В книге отзывов Орест обнаружил запись на кириллице. Он стал читать вслух:

— Мои руки прикоснулись к мрамору роденовских изваяний. Его скульптуры, как боги, ходили вокруг меня. Он наградил свои творения формой богов, воплощенных в камне. Они лежат, как живые среди мёртвых. Моя госпожа, владычица времени, открыла врата в это святилище, ослепляющее белым камнем. Я, как день вчерашний, вышел к свету нового завтрашнего дня…

Ничего не понимая, Исида воскликнула:

— Мне нравится твой язык, очень приятно звучит! Мне кажется, если скрестить японский с русским, то было бы красивей, нежели нынешний гибрид. Японские слова смешали с английскими, словно рис с гречкой. Я уже сама с трудом его понимаю, этот современный язык.

Её признание Орест оценил как «национальную самокритику». Они вышли из музея, солнечный свет затмил глаза. Вскоре на сетчатке глаз Ореста проступила картинка, словно негативное изображение превращалось в позитив. Послышался весёлый лай собаки, так похожий на густой добродушный голос Флобера. Кажется, вот он выскочит из‑за угла, подбежит к Оресту и лизнёт ладони; на секунду вспомнилась Марго в красном свете, когда она, склонённая над реактивами, проявляла на кухне чёрно — белые фотографии, сделанные фотоаппаратом «Зоркий-4».

Они возвращались пешком, по дороге зашли в магазин, купили велосипед. Её мальчик мигом оседлал велосипед, чуть не сшиб прохожего. Исида закудахтала, захлопала крыльями. Вернулись с экскурсии после трёх, утомленные и голодные. Орест достал с полки медальон, отряхнул пыль, протёр о колено, повесил на шею — вот для чего потребовалась ему эта тесёмочка.

Его тело гудело от усталости, а голова — от чужеродной речи. Он полез в офуро, чтобы немного расслабиться. Там он предался традиционному созерцанию своего глубокого пупка, окружённого чёрными волосками; затем — мыслям о симметрии бытия и асимметрии небытия. Этим размышлениям он порой посвящал свое время в ванной Марго; или на море, когда уплывал далеко от берега, ложился на спину и отрешённо смотрел в небо, испытывая сладостное чувство владения двумя безднами… В такие счастливые мгновения для него не существовало ни смерти, ни его самого, ни мира, ни времени, ничего — ничего.

На этот раз что‑то мешало ему сосредоточиться; в голове крутился калейдоскоп впечатлений. Где‑то на окраине сознания крохотным солнечным зайчиком вспыхивала мысль о Марго. Странно, что, добровольно выпустив Ореста из своих рук, она продолжала удерживать его в своих мыслях. Марго ожидала звонка, хотя уверяла Тамару Ефимовну, что вовсе не ждёт, но каждый раз, когда телефон вздрагивал от звонка, она тоже поддавалась его нервозности — сначала опрокинула бутылочку с лаком, затем уронила щипчики для маникюра…

ТРЁХГРОШОВЫЙ ТАМАГОЧИ

Прошли дни, затем прошли недели. На ветках просыпались почки. Марго распускала свитер, связанный когда‑то для Ореста; она распускала не просто свитер, а все свои чувства, которые вкладывала когда‑то в это вязание, распускала часть жизни, воспоминания, ночи наслаждения. Это была её домашняя, можно сказать, кустарная психотерапия. То, что отягощало её сердце, она сматывала в толстый клубок пряжи. Из неё она свяжет себе новое платье, длинное, до пят. Таким способом она расправлялась с Орестом — каждой петлей на спицах. «На её месте другая женщина завела бы себе нового любовника». Эта расхожая мысль звучала голосом то мамы, то подруги, то ещё кого‑то.

Наконец пришёл Артур. Шумный, весёлый.

— В городе развелось столько нищих и калек! — начал он с порога. — Раньше их не было видно. Откуда они выползли, из каких щелей? Как в Токио! Да здравствует капитализм с человеческим лицом! Раньше нас им стращали на лекциях, внушали, что мы учим языки, чтобы могли защищать родной социализм перед буржуинами, ха!

Марго оставила его тираду без единой реплики. Она ждала его с рассказом о пребывании в Стране восходящего солнца, куда он ездил на месячную стажировку. Наверняка он привёз какие‑нибудь подарочки. Он всегда что‑нибудь дарил ей, за что и любила его, ведь одинокой женщине дорого любое внимание.

