- Жестоко,- откликнулся Кузьмин.

- Так ведь они профессионалы. Ну, он и сломался. Поставил дома проектор и каждый день крутил ролик, под коньячок. Так что, когда он умер, мой гипноз тоже кончился. И оказалось, что сниматься и играть мне совсем не хочется. А хочется быть доктором. И победить эту ужасную болезнь. Вам смешно?

- Извините,- сказал Кузьмин.- А я не доктор, я - научный сотрудник. Лабораторная крыса. Я думал - слава, известность дали вам удовлвтворзнИ'Э. А почему вы здесь, а не в Москве?

- Там хватает и дипломированных помощников. Меня и не подпустят к лаборатории, дилетантку.,. С другой стороны, мыть посуду мне все-таки мало. А здесь я вроде при деле. Иной раз - в ваше отсутствие! - голос подам.- Актриса улыбнулась.- Здравый смысл дилетанта нигде не повредит. Андрей Васильевич!.. Что произошло с "включениями"?

- Еще не понятно. Ясно только, что они не ключ к разгадке. И потом - ее опыты плохо воспроизводятся. Она огорчается, но, надеюсь, зря..,

- Это точно? - строго спросила Актриса. Кузьмин пожал плечами.

- Работаем вслепую! - разозлился он.- Нужны широкие исследования, публикации. Надо выяснить, на каком уровне мы работаем: клеточном, молекулярном, субмолекулярном?.. Здесь Это невероятно. Я верю в возможность чуда - случайного открытия, верю! Но надо доказывать! Меня учили: не спорь, доказывай! Без жалости к себе - доказывай!

- Вы счастливый, доктор милый! - Актриса встала, отошла к лабораторному столу.- Тратьте себя только на дело. И идите теперь - дороги скользкие. Если фотографии вам не понравятся, объявите мне завтра выговор. До завтра,- попрощалась она.- Любви вам!

 Кузьмин вышел на улицу.

 Вокруг что-то происходило: где-то булькал ручеек, выбегающий из-под сугроба, и хрустнул, обваливаясь, его подточенный угол, терлись друг о друга ветки над головой - мир жил своею жизнью.

 Смутно, полосой молочного тумана обозначился забор, посверкивала игольчатыми лучиками голубая звездочка, и пахло, пахло!.. Кузьмин зажмурился,

 Когда глаза привыкли, Кузьмин увидел глубокую черноту тропинки от корпуса к забору и удивился, что в общей темноте окружающего были оттенки. Алешка писал: "Солнце село. Все исчезло. Свет зажгу - и вижу снова. Мир, который существует, если есть свет, шорох, слово? Где же лежит его граница? На моих губах и коже? На глазах, на пальцах, в сердце?.. И на что она похожа?"

 Кто-то далеко в одиночку шлепал по лужам; шел медленно, в раздумье останавливаясь перед препятствиями. Кузьмин двинулся к забору, пролез в его дыру и увидел Наташу: в своем коротком весеннем пальто, высоко поднимая ноги и чуть балансируя, она шла ему навстречу. Вокруг мерцала жидкая грязь.

- Натка! - негромко окликнул ее Кузьмин.- Не ходи дальше, здесь прямо трясина.- А сам прыгнул через лужу и еще одну, а в третьем прыжке достиг Наташу.- Привет! - сказал он.- Как ты, Наточка? Все в порядке?

- А что может случиться с обеда до ужина? - улыбаясь, спросила его Наташа. От ее щек вкусно пахло чем-то свежим, как яблоком с мороза.

 И так - каждый будний день. Расставаясь утром на конечной остановке автобуса, он встречал Наташу в ее обеденный перерыв в столовой. Обедали по-семейному, и к ним никогда не подсаживались.

 Она сама уносила грязную посуду и выпроваживала Кузьмина на улицу, там устраивала, как ребенка, на солнышке и молча, лишь кивком, улыбкой поощряя, слушала его излияния. И только изредка, освободившись пораньше, он прибегал встречать ее к техникуму, Она выходила, брала его за руку, гордо кивала девчонкам, и они шли во флигелечек.

 Однажды она вынесла с собой маленький лоскутик синего с розовыми пятнышками ситца.

- Как назвать, Андрюш? *• блестя глазами, спросила она.

- "Надеждой",- подумав, сказал Кузьмин, а потом вдруг поправился: - Нет, лучше "Март".

