«Интересно, как идут дела в Асике?» — подумал Мюллер и дал указание срочно соединить его по телефону с заводом.

К телефону подошел управляющий. Как Мюллер и ожидал, ему все же удалось подкупить профсоюзных боссов, хотя обошлось все это недешево, и завтра завод начнет нормально работать. Еще дня три-четыре, и опытный цех будет готов к пуску.

Мюллер вдруг почувствовал сначала знакомую тяжесть в груди, которая, как он уже хорошо знал, через некоторое время перейдет в тупую, наполняющую весь организм боль. Он быстро подошел к встроенному в стену сейфу, набрал код, открыл дверцу и достал небольшую красную коробочку с лекарством. Теперь боль успокоится, но ненадолго. Он закрыл сейф, вернулся к столу, достал начатую бутылку виски. Доктор уже не раз предупреждал его не пить виски после приема лекарства. Последствия, говорил он, могут быть самые неожиданные, но Мюллер не боялся последствий, а боль от этого сразу снималась, хотя в голове начиналась какая-то чехарда.

Неуверенной походкой он дошел до дивана, прилег на него. Мюллер знал, что сейчас опять, как и ночью, начнутся галлюцинации. Сначала он почувствовал знакомый сладковатый запах табака, затем услышал легкое покашливание, а потом как-то сразу возник весь облик Бенджамина Смита. Нет, он не истекал кровью от смертельной раны, как изображали пришельцев с того света в старинных романах о привидениях. Он, как и все, с кем приходилось таким вот образом общаться в последнее время, не был жильцом мира теней, а скорее психическим отпечатком того, чем он был в материальном мире. Мюллер понял — они не участвуют ни в чем том, что произошло бы после их ухода из жизни, и могли вести с ним беседу лишь на темы, связанные с их прошлым.

— Тебя интересует, кто меня убил и за что? — вынув трубку изо рта и пустив облачко дыма, обратился к нему Бенджамин. — Это ты скоро сам поймешь. Я был лишь тем актером в этой пьесе, который раньше всех сошел со сцены, но хорошо знал, чем пьеса кончится. Скоро и ты все узнаешь.

Неожиданно Бенджамин Смит исчез, и начался какой-то фантастический хоровод лиц: хихикающий Вардан с мензуркой в руках, со священным шнуром брахмана через обнаженный торс, Вилли Смит, превратившийся в трехметрового великана, окруженный толпой танцующих жриц, и, наконец, сам Джай-баба, парящий над землей, с головой старика и телом ребенка. Мюллеру стало ужасно душно, хотелось пить, и здесь он не ощутил, а скорее угадал укол шприца в изгиб руки — и все вдруг пропало.

Он открыл глаза — над ним склонились доктор и его ассистентка. Сознание медленно возвращалось к Мюллеру вместе с каким-то совершенно новым, ему еще неясным чувством, заполнившим все его существо и полностью вытеснившим безысходный страх перед будущим.

Глава девятая

ВИЗИТ В ЙОГА-ЦЕНТР

Виджей проснулся, как обычно, с первыми лучами солнца, которые проникли сквозь щели в оконных ставнях. Он встал и, стараясь не разбудить Агарвала — ведь спали-то они в эту ночь часа четыре, не более, — подошел к лежавшему на раскладушке другу, накрыл его своим шерстяным армейским пледом. Тот, не просыпаясь, приоткрыл наполовину глаза, что-то пробормотал, а затем еще сильнее, почти с головой, закутался и вновь начал негромко похрапывать.

Инспектор, осторожно ступая, прошел к двери. Молочник, как всегда к этому времени, уже наполнил выставленный накануне вечером за дверь литровый алюминиевый бидончик свежим, еще сохранившим коровье тепло молоком. Виджей зажег газовую плиту, поставил на конфорку маленькую, начищенную почти до зеркального блеска кастрюльку, налил в нее молоко, а сам, отойдя к зеркалу, висевшему над умывальником, начал бриться. Увлекшись каждодневной борьбой со своей на редкость жесткой щетиной волос, требовавшей каждый раз смены лезвия безопасной бритвы, Виджей чуть было не упустил уже начавшее закипать молоко. Он быстро подскочил к плите, уменьшил огонь, подул на угрожающе вздыбившуюся пену. Затем, когда пена немного осела, Виджей взял баночку с чаем и насыпал в кипящее молоко три ложки мелкого, дающего крепкий настой чая.

