Граф Репнин обернулся, словно услышав эти беззвучные оскорбления. Насмешливо посмотрел на Казанову:

— Представляю, что вы сейчас думаете. Азиат, варвар, граф-кровопийца. Ну, ну, не отрицайте. Репертуар знакомый. Я знаю, что обо мне говорят. Хотя бы в этом можно верить фискалам. Полячишки — сентиментальный народ, но ничуть не менее жестокий, чем любой другой. Нам они ничего не прощают.

Соберись с духом, махни пренебрежительно рукой, сотри с лица нормальные человеческие чувства — пусть останутся только равнодушие и язвительность. Сейчас все решится. Ты поймешь, что тебе суждено: жизнь или смерть.

— Знаете, их предыдущий король, саксонский дуболом, презиравший свой народ куда больше, чем мы, целыми днями так развлекался. Даже во двор выходить ему было лень: сидел в кресле и из окна щелкал этих скотин. Поляки считают его великим правителем, хотя он, по сути, ничем больше не занимался. Но не был русским: здесь это само по себе достоинство.

Теперь граф казался почти добродушным, только насмешливый взгляд заставлял держаться начеку. И наново заряженное ружье в руке. Неужели еще не надоело?

— Я, по крайней мере, даю им шанс. Все равно бы подохли с голоду под забором. А тут — если победят, если отличатся — получат в награду приличную кость и жизнь в придачу. Скажем, — Репнин опять небрежно махнул прислуге рукой, — до следующего раза.

Значит, не надоело. Эта свинья в генеральском мундире откровенно над ним издевается: отлично ведь знает, что он, Казанова, сам мечется между костью и ружейным дулом. Как эти несчастные псины. До следующего раза… Не будет следующего раза. Он не бросится за кровавым куском, нырнет в кусты, только его и видели. А на прощание отколет такой номер, что его надолго запомнят. Так отличится, что они подавятся этой своей костью.

— Вы француз?

— Нет, венецианец.

Прекрасно знает, кто он, но приятно лишний раз подчеркнуть, что Джакомо Казанова — никто. Бесхозная дворняга!

— Венеция — маленький, но богатый и гордый край.

Он рискует. Заговорил без разрешения. Поддался эмоциям. Ошибка. Генеральский глаз сверкнул не так добродушно, как минуту назад.

— Вы, южане, тоже сентиментальный народ. Еще почище здешнего.

Может, и ошибка. Но что делать? Позволить безнаказанно себя оскорблять? Это же проверка. Он должен проявить твердость, если хочет остаться в живых. Да и лучше молоть языком, чем блевать от омерзения. Нельзя дольше медлить. Он скажет то, что собирался сказать, желает того граф или не желает. Ведь для них это гораздо важнее, чем для него. Ведь…

— Ваше сиятельство, я бы хотел…

Быстрое раздраженное движение генеральского пальца на мгновение его обескуражило. Ну ладно. Он попросит Всевышнего ниспослать ему красноречие и спокойствие, закроет глаза, не станет больше смотреть на это паскудство. Пусть сиятельный убийца развлекается в одиночку. Однако не закрыл глаз, наоборот, от изумления раскрыл еще шире. Ему не привиделось. Там, внизу, из калитки в воротах выскочил на смертоносную аллейку черно-белый пес, его пестрый друг, увязавшийся за ним на пути в Варшаву. Пропал он совсем недавно, еще не отощал и хвостом вилял, как всегда, весело и привет-либо. Как молить о спокойствии, глядя на эту, невесть почему довольную, лукавую морду? Ну же! У него не так много времени. Надо еще собраться, переодеться в дорогу, нанять коляску, испробовать на Василе сокрушительный удар в ухо. Это сейчас главное. Нельзя мешкать. Пусть даже он рискует навлечь на себя гнев его сиятельства — очень скоро от гнева не останется и следа. Вот о чем нужно думать, а вовсе не об этом виляющем хвостом дурне. Джакомо набрал воздуху в легкие, словно собираясь нырнуть.

— Я готов выполнить задание, ваше сиятельство.

Посол медленно повернулся, смерил его злобным взглядом.

— Какое задание? Вы о чём? И вообще, кто вам разрешил говорить?

— Прошу прощения, но дело чрезвычайной важности и не терпит отлагательств.

Граф, точно губка, разбухал от ярости. Приблизился, не выпуская ружья.

— Какое дело?

Сейчас. Даже если эти слова обожгут горло.

— Сегодня вечером я собираюсь похитить короля. Не знаю только, куда его доставить.

— Какого короля?

Глаза графа полезли на лоб, лицо налилось кровью и, казалось, вот-вот лопнет.

— Ну… польского. Станислава Августа.

