Дата составления этого документа не указана. Судя по подписям, он был отпечатан и подписан в Москве после возвращения всех советских граждан в августе 1941 г., хотя перечисленные выше записки могли быть написаны гораздо раньше, и даже до совершения обмена. Стоит отметить, что советская колония из Берлина, а также из оккупированных Германией стран вывозилась двумя поездами, условия жизни в которых заметно отличались, так как в одном ехали сотрудники посольства СССР в Берлине, а в другом – все остальные интернированные советские граждане. Вот как описывает это Бережков: «Условия в поезде интернированных были очень тяжелыми. Люди терпели неудобства, прежде всего из-за страшной скученности. Один мог прилечь только тогда, когда остальные, располагавшиеся на этой же скамейке, стояли. Питание было крайне скудное. Из-за отсутствия теплой одежды многие студились: временами – особенно при переезде через Альпы – в вагонах было очень холодно… Дипломаты и сотрудники посольства эвакуировались в нормальных условиях. Им был предоставлен специальный поезд из спальных вагонов с мягкими двухместными купе. Наш маршрут шел через Прагу, Вену, Белград, Софию…» [8. С. 84–85].

В каждой из этих столиц в поезд с интернированными советскими людьми подсаживались советские граждане из персонала консульств и других советских представительств, а также командированные в эти страны советские приемщики выполненных заказов. А вот как Бережков описывает условия обмена: «Согласно договоренности, обмен осуществлялся в следующем порядке: советская колония должна была перейти из Болгарии в Турцию, а немецкая – из Советского Закавказья также на турецкую территорию. Это должно было произойти одновременно и под наблюдением посредников. Но когда мы проехали Югославию и были уже на болгарской территории… получили из Берлина указание производить обмен не на болгаро-турецкой, а на югославско-болгарской границе… Болгария не является оккупированной страной, она находится в союзе с Германией. Поэтому, переезжая в Болгарию, советская колония покидает контролируемую рейхом территорию. Поскольку, однако, поезд с германскими представителями, эвакуирующимися из Москвы, еще не прибыл на советско-турецкую границу, оба состава с советскими гражданами не будут следовать дальше. Их возвращают назад, в югославский город Ниш, где они будут находиться в ожидании дальнейших указаний…» [Там же. С. 85].

Даты, по которым можно составить представление о передвижении советской колонии, опять-таки «от Бережкова», ибо других нет: «Выезд советской колонии из Берлина… был назначен на 2 июля… В Нише наш состав загнали на запасной путь… Вскоре мы узнали, что в Ниш прибыл и второй состав с советскими гражданами… За пять дней пути люди еще больше похудели… Простояв в Нише несколько дней, мы, наконец, снова двинулись в путь… к болгарскому пограничному городу Свиленграду. Здесь мы простояли еще два дня… подошел второй состав… уточнили списки, после чего пересекли турецкую границу» [Там же. С. 84–89].

Единственное, за что здесь можно зацепиться при вычислении даты пересечения турецкой границы, так это за слова «уточнили списки», поскольку из официального документа (телеграммы Стаменова Шуленбургу, переданной 10 июля через Васюкова в Ленинакан) известно, что эвакуацию советских граждан на турецкую территорию было предложено начать 11 июля и закончить 13 июля. Но советские представители, подписав акт передачи, сошли с поезда с немецким посольством лишь13 июля, а послы могли пересекать турецкую границу, скорей всего, последними, с последней – третьей партией выезжающих, то есть 16 июля. Но к этому моменту стало известно, что при уточнении списков на границе Деканозов обнаружил нехватку 99 советских граждан, об этом упоминается и в телеграмме Стаменова. Может быть, среди них был и Яков Джугашвили? Или им мог быть единственный упомянутый среди списка интернированных советских граждан-приемщиков грузин: «приемщик, командированный по линии НКВТ» – Какабидзе Георгий Серапионович? Может быть, его вычислили или кто-то выдал? Ведь в истории этого обмена есть еще одно темное пятно – среди интернированных советских граждан оказалось трое неизвестных. Вот что пишет Бережков: «Их никто не знал, но все трое уверяли, что они советские граждане, работали в Германии и теперь возвращаются на родину вместе со всеми. Представитель Вильгельмштрассе тоже уверял, что эти трое прибыли в командировку в Голландию и всегда числились советскими гражданами… При переезде через болгаро-турецкую границу все трое заявили, что они отказываются вернуться в Советский Союз». Возможно, это была провокация немецких спецслужб, или этих людей просто выкрали из поезда, а объявили, что они попросили политического убежища. Тогда имеющиеся договоренности об обмене нарушались бы не Германией, а конкретными людьми, а с этим якобы ничего нельзя было поделать. Якова могли вытащить из советской колонии в последний момент. Ведь о том, кто он был на самом деле, мог знать лишь один человек – Деканозов, владевший грузинским языком и лично с ним знакомый.

