ЮГО — ВОСТОЧНЫЙ ФАКУЛЬТЕТ

Над Токио плывёт дирижабль. Какой‑то прохожий — мужчина — европеец — запрокинул вверх голову до ломоты в шейных позвонках. Он жмурится, на губах блуждает улыбка. Его толкают локтями бело — рубашечные клерки, выпорхнувшие гурьбой ровно в двенадцать часов из своих контор на обеденный перерыв, словно сверкающие белыми брюшками ласточки; он продолжает стоять и смотреть. Воздушный аппарат, как огромная океанская рыба. Очевидно, человек впервые увидел дирижабль, по — детски замечтался.

На его гладком подбородке шрам; зачёсанные назад тёмные волосы лоснятся от геля. Он настолько засмотрелся на дирижабль, что не заметил, как замок на его джинсах съехал вниз, ширинка распахнулась и край белой рубашки предательски высунулся наружу. Он потянул воздух носом, почуяв аромат; тщательно сглотнул слюну с табачным привкусом.

Миловидная девушка с букетом нарциссов, купленных в цветочном магазине напротив, краем глаза заметила, как быстро, словно мышка, верх и вниз прошмыгнул его кадык. Вскоре, шагов через пятнадцать, увлечённая новым впечатлением, а точнее шумом и рёвом сирен ультранационалистов вблизи бывшего советского посольства, требующих возвратить северные территории, она уже забудет об этом симпатичном раззяве — европейце. Ночью ей приснился кошмар: когда во сне она целовала этого мужчину, из его рта вдруг выпрыгнула скользкая мокрая мышка и хлестнула по щеке хвостиком. И вот тогда‑то она вспомнила его имя и её губы беззвучно произнесли: «Herumanu».

В сон девушки случайно забежал Флобер. Он обнюхал спящую, прилёг рядом, рычанием прогнал страшный сон; вздремнув немного, он покинул её на рассвете, когда детям спится особенно сладко и крепко. Ах, как любил Флобер детские сны! Флобер бежал по пустынным улицам и переулкам мегаполиса, пока не оказался в сновидениях одной пожилой японской дамы.

Марико Исида, суетливая, вечно бегающая с этажа на этаж своего пятиэтажного билдинга, где расположены и офисы, и квартира, и типография, не имела привычки смотреть на небо, поэтому не могла видеть, что проплывает в нем. Нет, конечно, изредка она посматривала на небо сквозь рифлёное стекло, чтобы узнать, какая намечается погода. Впрочем, зачем ей интересоваться погодой, если о ней всегда можно справиться по телевизору? Ах, да! Чтобы знать, вывешивать на крыше бельё, постиранное накануне, или подождать. Она не сдавала бельё в прачечную — не из скаредности, а из природной женской бережливости. По привычке она полагалась не на свои ощущения, мысли или интуицию, а на телевидение; оно предлагало готовые решения на всякий случай жизни и готовые суждения по всем проблемам. Эти суждения были упакованы в словесные формы, а дикторы задёшево отоваривали ими потребителей, как продавщицы на сезонной распродаже. Дом её находился в даунтауне в пятнадцати минутах езды на велосипеде до императорского дворца и департамента миграционной службы, вблизи всего — всего.

Последние ночи были беспокойными. Ей почти ничего не снилось, но она всё время думала о мальчике из далёкой варварской страны. В сердце каждого человека заронена сияющая золотая крупинка. Иногда её грани начинают досаждать, подобно камешку, закатившемуся в ботинок. Желание совершить добро связывалось в её сознании с двумя странными видениями прекрасного нагого мальчика. Это видение неожиданно материализовалось в образе Ореста. Желание, с трудом поддающееся объяснению, как всякий чувственный порыв, было настолько сильным, что эта золотая крупинка вдруг стала плавиться в сердце стареющей женщины. О, какое было приятное, сладкое жжение!

Сегодня Марико проспала. Во сне она бежала вслед за объектом своего смутного желания, преследуемым собакой, и кричала:

— Подожди! Постой! Там, там, там…

Сурепка больно хлестали по ногам, цеплялась желтыми цветами за металлические пряжки туфель, сверкающие на солнце. Чулки промокли от росы. Во сне она ощущала эту липкую сырость на коже, будто ей плеснули под ноги воды. За тридцать минут до прихода господина Макибасира она вскочила с кровати, несмотря на то, что телевизор был на таймере и давно уже работал. Исида, будучи главой дома и хозяйкой, всегда готовила ему традиционный завтрак. Вот сейчас он войдёт, а она еще не одета, без макияжа, без парика.