Чай согрел его, придал бодрость. Инспектор надел через плечо ремень с кобурой, вытащил из нее пистолет, проверил магазин. Минут через пять он вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь, с третьей попытки завел машину, вырулил на проезжую часть улицы. Миновав старые кварталы города, инспектор свернул не налево, как обычно, на дорогу, ведшую к управлению полиции, а поехал прямо, решив заехать на минутку в особняк Смита. У ворот на знакомом плетеном кресле сидел, закутавшись в плед, не Махмуд, а садовник. Поздоровавшись с ним, инспектор поинтересовался, где он может найти слугу-чокидара. Садовник ответил не сразу.

— Увезли его ночью в больницу, — наконец вымолвил он.

— В какую больницу? — удивленно спросил инспектор.

— С нервами у него стало что-то не в порядке. Припадок случился, вот и увезли, — ответил садовник.

— А жена его дома?

— Нет, она вчера вечером уехала в деревню. Телеграмма пришла, что сестра ее при смерти.

— Хозяин на работе или еще дома?

— Нет, инспектор-сааб, он еще вчера куда-то уехал, и дома никого сейчас нет.

— Ты видел, как увозили Махмуда?

— Ничего я не знаю, инспектор-сааб. Я приехал сегодня, как обычно, на работу, а здесь двое меня уже поджидали — по виду очень солидные люди.

Виджей от этих слов даже вспотел и, не говоря садовнику больше ни слова, быстро сел в машину и рванул ее с места. Он понял, что сам загнал слугу в капкан, заставив того передать папку с бумагами этим людям из Службы национальной безопасности.

До городской психиатрической больницы, расположившейся на окраине старой части столицы, он сумел добраться за полчаса. Въехав прямо во двор через открытые ворота, он почти бегом бросился к старому обшарпанному зданию с табличкой «Приемное отделение». Внутри пахло карболкой и гарью низкосортного растительного масла. С трудом найдя пожилого небритого мужчину-регистратора, которого он сначала принял за очередное пополнение больницы, инспектор ткнул ему в нос свое удостоверение и потребовал срочно узнать, поступал ли ночью больной по имени Махмуд.

Дежурный, не обращая внимания на возбужденный тон инспектора, не спеша достал с пыльной полки огромный, измазанный жиром и чернильной пастой регистрационный журнал и начал медленно его листать. Дойдя до последнего листа, он провел пальцем по строчкам, вполголоса по слогам читая фамилии поступивших пациентов. Наконец он прочитал уже более громким голосом:

— Махмуд Авиз, сорок девять лет. Диагноз — шизофрения. Корпус два, палата пять, — и посмотрел на инспектора с выражением честно исполненного долга.

— Мне надо срочно его видеть. Проводите меня к нему, — командирским голосом произнес инспектор.

Дежурный медленно повернулся, жестом позвал кого-то из угла, где сидело несколько дюжих парней в синих халатах, и велел ему проводить Виджея в корпус два.

Инспектор давно знал, что «храм спокойствия», как прозвали в народе эту больницу, влачит жалкое существование, но то, что предстало перед глазами, его потрясло. Внутри за высоким забором вдоль серых грязных стен одноэтажных бараков стояли, сидели на земле группки закутанных в одинаковые рваные казенные одеяла греющихся на солнце людей. Несчастные испуганно шарахались от Виджея и его сопровождающего, который грубыми криками пытался загнать их в барак. Они зашли в один из таких бараков. У входа Виджей с трудом перешагнул через широкую, заполненную зеленоватой жижей канаву с нечистотами, запахом которых был насквозь пропитан разгороженный на своеобразные клети больничный барак.

— Вот, инспектор-сааб, больной номер сто пятнадцать, — произнес санитар, подойдя к одной из последних клетушек.

Виджей подошел поближе, посмотрел внутрь. Там на полу сидел, глядя прямо на него немигающими, полными ужаса глазами, знакомый слуга-чокидар.