Поэтому если бы Сталин был в это время Москве, ему обязательно принесли бы подлинники постановлений ГКО (тем более самых первых – № 1 и № 2) и они были бы подписаны лично им. А если он находился в Сочи, то все вопросы были обсуждены с ним по ВЧ-связи. Письма от Малышева вполне могли доставить самолетом (не исключено, что их привезли и члены Политбюро 29 июня). 1 июля Молотов вернулся самолетом из Сочи в Москву и привез ряд подписанных Сталиным документов, в том числе письма по Постановлениям ГКО № 1 и № 2. Поскребышев их немедленно дооформил как постановления от 1 июля 1941 г.
Постановление № 7, вероятно, было согласовано со Сталиным по ВЧ-связи, так как на нем есть пометка Поскребышева: «т. Сталин за (А. П.)» (зачем это было бы нужно, если бы вождь находился в Москве?). Тем не менее в нем рукой вождя вычеркнуты фамилии двух уполномоченных ГКО и добавлен раздел об уполномоченном ГКО по Смоленской области. Наиболее вероятное объяснение этого казуса такое: согласованное со Сталиным накануне заочно Постановление ГКО № 7 было оформлено и выпущено 2 июля 1941 г., а З июля он вернулся в Москву и в тот же день успел внести изменения в его текст еще до рассылки. В этот же день подпись Председателя ГКО Сталина впервые появилась сразу на двух постановлениях ГКО: № ГКО-9сс «Об изъятии обмундирования из неприкосновенного запаса Дальневосточного фронта и ЗАБВО» и № ГКО-14 о назначении Вознесенского Уполномоченным ГКО по вопросам вооружения и боеприпасов. Кроме того, имеется письмо за подписью Берия от З июля о сокращении сроков готовности куйбышевских авиазаводов, подписанное Сталиным 3 июля. Все это может быть подтверждением того, что Сталин вернулся в Москву именно 3 июля.
Еще одно очень серьезное подтверждение этому я обнаружил, изучая списки посетителей кабинета Сталина за 11 июня – 6 июля 1941 г. по записям в «Кремлевском журнале». Оказалось, что есть одна деталь, почему-то ускользавшая до сих пор от внимания исследователей этого важнейшего документа: практически ежедневно после перечня посетителей за текущий день вносилась отметка: «Последние вышли в…». Обычно в ней проставлялось то же время, что и против фамилии последнего посетителя, но иногда указывается время и более позднее, и это может означать лишь одно – время ухода из кабинета его хозяина.
Так 11 июня 1941 г. последние посетители (судя по составу, скорее всего, участники начавшегося в 0.20 совещания по истребителю МиГ-3), Маленков, Шахурин, Жигарев и Микоян (конструктор), вышли из кабинета в 1.15. Значит, согласно последней записи этого дня «Последн. вышли 1 ч. 30 мин. 12/VI 41» через 15 минут после окончания совещания из кабинета вышел Сталин.
Внимательно изучив, кто выходил последним из кабинета Сталина в период 11 июня – 6 июля 1941 г., я увидел, что в следующий раз Сталин выходил один последним из своего кабинета лишь 6 июля в 2.30, через пять минут после выхода членов ГКО и Политбюро. За весь период предполагаемого мною отсутствия вождя в Москве (с 19 июня по 2 июля) этого не произошло ни разу и повторилось лишь после его возвращения в Москву (3 июля он вышел вместе с Молотовым, Ворошиловым, Кагановичем и Вознесенским; 4 июля – с Молотовым, Ворошиловым, Берией и Маленковым; а 5 июля – с Молотовым).