— Ну, теперь идеологию отменили на нашем идеологическом факультете и ввели новую дисциплину — религиоведение, — сказала Марго Юозефовна.

— И кто же будет преподавать, попы, что ли?

— Бывшая кафедра научного коммунизма, они переориентировались.

— Опаньки! — воскликнул Артур.

— Ага!

Никелированный сияющий чайник грелся на электроплите. Желанный гость с заграничным ветром в голове рассказывал о своих впечатлениях, сидя в кресле напротив Марго и держа в руках синий клубок. Он не сразу вынул подарки, а посреди рассказа, как фокусник.

— Был в музее современного искусства. Какая живопись, просто глаз прошибает! Я оставил в книге отзывов автограф, написал о впечатлениях, пусть читают потомки. И вот какую вещицу я купил за тридцать йен, совсем не дорого, на базаре в Уэно!

Его глаза игриво блестели, голос выдавал высокие нотки. Он вынул некий предмет из внутреннего кармана пиджака. Марго потрогала лацкан, потеребила пальцами материю. Ничего не сказала.

Это был волчок с белым верхом и жёлтым низом. Артур поставил его на край письменного стола и ловко крутанул двумя пальцами, сверкнувшими отполированными ногтями. Волчок легкомысленно завертелся, и в тот же миг запиликала латиноамериканская музыка — популярная ламбада.

— Какая забавная штучка, музычка весёленькая! — иронично воскликнула Марго.

Артур растянул губы в обворожительной улыбке:

— Я купил это специально для вас!

— Ой, спасибочки! — искренне, по — детски обрадовалась Марго.

Волчок вертелся до самого края и скатился со стола на пол, под ноги Артуру.

— Кстати… — он сделал паузу, которая обозначилась вздёрнутыми тонкими бровями и слегка прикрытыми глазами, — вы знаете, кого я видел в Токио?

Он наклонился за игрушкой.

— Нет, конечно.

— Ни за что не догадаетесь! Ореста, моего однокорытника! Он шёл с какой‑то дамой… Интересная такая женщина, надо сказать…

— Ах, вот как! Ты с ними разговаривал?

— Нет, не пришлось, затерялись в толпе.

— Как она выглядит?

— Ну, взрослая довольно‑таки. Я бы сказал, ну, ассирийского типа, как Джуна. Лицо, как маска из театра Но, возраст неразличим. Кстати, вы знаете, что актёры этого театра — это парии, как и гейши? Был такой случай…»

— Удивительно! В таком большом городе…

Марго поднялась, отложив свитер. Она вышла на кухню, чтобы скрыть внезапное волнение. «Почему, почему?.. — упоминание об Оресте задело её сердце, словно острым коготком. — Ну и что, пусть, чего теперь, ведь уже прошло…» — Марго путалась в бессвязных мыслях. Её гость снова завёл волчок, жизнерадостная музыка вызвала у Марго вспышку бессильной ревности. Она стала шумно хлопать дверцами, чайником, чашками. Это кое‑как заглушало голоса в её сердце. Волчок продолжал звучать, всё громче и громче. Одна слезинка тайком скатилась в чашку с горячим кофе. Хлюп! Этот звук показался ей невероятно громким, переполнившим чашу отчаяния. «Не расплескать бы отчаяние, не расплескать!..» Новая жизнь Ореста под крылом Исиды представлялась ей сплошной ламбадой. На балкон прилетели две сороки и громко, по — весеннему затараторили.

— Что, белобоки, городские сплетни принесли на хвосте? — сказала Марго и, взяв поднос, пошла в комнату, где её ожидала новая игрушка — Тамагочи.

— Как забавно! Ага, он подаёт сигналы, когда ему что‑то нужно, и я должна нажать на эту кнопочку. Понятно! — говорила Марго.

Официозная в коридорах азиатского факультета, она пыталась быть обаятельной простушкой в беседах за чашечкой кофе, а особенно за коньячком.

— Да, да! В игрушке запрограммированы все человеческие функции. Когда пописать, когда покушать, когда уложить спать — всё, всё, всё! И болезни, и секс, и смерть тоже, — пояснял Артур.

В их ворковании было что‑то от гоголевских дамочек, «приятных во всех отношениях». Они пили кофе мелкими глотками, покуривали импортные сигареты. Артур, щедрая душа, уступил ей початую пачку.