пронести!
И если может гордое стремленье
К высокой славе разум наш зажечь,
Нам должно здесь внимать благим советам.
Витторио[166] испрашивал не раз
У этих плит холодных вдохновенья
И, полон гнева на богов бесстрастных,
В молчании на сонный берег Арно,
Оглядывая дали, выходил.
Ничто не веселило взор поэта,
И бледность на челе его суровом
Еще бледней казалась при луне.
……………………………..
И вот меня, которого изгнали
В края чужие время, честь и совесть,
Меня к себе призвали хором Музы
И повелели гимн сложить суровый
Во славу всех, достойных вечной славы.
Когда своими льдистыми крылами
Седое время тщится уничтожить
И превратить в развалины гробницы,
Хранительницы Музы нежным пеньем
Способны оживить пустыню скорби —
Их сладостное пенье нарушает
Глубокое молчание веков!
Сюда пришла Кассандра в день зловещий,
Когда жрецы велели ей поведать,
Какой конец для Трои уготован,
Здесь плач ее пророчеством звучал,
Которому со страхом все внимали:
«Вотще искать свой город вы придете,
Коль небо вас задумает вернуть
Из дальнего похода, эти стены,
Воздвигнутые здесь руками Феба,
Увидите дымящимися вы.
Но Трои неусыпные Пенаты
В могилах этих сохранят потомкам
Ее героев славный ряд имен.
Вы, ветви пальм и стройных кипарисов,
Посаженных невестками Приама,—
Увы, увы! — вы скоро разрастетесь,
Сумеете ли вы своею тенью
Моих отцов останки защитить?
Тому, кто отведет топор жестокий
От вас, блюдя былое благочестье,
Не местом скорби станут их могилы,
Но самым драгоценным алтарем».
вернуться

148

Как Вашему Сиятельству угодно. — Сонет написан, возможно, около 1812–1813 гг. и имеет биографическую основу; точный адресат при столь убедительной типизации вряд ли важен, хотя поэт признавался: «Этот сонет… разит одно лицо, занимавшее в свое время блестящую должность».

вернуться

149

…трапезундским королем меня вы объявили… — Трапезунд (город в Турции) во многих миланских поговорках и пословицах — символ недосягаемой, сказочной земли.

вернуться

150

К Флоренции. — Сонет написан около 1800–1801 гг., опубликован в 1802 г.

вернуться

151

Арно — Флоренция стоит на берегу реки Арно.

вернуться

152

…в чьем имени рокочет гром латыни. — Смысл подлинника: после падения Рима именно Флоренция дала приют Славе.

вернуться

153

…вымещали гнев на гибеллине и гвельфу воздавали… — Гибеллины и гвельфы — две партии, ведшие кровавую борьбу за господство в средневековой Италии, в частности, во Флоренции (XII–XV вв.).

вернуться

154

…у твоего моста… — Имеется в виду Санта-Тринита, главный мост через Арно во Флоренции.

вернуться

155

…прибежищем служить поэту… — Поблизости жил драматург В. Альфьери (1749–1803), в те годы для Фосколо и его современников — первый среди живущих итальянских поэтов (об Альфьери см. также т. 51 БВЛ).

вернуться

156

Гробницы. — Поэма написана в 1806 г., опубликована в 1807 г. Поводом к ее созданию послужило распространение на Италию французского эдикта 1804 г., разрешавшего хоронить покойников только на муниципальных кладбищах. Фосколо беседовал на эту тему с поэтом И. Пиндемонте (1753–1828), которому и посвятил свою вскоре написанную поэму; она построена как обращение к Пипдемонте, которого Фосколо называет в поэме другом. О своей поэме Фосколо писал: «Я научился поэзии такого рода у греков, которые из древних преданий черпали нравственные и политические уроки, представляя их не рассудочным заключениям читателей, но воображению и сердцу».

вернуться

157

О Талия, и твой вернейший жрец… — Талия — муза комедии и — как в данном случае — сатирической поэзии. Ее жрец — названный ниже по фамилии Дж. Парини (1729–1799), автор сатирической поэмы «День». Он был похоронен на общем кладбище, и его могила быстро затерялась.

вернуться

158

…того Сарданапала из Милана… — Герой поэмы Парини назван именем ассирийского царя (VIII в. до н. э.), которое символизирует бесхарактерность и развращенность.

вернуться

159

…кто не страшился… — Имеется в виду Н. Макиавелли (1469–1527), характеристика которого у Фосколо объясняется тем, что в эпоху Просвещения было распространено убеждение, будто Макиавелли в своем сочинении «Государь», по видимости наставляя власть имущих в средствах к достижению политического успеха, на самом деле разоблачал сущность и нравы тирании.

вернуться

160

…кто в Риме… возносил… купол… — Речь идет о Микеланджело Буонарроти (1475–1564), великом итальянском художнике, воздвигшем купол собора св. Петра в Риме.

вернуться

161

…кто в поднебесье разглядел… — Имеется в виду Г. Галилей (1564–1642), великий астроном, утвердивший коперниковскую гелиоцентрическую систему мира.

вернуться

162

Бритту… дорогу открыло... — Бритт — И. Ньютон (1642–1727), подчинивший научные представления о вселенной законам механики.

вернуться

163

О, как благословенна ты… — Поэт обращается к Флоренции.

вернуться

164

…ты первой услыхала… — Фосколо в авторском примечании отсылает к утверждению, широко распространенному в его время (но опровергнутому в наше), будто Данте начал писать «Божественную Комедию» (с ее инвективами против Флоренции — «лютый гнев» данного перевода) еще до изгнания из родного города.

вернуться

165

…достойного собрата Каллиопы... — Каллиопа — муза эпической поэзии и старшая между музами. Фосколо ставит в заслугу Петрарке, что тот сладострастную эротику древних сумел претворить в духовность любовного поклонения Лауре.

вернуться

166

Витторио — В. Альфьери (об Альфьери см. также т. 51 БВЛ).