Надо признать, что в «Кремлевском журнале» мною обнаружен еще один такой случай. 27 июня 1941 г. после последнего в этот день совещания в сталинском кабинете, в котором участвовали Микоян, Тимошенко, Голиков, Берия, Кузнецов и которое закончилось в 2.35, написано: «Последние вышли 2.40». Эта запись рушит все мои построения об отсутствии Сталина в Москве, если не предположить, что Молотов в этот день незаметно для дежурного секретаря вернулся в кабинет (он даже мог пройти через второй вход в сталинский кабинет) и вышел последним в 2.40, а дежурный секретарь не указал это отдельным упоминанием о Молотове, а написал так, как обычно отмечал уход хозяина кабинета: «Последние вышли в…». Другая возможная причина этого казуса – если ежедневные записи на отдельные листки для службы охраны, которые почему-то называются «Тетради (журналы) записи лиц, принятых И. В. Сталиным», делали не сами дежурные секретари, а другие малозначительные сотрудники Особого сектора, подчиненные Поскребышева. При этом они переписывали на отдельные листки записи, сделанные в течение дня дежурным секретарем в приемной (в рассматриваемый период – Поскребышевым, Чечулиным и Чернухой). Поэтому в листках нет ни единого изменения, хотя фамилии порою даны ошибочно и явно записаны на слух (Саклиер вместо Сакриер и т. п.). Тогда указанная ошибка могла вкрасться при переписывании. Дело в том, что последние посетители кабинета – Микоян, Тимошенко, Голиков, Берия и Кузнецов в этот день вышли в 2.35. Молотов же с 17 июня по 4 июля выходил всегда последним. Наверняка вышел последним и в этот день, и в подлиннике «Кремлевского журнала» было указано время его второго пребывания в кабинете: «21.25 – 2.40». При переписывании этих цифр на отдельный лист, вторую прочитали ошибочно и записали как «24.00». Тогда все становится на место.
Неожиданный ответ вождя на «Вопрос НКО»
Решение Политбюро № 34/55 от 19 июня 1941 г.
Это первая страница последнего предвоенного Решения Политбюро о перестановках высшего командного состава Красной Армии («Вопрос НКО». П. № 34/55 от 19 июня 1941 г.), принятого на основе проекта приказа наркома обороны. Обычно такие проекты согласовывались с членами Политбюро без проведения заседания, в рабочем порядке – они либо визировали документ, либо давали устное согласие по телефону через Поскребышева, о чем тот делал пометку на проекте. После получения согласия большинства (5 человек) Поскребышев присваивал решению номер, состоящий из двух цифр, разделенных косой чертой: первая цифра – № протокола, вторая – № пункта решения этого протокола, и указывал дату, после чего решение считалось принятым. (Иногда текст решения Сталин правил собственноручно, что бывало довольно редко, обычно изменения по его указанию вносил Поскребышев, или тот, кто докладывал вождю проект решения.)
В данном проекте приказа самым интересным (кроме самого приказа, ибо он публикуется впервые) является первый пункт о Локтионове. Дело в том, что с конца ноября 1940 г. он был освобожден от должности замнаркома обороны и командующего ПрибОВО и переведен в распоряжение НКО. Какая работа была ему поручена и где он находился – неизвестно. Из Риги он уехал. Одни считают, что он взял отпуск, другие – что он лечился в госпитале, есть даже сообщения, что 14 июня 1941 г. он был арестован. Из проекта приказа видно, что едва ли это реально, ибо в любом из перечисленных случаев нарком обороны не предлагал бы его 18 июня 1941 г. на ключевую должность генерал-инспектора пехоты Красной Армии в первом, самом важном, пункте проекта приказа, поданного вождю и Политбюро на согласование.
А вот еще один приказ наркома обороны, оформленный как решение Политбюро от 30 ноября 1940 г., – как раз тот самый, никому не известный (по-моему, он публикуется впервые), которым Локтионов освобождался от должности командующего ПрибОВО. Только – простите! – как же он мог в этой самой должности участвовать в работе Совещания высшего руководящего состава РККА 23–31 декабря 1940 г. (в списке участников под № 152), больной или утративший доверие? Таких на это совещание не приглашали. Значит, он не лечился, не отдыхал и не «сидел», а находился «в распоряжении НКО» и занимался другими делами – скорее всего, готовил Великую транспортную операцию. И уже не был заместителем наркома обороны, а когда его освободили – не известно. Или наоборот – продолжал оставаться замнаркома, поскольку об этом ничего не сказано. Но ведь не обнаружено другого приказа о его освобождении от этой должности.
