После огромного сытого Ташкента вся Россия показалась нам скопищем маленьких, разбросанных тут и там, государств в государстве. От отчаяния мы решили уехать. Здесь же, неподалеку – несколько часов на перекладных в сторону затерянного районного центра. И все по одной очень веской, на мой взгляд, причине…

Дело в том, что в далеком прошлом, еще не расставшись с мужем и будучи беспечно молодой, я неосторожно имела связь с его лучшим другом, Олегом. Таким гениально-простым способом я «отблагодарила» мужа за его измены.

Этот далекий, слегка запылившийся, треугольник с годами не совсем распался. Муж, Юра, уехал в Ульяновск вместе с женой того самого Олега, сам Олег проживал в Н, куда мы теперь наметились переезжать. По иронии судьбы, Воронеж отстоял всего в ста километрах от Н и в нескольких сотнях верст от любимого когда-то мужа Юрки.

Тогда, давным-давно, Олег очень любил меня и даже оставил ради этого жену с двумя детьми, которую вертко подобрал мой бывший муж Юра… В итоге я не выбрала никого, остальные участники событий были унесены ветром, как им думалось: подальше от меня. Но теперь-то я была рядом! И, безусловно, я очень хотела их видеть. Ну, хотя бы кого-то одного. Стоит лишь добавить, какое сильное впечатление осталось у меня от тех событий, если я поехала навстречу неизвестности с наивно распахнутой одинокой душой! Ведь за все эти годы мы не обменялись ни единой строчкой! Год одна тысяча девятьсот девяносто шестой: пока еще нет Интернета, социальных сетей, сотовой связи…

Дура! Трижды дура… Но, иначе это была бы не я!

Глава 5

Да, вот он – Олег.

Высокий спортсмен, бритый наголо с безумно красивым телом и глазами. Все тот же Олег, идущий по жизни на контрасте силы и нежности. Он пожалеет меня, прижмет к себе! Всю, как есть, со всеми моими бедами и печалями. Примет, обнимет, закроет ото всех своей широкой спиной, и в моей жизни наступят, наконец, мир и покой. К финалу своих размышлений я додумалась уже до того, что он преданно ждет меня все эти годы (более пяти лет) и, увидев, обрадуется мне несказанно. Задумано – сделано.

Я отправила маму в быструю командировку до города Н. и обратно. Мама тогда была еще веселой и легкой на подъем… Тем же вечером, перед нами на столе лежал краткий и беспроигрышный план переезда. Мама привезла несколько адресов квартир, сдаваемых по вполне приемлемым ценам. Нам осталось лишь получить контейнер на пригородной станции и двигаться дальше – в Н.

Я хорошо помню, что в тот период меня абсолютно не интересовало наше будущее. Я буквально принюхивалась к новой России, ибо она совершенно не походила на прежнюю, в которой я когда-то училась. Легко выстраивались планы, легко рушились. Деньги, привезенные мной, здесь совсем не были деньгами. Они незаметно таяли из конверта, делая его все более невесомым, а я даже не трудилась их пересчитывать. Мне было настолько все равно, что сейчас я ужасаюсь тому своему состоянию. Я была то ли всегда пьяна, то ли беспричинно счастлива, то ли тихо помешана от такого поворота событий.

Мне не нравилась та правда, что я растеряна и абсолютно сбита с толку. Моя бравада и весь внешний антураж лишь скрывали животный панический страх перед неизвестностью. Я точно знала, что денег остается мало, и даже примерно знала, когда они совершенно закончатся. Для этого их не требовалось пересчитывать. Но я не хотела думать об этом.

Мы ждали контейнер, нам больше некуда было торопиться, ибо мы были на месте. Мама оформляла свой официальный перевод по работе из Воронежа в Н., чтобы не остаться там на произволе судьбы.

Я спокойно-осознанно понимала, что еще долго не найду в России ни своего места, ни работы, ни новых друзей. Еще долго я не смогу обрести собственной крыши над головой и, наконец, счастья. Мне оставалось только наблюдать, делать или не делать выводов, искать ответы на поставленные вопросы и не находить ничего. Только зияющая черная пустота вместо дороги в будущее. Мне оставалось лишь горько пить, бояться протрезветь и вновь натолкнуться на груду проблем, решать которые я попросту не хотела. Моя внутренняя сила словно уснула во мне до рассвета, а рассвет все медлил со своим приходом. И даже Олег, к которому я так стремилась, был нужен мне вовсе не для совместного счастья, а для рывка, как призыв к действию, а проще – судьбоносный пинок.

