— У вас, наверное, куча детей? — сказал я сочувственно.

Нет, детей у него нет, но есть жена, управляющий и мажордом, слуги, горничные, два шофера, садовники и тому подобное — действительно, целая семья.

Я спросил его, не знает ли его бухгалтер каких-нибудь ходов, чтобы обойти закон, ведь на то и держат таких людей. Но он заверил, что это никак невозможно. Пожалуйста, он выпишет новые счета и переведет векселя на подставное лицо, но, если и нарядить прибыль в другое платье, существовать она не перестанет, так что все эти способы — лишь отсрочка экзекуции. Сейчас он купил за два миллиона старый танкер «Гваделупа» и модернизирует его, ставит новые машины и тому подобное, на сумму еще два миллиона. Всего, значит, четыре. Но что толку, ведь танкер превратится в новый корабль, который войдет в его актив. А перевести из актива в пассив — все равно что девицу одеть парнем, достаточно снять с нее штаны, и подлог виден, так он сказал. Нет, пустит ли он этот проклятый доход в оборот в форме денег, кораблей, материалов или предоставит ход событий его естественному течению, а с казначейством рассчитываться все равно придется.

И больше всего его угнетало твердое убеждение, что скоро начнется война, и тогда «Гваделупа», увы, удвоится в цене, и казна так пустит ему кровь, что он этого не переживет. «Не будем больше об этом, — попросил он. — Тут ничем не поможешь. Заколдованный круг, из которого нет выхода, я ничего не могу сделать. Вот до чего довели нас коммунисты, дорогой друг». Он бессильно опустил руки на стол. Его белоснежные манжеты сверкали. Он сидел усталый и опустошенный, как блудный сын, истощивший последние силы в долгом странствии, чтобы прийти в бар «Америкен» и умереть.

«Если вы не сочтете неуместным мое вмешательство в ваши дела, я попытаюсь найти выход, господин де Кастеллан», — сказал я участливо, ибо было ясно, что от него не дождешься какой-либо инициативы.

«Не стоит тебе затрудняться, дорогой мальчик», — вздохнул он устало. И в этом его внезапном переходе на «ты» было больше горя, чем во всей книге Иова.

— Положение этого достойного сожаления человека, — продолжал Боорман, — чрезвычайно заинтересовало меня, в частности потому, что я увидел здесь возможность заработать. Придя к себе в номер, я сел и стал думать. Должна же найтись какая-нибудь лазейка, пока баланс у него еще не подведен и он не подал в налоговое управление сведений о своих доходах! Иначе это действительно было бы вопиющей несправедливостью.

Итак, значит, вот наши четыре миллиона, а рядышком стоит государственная казна и терпеливо выжидает, не спуская, однако, глаз с лакомого кусочка: как бы вырвать из-под носа цербера этот кусочек, не сунув при этом в петлю свою голову?

Мысль о покупке и перестройке «Гваделупы» была поистине внушена ему божественным провидением. Ибо де Кастеллан взвалил на себя титанический труд вовсе не для того, чтобы отсрочить выплату налогов в казну, нет, просто он был рабом своего дела, он сделал это из чистой и бескорыстной любви к судостроению.

По-видимому, на верфи после выполнения заказов, принесших ему четыре миллиона, было временное затишье. И чтобы не сворачивать работ, он на свой страх и риск стал не торопясь обновлять танкер, на который рано или поздно будет искать покупателя. Именно перспектива перепродажи озарила меня и навела на верный след.

Боорман замолчал и посмотрел на меня.

— Вы судовой маклер, поседевший на этом славном поприще, — продолжал он, взглянув на мои милые модели. — Долгие годы вы манипулировали кораблями, получая за это комиссионные. А что, если я предложу вам четыре миллиона? А, господин Пеетерс?

Однако я был вынужден признаться, что так же, как тот охваченный горем господин из бара «Америкен», не вижу никакого выхода. По-моему, как ни верти, вся история должна кончиться выплатой процентов в казну.

— Это все, что вы можете сказать? — спросил Боорман. — Скудно, скудно. А я-то ожидал, что вы сейчас попадете прямо в точку. Жаль, ибо, если бы вы сами дошли до этой мысли, она показалась бы вам более заслуживающей доверия. Одним словом, господин Пеетерс, я нашел выход.