Почему-то Бережков чересчур подробно описывает в своей последней книге (1998), как он ехал из Свиленграда до Москвы вместе с бывшим руководством посольства в Берлине – послом Деканозовым, советником посла Семеновым, военным атташе генералом Тупиковым, заместителем резидента НКГБ Коротковым и своей женой Галиной: на автомашине до Стамбула, катером через Босфор, поездом до Анкары, сутки в Анкаре, самолетом до Ленинакана (может быть, это было условие обмена, после чего Шуленбург вылетел в Берлин?), оттуда самолетом в Тбилиси (с ночевкой) и, наконец, рейсом Тбилиси – Москва (с двумя посадками – в Ростове и Куйбышеве). Несмотря на все это, Деканозов на самом деле прибыл в Москву 19 июля 1941 г., о чем сообщила газета «Правда» 20 июля 1941 г. Это возможно лишь в следующих случаях:

– если обмен и передача Деканозову письма Сталину от сына произошли 19 июля в 6–7 утра, до Стамбула Деканозова доставили на небольшом самолете за 1,5–2 часа, а на стамбульском аэродроме его ждал специальный «Дуглас», который пролетел над Турцией до Анкары, затем, сделав посадки в Тбилиси, Ростове и Куйбышеве, – над СССР и приземлился в конце того же дня в Москве;

– если обмен и передача Деканозову письма произошли в первой половине дня 19 июля. Автомашина доставила его до Стамбула, откуда он связался с Москвой по телефону из советского консульства с Берией или Поскребышевым, передал, что Яков жив, и зачитал текст его письма. Если Яков работал на военном заводе или в закрытом ведомстве, от которого и был командирован в Германию, Деканозов сказал также, что нужно срочно передать точные данные для легендирования его службы в Красной Армии (и уже на следующий день в штаб 20-й Армии из штаба Западного фронта пошло указание: «20 июля 1941 г. Передайте немедленно Командарму 20 Курочкину: Жуков приказал немедленно выяснить и донести в штаб фронта – где находится командир батареи 14-ого гаубичного полка 14-ой танковой дивизии старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович. Маландин» (Сухотин Я. Л. Яков Джугашвили. Сын Сталина // Мужество. 1991. № 5. С. 80). Одновременно Деканозов просил в завтрашних газетах напечатать, что он вернулся в Москву 19 июля. Таковым могло быть условие договоренности по легендированию попадания Якова в плен. После этого он мог добираться до Москвы в течение нескольких дней, как это и описал Бережков;

– если обмен и передача Деканозову письма произошли в любой день после 13 июля, а потом он добирался до Москвы так, как это описано у Бережкова, и прибыл в нее 19 июля. В этом случае публикация в газете «Правда» сообщения о прибытии в Москву Деканозова могла быть условным знаком немцам о передаче Сталину письма от сына. Они же в ответ на это изменили дату на фотокопии этого письма и стали его широко публиковать, подчеркивая, что оно было доставлено дипломатическим путем…

Как бы там ни было, хотя Якова Джугашвили отбить не удалось, но все-таки обмен немецкого посольства на советскую колонию в Германии и оккупированных ею странах состоялся, и в соотношении не 1:1, как требовали немцы, а 8:1, как потребовала советская сторона!