Жизнь должна иметь веские основания… Из таковых у меня была только дочь.

Когда я выпивала, обстоятельства уже не казались мне такими мрачными, а все далекое становилось близким и понятным. Именно в таком состоянии я находила взаимопонимание с родной мамой. Она во всем поддерживала и одобряла меня, ведь она тоже выпивала. Мы даже дружили и строили планы. Но утром, когда мир представал в еще сером, но уже неприятно-реальном измерении, мама становилась воинствующей и суетливой. Она не давала опомниться, прийти в себя, отнимала похмельное вино и убеждала меня в моей придурковатости. Мне же хотелось белого флага, маленькой иллюзии перемирия, отсутствия скандалов, отсутствия, собственно, ее самой и проблем, связанных с нею.

Еще долго-долго все будет так и не иначе. Я буду закрывать глаза, отворачиваться к стене и молить Бога об избавлении от чего-то без названия.

Вот снова дождь. Я хорошо помню эти оглушительные внезапные летние дожди того лета. По невероятно синему небу сначала набегали небольшие пушистые облака, они становились все объемнее и кучнее, потом, вдруг, одно из них соединялось с другим и, обнявшись, они проливали на землю беспричинные, звонкие слезы. Так же внезапно из-за кулис выстреливало солнце точным острым лучом, метило в глаза, лицо, руки. Я сладко зажмуривалась, потому что с высоты шестого этажа я могла отчетливо видеть радугу. И тут же сразу мысль – вот оно, невесомое счастье. Все мы люди, и каждому должно быть определено место под солнцем.

Тут и там появлялись ухажеры или попросту собутыльники. Россия оказалась страной непобедимых оптимистов и халявщиков, что стало для меня неприятно-диким откровением. Мужчины запросто выпивали за мой счет, иногда не благодаря, и даже не прощаясь. В Ташкенте такое вообще не представлялось возможным. Причем, пили абсолютно все, не скрывая и не стесняясь. У меня складывалось такое ощущение, что я вращаюсь в черно-белом калейдоскопе и уже не по спирали, а по кругу. Круг плавно переходит в мертвую петлю, из которой вытаскивает спасительная утренняя бутылка, принесенная кем-то за мой счет.

Я, конечно, общалась не с теми людьми, жила не там и не так. Но это были самые обычные люди, соседи по дому, мамины сотрудники, моя нация, к которой я приехала, чтобы спасти свою дочь и себя от жестокого произвола бывшей Родины. Я не могла всерьез критиковать их, ведь мне предстояло теперь жить с ними, среди них и точь-в-точь, как они. Я была благодарна им за любое внимание. Фраза «чужой среди своих» здесь пришлась бы абсолютно к месту, или родилась, если бы еще не существовала. На счастье или на беду в моей голове аккуратными стопками все еще складировались прочитанные сочинения классиков русской и зарубежной литературы, среди которых особняком стояла Маргарет Митчелл и ее «Унесенные ветром». Чем дальше я продвигалась по явно ложному пути, тем больше понимала, что такие книги нельзя было придумать. Я крепко «взяла» за руку Скарлетт О’Хара, говоря себе, что и у меня тоже все получится! Вот откуда брались эти регулярные пьянки? После «первой» казалось, что мир вздрогнул и повернулся на сто восемьдесят градусов. Люди становились близкими и подозрительно понятливыми. А после «четвертой» почти всегда возникали разногласия по поводу внутренней политики или безответной любви.

Я быстро полюбила пить одна, сидя перед телевизором, ставя бутылку возле кресла, беседуя сама с собой и наблюдая решение глобальных проблем в собственной голове. Потом появилось и еще одно правило – идти за второй бутылкой до того, как закончится первая, и ноги откажут повиноваться. Но пьянела я медленно, оттягивая факт окончательного отупения, никогда и нигде не падала лицом в грязь в прямом или переносном смысле этого слова. Мое персональное ощущение самой себя было настолько глубоким и возвышенным, что я даже не давала себе труда задуматься о том впечатлении, которое произвожу на окружающих меня людей. Они видели лишь верхнюю часть айсберга. И теперь я понимаю, что она была неприглядна, отвратительна. Я могла вызывать у них только два чувства: омерзение или жалость, одно из которых никак не исключало другого. Но, даже засыпая в пьяной безмятежности, я всегда помнила и знала одно – я не такая, как все и у меня все обязательно получится!