 Эта попрсвка была не случайной. После командировки Федора в хоре ликующих голосов вдруг исчез голос Кузьмина. Уже тогда, не препятствуя Коломенской и Любочке изучать свои "розочки", сам ОН стал повторять опыты Коломенской, вернувшись назад, к исходной точке, и как-то особенно свободно экспериментируя. Все материалы он отсылал в Москву. Его постоянным курьером была Наташина родственница, работавшая вагонной проводницей.

 (Неизвестно, что думала она сначала, каждый раз принимая из рук вечно опаздывающего к отходу поезда Кузьмина аккуратный пакетик и взамен получая в Москве от невысокого, с сухим умным лицом Н. пачки хрустящих фотографий.

 - Что вожу, скажи хоть! - взмолилась она, с ужасом разглядывая запыхавшегося Кузьмина.

 Растрепанный, в облезлой шапке Кузьмин страшно осклабился, бесовски сверкнул глазами:

- Все золото мира! - И засмеялся, глядя на ее лицо.- Все наши надежды, тетушка! Не боись!

 А зима кончилась, и хотелось петь и орать, таскать Наташку на руках, построить просторный дом и купить ей приличные высокие сапоги.

 Во флигелечке стало уютно-то ли от красивых занавесочек на промытом окне, то ли от перестановки, а может быть, от ярких Наташиных вещей или портьеры, закрывшей дальний угол с кроватью.

 Наташа купила таганец с газовыми баллонами, сделала из корней подсвечники, и теперь к ним по воскресеньям стали заходить гости на чай с пирожками или на блины.

 

 Еще не прошел месяц со дня свадьбы, как к ним из деревни приехала теща. Она прожила у них неделю, торгуя под праздники на рынке телятиной.

- Чтой-то ты мужика постом держишь? - на третий день гостевания сказала теща.- Хоть бы выпить ему разок поставила.- Теща озорно подмигивала Кузьмину.- Гляди, он у тебя зеленый стал, Мяска ему поболе давай! А то орехи греческие, молоко да творог... Что он у тебя - дитя или слабогрудый, а, зятек? И чтой-то вы, как на собрании, разговариваете? Я, бывало...

- По-разному бывало, мама,- говорила Наташа.- Я на отца пьяного нагляделась, хватит!

- А что отец? - возмущалась теща.- Пока был здоровый, огонь-мужик был! Кабы не покалечился да не запил, какая жизнь была бы! И, прости господи, насажали бы мы с ним ребятушек!.. А не тебя одну, телку бездушную! Ну, какая ты есть жена!..

 - Перестань, мама!

- Вот ты жизнь по плану строишь, выгоду ищешь,- говорила теща, присаживаясь на стул.- По показателям, как учетчик, вычисляешь. А жизнь-то, ребятушки, одна и, ой, какая короткая! Прожить ее надобно, как песню спеть. А вы? Молодые!.. Ты, Андрей-свет, под Наташку не подлаживайся! Не давай ей большой воли. Сухостойная она, прости господи!.. Ну ладно! Запаляй свои свечки, зятек, садись

 родной, к столу! Теща приехала бо-о-гатая! Зятя угощать будет! Зятя угостить мне она не запретит, - говорила теща, роясь в чемодане. - А попробует хоть слово поперек сказать, так я её за косу!.. Спасибо тебе! - говорила теща. - Моей девкой но побрезговал, да и меня освободил. Теперь и я найду себе какого ни есть мужичка-хозяина...

 - Мама, перестань! - вмешивалась в интересный разговор Наташа.

 Теща быстро хмелела, размякала. Сидела, смотрела на молодых, блаженно улыбалась. Обняв жарко Кузьмина и Наташу, пронзительным голосом запевала. Наташа довольно безразлично подтягивала. В трогательных местах ("...и-и в той степи-и глухой...") теща поворачивалась лицом к Кузьмину и, любовно качая головой, вопросительно-зазывно поглядывала на него.

 Кузьмин будто играл с ней в одну игру: пел ее песни, хохотал и топал ногами от восторга над частушками, завороженно слушал ее болтовню. Хмель его почти не брал, хотя, случалось, теща изрядно угощала его. Он только никак не мог понять, почему Наташа не веселится вместе с ними - ведь она так была похожа на свою мать ухваткой, статью и неизбывной уверенностью в счастливом будущем.

 Потом, когда теща уходила спать к хозяйке, он валился на кровать, закатывался на самый ее край, к стенке, и там задремывал, чутко сторожа шорохи.

 Ложилась Наташа; некоторое время они отстранялись друг от друга, но потом нечаянное столкновение создавало некое магнитное поле. Еще совсем недавно лед и пламень - сейчас они любили друг друга одинаково властно, без лепета восторга, и были этим навек сроднены.