— Быстрей, быстрей! — приговаривала Марико.

Она присела на корточки у трюмо и небрежными движениями стала наносить на лицо пудру, затем нарисовала жирные брови. Сквозь пудру проступали крапинки веснушек на изысканном миниатюрном носике. Прикрепляя парик, она загнала под ноготь шпильку, вскрикнула от боли, обхватила палец губами. На языке растеклась солоноватая капелька крови.

— Стыд! Стыд! — тихо простонала она.

Скверная ночная картинка, забытая после пробуждения (отдадим её на растерзание домашнему психоаналитику), вновь вспыхнула в сознании женщины, высветив откровенные образы. В глазах её помутнело, она закрыла веки. Всплыла постыдная сцена: на чёрном песке взморья два судорожных тела охвачены животной, конвульсивной страстью; женщина изнемогла и упала, как волна, на песок; мужчина — тот самый, за кем она бежала, — застонал, выстрелив из фаллоса; женщина встала на четвереньки и начала лизать забрызганную землю… Хотя Марико была всего лишь невольной свидетельницей этой сцены, в своём воображении она представляла себя именно этой изнемогающей женщиной; потом подошли какие‑то люди и сказали ей с укоризной, будто бы это она совершила непристойность:

— Как ты пала, а мы ещё возлагали на тебя надежды!

Она крепче зажмурила глаза, в этот момент по домофону раздалось привычно угрюмое приветствие господина Макибасира, сотрудника её фирмы, на которого всегда могла положиться в случае отлучки…

Орест был на подъезде к столице. Ничего нет хуже ожидания. Хищные стрелки круглых часов над входом очень медленно, смакуя каждое мгновение, вожделённо состригали свежие побеги времени. В течение дня, поглядывая на часы, Исида мысленно отмечала, какую станцию проезжает на скоростном поезде «Синкансэн» её долгожданный северный гость. Его тёмные глаза — большие, влажные — снились ей по ночам последние несколько месяцев, но даже во сне она боялась признаться себе в своих сокровенных желаниях.

Без трёх минут три Исида выскочила на улицу. Февральский ветерок разметал концы мягкого шерстяного шарфика. Мелкими шажками она перебежала по чересполосице дороги и, пройдя квартал, остановилась у албанской церкви за железной оградой, где только — только начинали расцветать бутоны розовой камелии, огляделась по сторонам. Мягко притормозило такси. Белые перчатки отворили двери, она нырнула уточкой в салон.

— До токийского вокзала, — бросила Исида, не глядя на водителя.

Токийские водители молчаливы. Они предпочитают молчать, потому что многие из них, особенно пожилые, не всегда владеют грамматикой вежливой речи. Шофер отпустил педаль тормозов, такси тронулось. Через девять минут она вышла у вокзала, а ещё через одну минуту стояла на перроне в ожидании поезда. На ней были чёрные брюки, красные туфельки, шерстяная красная кофточка, кожаная куртка, голова повязана газовой косынкой, очки без оправы с затенёнными стеклами. Она уже забыла, когда её сердце так сильно выпрыгивало из груди, словно маленький лягушонок из ладоней, упирающийся упругими влажными лапками.

— Как тесно в груди! — прошептала она, когда объявили о прибытии скорого поезда.

Все её бесконечные хлопоты, связанные с оформлением документов, хождением по инстанциям, сбором финансовых справок, наконец благополучно завершились. Он подъезжал. Две недели назад Орест позвонил ей, сообщив дату отъезда. Билет на поезд он получил из рук незнакомой дамы в городе Ниигата по поручению Марико, которая заранее побеспокоилась о том, чтобы его встретили. Едва она вздохнула с облегчением, как её охватила новая тревога. В суматохе она не успевала следить за своими эмоциями, которые накатывали волнами, пока вскоре не поглотили её с головой. Ей всегда не хватало ни времени, ни способности управлять своими чувствами. Она была стихийна, а её слова опережали мысли, несмотря на практичность ума и природное чувство расчётливости.