Он так подчеркнуто произнес мою простонародную фамилию, что она прозвучала как пощечина; я даже побледнел. В эту минуту я мог очень живо представить себе, почему Стивенсон с улицы Буасси д’Англез позвал слугу и попросил его присутствовать при второй половине монолога Боормана.

— У вас есть во Франции недвижимое имущество, например дома, земля и тому подобное? Думаю, нет. Конечно, это не исключено, однако дома в Париже слишком дороги, чтобы их можно было купить на комиссионные. Вы меня, конечно, извините…

Мои прекрасные модели судов и огромный письменный стол с мраморной чернильницей не ввели его в заблуждение; я, задыхаясь от ярости, признался, что собственности подобного рода у меня нет, ибо понимал, что его все равно не проведешь.

— Итак, у вас есть только счет в банке и жиро и, может быть, еще немного ценных бумаг?

Я утвердительно кивнул в надежде, что он не станет раздевать меня дальше.

— Разрешите еще один вопрос, господин Пеетерс: имуществом вы владеете совместно с женой или раздельно? Все останется между нами. Я сообщил вам фамилию владельца и название корабля, так что уж и вам тоже нечего в прятки играть. Давайте выкладывайте.

Я нерешительно выдавил из себя, что все мое имущество записано на жену; при этом у меня было такое чувство, будто я снимаю с себя белье.

— Отлично, — обрадовался Боорман. — Так и должно быть. Я ни за что бы не допустил, чтобы из-за махинаций де Кастеллана у вас были неприятности с налоговым управлением. Вы живете в Париже, а он в Марселе, вы не общаетесь, у вас разные занятия и разное положение. Казна ничего не заподозрит. Да и война скоро. Но несмотря на это, я предпочитаю человека, который в крайнем случае может сунуть все свое состояние в карман, так как личный обыск при подобных делах не применяется.

Вы, конечно, задумывались над условиями, поставленными мною в объявлении, господин Пеетерс? Да, я искал иностранца, потому что ему проще смыться, чем французскому подданному, — ведь иностранец может в любой момент уехать в деревню, на родину, поудить рыбку, а там казна его не достанет — руки коротки. Представляете? Сидит себе человек спокойненько в камышах с удочкой, а в десяти метрах от него кровожадное чудовище бессильно исходит слюной. Кроме того, я искал одинокого дельца потому, что в его собственных интересах держать язык за зубами. Представьте себе акционерное общество, в котором президент на общем собрании пайщиков заявляет: «Господа, наш бюджетный год закончен с доходом семьсот тысяч франков, но мы заработаем сверх того еще полтора миллиона на „Гваделупе“, если будем молчать». Слушатели, конечно, устроят ему овацию, но будут ли они молчать? Нет, коллективный секрет немыслим. Ведь на долю каждого придется не больше, чем получил бы каждый француз от продажи Венеры Милосской. И в тот же день они раззвонили бы всю эту историю, сначала в кругу друзей, потом в постели — своей дражайшей супруге. А за полную сумму язык проглотит даже самый отъявленный болтун.

И наконец, я искал специалиста, ибо показалось бы странным, если бы «Гваделупу» приобрел человек, никогда не имевший отношения к кораблям, например агент по скупке и продаже векселей или аптекарь. Или, скажем, букмекер, пастор, генерал. Нет, это не годится, господин Пеетерс. Ведь успех зависит не только от того, что де Кастеллан, получив ваше согласие, сделает запись в своей приходо-расходной книге, в силу которой «Гваделупа», которая до сих пор стояла в графе «дебет», чем принесла нам массу хлопот, перекочует в статью «кредит», чтобы таким образом благополучно провалиться в тартарары, а для казны на сцену выступит новый дебитор, Джек Пеетерс, — разрешите представить, господа? Имя, внесенное в книге де Кастеллана в графу «разные дебиторы», должно принадлежать человеку, которому с полной вероятностью можно приписать четыре миллиона, то есть человеку вполне платежеспособному, с безупречной, незапятнанной репутацией в судовладельческом мире, тому, кто не вызовет подозрений, если появится на рынке с «Гваделупой».