И тут его наконец проняло, хотя представившееся зрелище пригвоздило к полу. Меж раздавшихся в сторону стеблей таился цветок редкостной красоты, светозарный путь вел к самой настоящей девичьей калиточке. Да, да, не к широким воротам, готовым принять полк солдат, и не к соблазнительно распахнутому парадному входу, а к маленькой калиточке: поисками таких — отнюдь не пренебрегая их менее привлекательными сестрами — он занимался всю жизнь. Ну, может быть, не всю. С тех пор как Беттина… Сколько ему тогда было — одиннадцать? Как же так — ведь он уже не в первый раз с Полей и, дурак, ничего не заметил? Да, не замечал, зато сейчас заметил. Больше того — как зачарованный, уставился на чудо природы, внезапно открывшееся ему между ногами простой польской девки. И в этом Катай тоже может ей позавидовать.

Поля вздохнула громко, жалобно. Теперь должно произойти еще одно чудо. И, прежде чем она отчаялась, произошло. Блоха превратилась в тигра, тигр зарычал, обнажил клыки, прыгнул. Сейчас он покажет класс. Придворные сплетники языки проглотят, подавятся своими дурацкими смешками. Джакомо приподнялся на локтях, чтобы ей помочь, но Поля толкнула его кулаком в грудь так сильно, что он стукнулся спиной об пол. Рехнулась? Однако бунтовать было поздно, он уже вошел в нее, ему уже хотелось безумствовать, биться головой о стенку, высекать мириады искр. Впрочем, и это оказалось не в его власти.

Не он задавал темп, не он определял, когда первоначальной сдержанности надлежит смениться бурным кипеньем, а затем беспамятством. Ей нужно было только его заполучить. Ничего больше. Никаких признаний, поцелуев, даже перемены позы. Но и не меньше, ибо, когда он попытался, воспользовавшись ее возбуждением, украдкой улизнуть, тут же его цапнула и направила на верный путь.

Тысяча чертей! Бешеный галоп, молотьба ягодиц по его бедрам, бесстыдное чавканье скользких от пота тел… Что это? Ей будто огонь под хвост сунули. А он, этакий умник, не видит, что подзаборная шлюха использует его всего лишь как палку, как безымянный предмет, с которым нечего считаться. Почему, о небо, он ей такое позволяет? Но ведь то же самое она недавно позволяла ему. Да, да, эта деваха, эта Поля, сейчас шворит тебя, Джакомо, как ты шворил ее несколько минут назад. Эта мысль больно его уколола, но возмущаться по-настоящему не было ни охоты, ни сил. Будь что будет. Какая разница, кто наверху.

Однако — хватит! Помедленнее. Осторожней, так она ему все кости переломает. Если бы только кости — яички завтра раздуются, как воздушные шары, хорошо хоть не проколотые. И тише — она своими воплями всех мышей в норах переполошит. Merde. Неужели это никогда не кончится?

А через минуту ему уже захотелось, чтоб не кончалось. А еще через минуту он почувствовал, что неминуемо кончится. Прямо сейчас, при очередном скачке неугомонного тела. Джакомо приподнял голову, чтобы увидеть, как все взлетит в воздух, как он и ее подбросит силой своего взрыва, как они вместе воспарят к потолку, волоча за собой шлейф пыли и медленно оседающих опилок. И вдруг над ее волнующейся грудью в рамке кустистой подмышки увидел безумные глаза Иеремии.

Надо крикнуть, чтобы он убирался, прорычать повелительно «Вон! Как ты смеешь!» — но ничего этого Казанова сделать не смог. С губ сорвалось только нечленораздельное бормотанье — и все было кончено.

Нет, не кончено — она еще издала какой-то странный стон, словцо бы подавилась кашлем. От нее он такое услышал впервые. Ну конечно, стоило дождаться этого момента, чтобы понять: раньше ему не удавалось ее удовлетворить. Видимо, потому она решила взяться за дело сама. Ну и что? Кто сказал, что он обязан ублажать всех на свете? Мало, если только некоторых?

Казанова не разжимал объятий. Еще минутку. Он умрет, если пошелохнется. Суметь бы хоть слово сказать Иеремии. Почему он стоит, не сводя с них глаз? Только что был бледен как полотно, а теперь покраснел как рак. Всякий бы на его месте покраснел. Что поразило мальчика? Великолепное, классических пропорций тело, достойное резца древнегреческих скульпторов? Нет, скорее вспотевшая, бесстыдно оттопыренная задница. Вон! Почему — вон? Хватит таращиться, пусть лучше стащит с него эту тушу. Еще немного, и он испустит под нею дух. И так уже чуть живой — отнюдь не от счастья. А впрочем, пускай глазеет. По крайней мере, кое-чему научится. Он в его возрасте не довольствовался созерцанием. Интересно, откуда этот щенок здесь взялся? И что он, собственно, видел?