Пестрый побежал. Погоди, идиот. Палач еще не отложил ружья, хотя пока целится в брюхо твоего хозяина, а не в твое. А, пускай целится в кого угодно, преимущество уже на его, Казановы, стороне. В иной ситуации он бы сейчас развалился в кресле, закинув ногу на ногу, может, даже отправил в рот горсть изюма или фиг и спокойно дожидался ответа на свое предложение. Бог мой, такое ведь не каждый день предлагают. Это же истинное чудо, лакомый кусочек для мастеров провокаций и интриг, зрелый плод, который сам просится в руки. А кого он в действительности намерен подсунуть вместо короля, уже совсем другая песня. Мало ли чудес основано на обмане, мало ли плодов с червоточинкой. Но сесть было некуда, и Казанова лишь непринужденно облокотился на балюстраду. Рюмочка коньяку тоже б не помешала. Лучше бы, чванливая свинья, приказал подать что-нибудь горячительное, вместо того чтобы тупо на него пялиться.

— Кто вас сюда прислал?

Холод, повеявший от этих слов, пока еще не испугал Джакомо. Не понимает, жирный дурак, про что ему говорят. Он собирается доставить им польского короля, их врага, строптивого Телка, которого пора поучить уму-разуму. Это ему крепко вбили в голову в петербургских застенках, он еще ничего не забыл. Кто прислал. Что ж, он скажет. Ничто так не украшает лжи, как капелька правды. Только не сразу. Стоит, пожалуй, набить себе цену. Да и Пестрому перепадет несколько лишних метров жизни.

— Я, видите ли… связан клятвой.

— Фамилия?

Кажется, кто-то из них зарапортовался, неправильно оценил ситуацию. И, чем сильней упиралось в кадык дуло ружья, тем острее сверлила душу… нет, не боль — страшная догадка, что просчитался он.

— Полковник Астафьев…

Чего еще ему надо, пусть уберет свою железную игрушку, как бы не выстрелила ненароком. Ну и разит у этого борова изо рта. Все можно выдержать, только не это.

— Шуты. Петербургские шуты.

То был рык разъяренного зверя, а не ответ дипломата. Хотя Репнин отступил назад и железо больше не давило на горло, Казанову охватил панический ужас. Этот бочонок тухлого сала всадит ему пулю в лоб? Но если не всадит, завтра выяснится, кто шут, а кто нет. Пусть только сообразят, что он приволок королевского двойника, что у них в руках Телок номер два, его величество Никто. Вся Европа покатится со смеху… уж он тому поспособствует. Но… вдруг и этот побагровевший от злости боров — жалкая имитация, а не настоящий посол ее императорского величества, его сиятельство граф Репнин? В чем дело? Он что, оглох? Не понимает, о чем речь? Стрелять, похоже, не собирается. Ударит по физиономии? Черт!

Тогда придется его убить. Он ведь дал себе клятву. Боже, будь милостив. Так, значит, выглядит их благодарность? Нет, что все-таки происходит? Он ошибся адресом?

— Тьфу, тошнит от этих болванов.

Посол скорее вздохнул, чем сплюнул. Крикнул что-то по-русски слуге и опустил ружье. Теперь проще простого было бы вырвать его у графа, раскроить прикладом череп или одним выстрелом продырявить жирную тушу. А потом… нет, ничего не выйдет. Казанова незаметно огляделся. Н-да, живым отсюда, пожалуй, не выбраться. Нет, нельзя рисковать. А что с Пестрым? Кошмар! Вот идиот: неторопливо, виляя хвостом, приближается к окровавленной награде. Кто же здесь угодил в западню? Глупый пес или он? Его схватят, посадят за решетку, а то и отправят в. Сибирь. Нет, такого ему не выдержать, пусть лучше сразу пристрелят. Но без борьбы он не сдастся.

Джакомо уже рассчитывал силу прыжка, уже ощущал в руке холодок ствола, раздающегося вширь и превращающегося в грозную палицу, когда Репнин вдруг повернулся к нему спиной и бросил ружье слуге. Все снова вернулось на свои места. Ага, его сиятельство решил, что довольно валять дурака, и сейчас перейдет к делу. Видимо, каждого так проверяют. Но у него нет ни охоты, ни времени заниматься чепухой. Он может передумать, и тогда — пишите пропало, господа. Поищите себе кого-нибудь другого. Merde, только бы этот большеногий болван не развопился, когда он будет вытаскивать его из-под кровати. А Катай? Может, отодрать ее прежде, чем заняться любовничком? Жаль было бы упустить случай. Причитается же ему награда за труды. Но время — лютый враг всякого удовольствия. Впрочем, для успокоения нервов… на скорую руку, за три минуты. Да, да, конечно.