— Ты давно здесь?

Иеремия невразумительно что-то пробормотал, теперь уже глядя в пол. Сухие травинки в волосах. Должно быть, спал за сценой. Не важно. Важно дожить до завтра.

— Ладно. Отведешь Полю домой. Я еще задержусь ненадолго.

Джакомо плохо помнил, как и когда оказался в своей постели. Точно так же он раньше затруднился бы сказать, зачем остался. Уж наверное, не для того, чтобы в конце концов наткнуться на компанию подвыпивших гуляк в офицерских мундирах и, поддавшись их уговорам, отправиться в поход по каким-то грязным и шумным кабакам. Кому он не решился отказать — им или себе? Впрочем, не важно — погулял на славу. Хотел отдохнуть, а устал так, что едва дышит. Хотел избавиться от ненужных мыслей, а теперь голова тяжелая, как котел. Хотел напиться — пил, пил, но жажда только усиливалась. В него вселился какой-то демон противоречия. Он прекрасно знал, чего не надо делать, и именно это делал с большим удовольствием. Ставил кому ни попадя, орал на всех языках мира, рвался в драку и, главное, поглощал рюмку за рюмкой омерзительной водки. От одного запаха которой хотелось блевать, а от вкуса — умереть на месте. Проснулся посреди ночи, почувствовав, что сейчас произойдет и то и другое.

Скорее, все же его разбудили: из глубины дома доносились какие-то звуки, кашель, что-то со стуком упало. Пожар? По крайней мере, воды будет вдоволь, а то сейчас — ни капли. Этот болван Василь, конечно, не позаботился. «Василь!» — закричал Джакомо что было сил, но… с губ не сорвалось ни звука. Господи, может быть, он уже на том свете, может, это вовсе не явь и не сон…

Лихорадочно ощупал себя. Голова, ноги — все на месте; сердце бьется. Живой. Это главное. Синяк на лбу до завтра сойдет. А нет — высыпет на него кило пудры. Болело еще в одном месте, но тут уж он помнил отчего. Поля. Поразительная Поля. Здоровенная туша с дырочкой Беттины. Еще немного, и от него бы мокрого места не осталось. Она-то куда девалась — должна быть при нем, облегчить страдания, напоить, помассировать голову. Ох, вытянуться бы сейчас рядом с этим телом, прохладным, озябшим во сне, лежать, ни о чем не думая, и радоваться любым проявлениям жизни. Отдыхать. Потом тронуть ее пальцем, легонько, чтобы явственнее ощутить прикосновение, быть может, перебросить через нее ноги — на всякий случай, чтобы не убежала, — и так дождаться утра.

Пить. Все равно что, хоть воду из таза. Но и таза не видно. Ну и банда. Он подохнет от жажды, и ни один из этих дармоедов пальцем не шевельнет. А ведь они здесь, здесь, он слышит чей-то неунимающийся кашель. Медленно встал, голова закружилась, желудок подскочил к горлу, но холодный пол под ногами сразу привел его в чувство. Открыл дверь в сени: где-то тут должно быть ведро с водой. Уже нащупал железную ручку и привязанную к ней кружку, как снова, отчетливо и близко, услышал звук, который раньше, не задумываясь, принял за кашель. Неужели он настолько пьян, так отупел, что не может отличить любовный стон от харканья чахоточного? И не узнать голоса, который совсем еще недавно сверлил ему уши. Поля? С Василем?

Кружка выпала из рук и плюхнулась в невидимую воду. Джакомо едва сдержался, чтобы не пнуть ведро ногой. Совсем сдурел из-за этой проклятой водки. Кто он? Одиннадцатилетний мальчишка, топчущийся, дрожа от холода и волнения, в коридоре под дверью Беттины, которая не отзывается на его шепот и стук, не впускает к себе, забыла клятвы, навеки связавшие их прошлой ночью? Еще не познавший женщины сопляк в ночной рубашке, услышавший на лестнице шаги возвращающегося домой хозяина и увидевший, как распахивается дверь другой комнаты, где живет этот прыщавый ублюдок Берти, и на пороге появляется его возлюбленная Беттина, судорожно подтягивающая чулки?