И только тот факт, что мой роман занимал все больше места в памяти компьютера – 1 747 080 байтов, – заставлял меня осознать ход времени, равно как и лицо профессора, мрачневшее с каждым моим визитом все больше. Миелит завоевывал новые территории в моем ослабленном организме. Болезнь росла, как и моя книга, но вот только ее рост не сулил мне ничего хорошего.

Знать бы, удалось ли мне написать нечто стоящее? Да какая, в сущности, разница! Я не собирался давать свой роман кому-то читать, не надеялся, что его издадут. Пока он находился в памяти моего компьютера под защитой пароля, я знал, что он надежно укрыт от любопытствующих глаз.

Я скучал по Зернойсу. И по баронессе, хоть она и звонила мне чуть ли не каждый день.

Когда наступал вечер, я представлял ее в большой гостиной. Ночь опускалась на гору, окрашивая вершину в синеватые тона. Долорес тихо передвигалась по комнате: задергивала шторы, включала лампы, разжигала огонь в камине. Наливала в стакан со льдом немного виски и подносила его баронессе вместе с вазочкой подсоленного арахиса. Пандора в это время выбирала музыку для своего вечера.

Трудный выбор! Музыка должна была сочетаться с парой глотков вина, приготовленным Долорес легким ужином и двумя-тремя затяжками «Dunhill Extra Mild», которые она позволяла себе после трапезы. «Выбирайте Моцарта, и вы никогда не ошибетесь!» – сказала она однажды. Сегодня вечером я слушал «Cosi Fan Tutte». В ее честь. Ведь это благодаря баронессе я научился любить музыку великого Амадея.

Гаранс часто забегала меня проведать. Я всегда испытывал некоторую неловкость в присутствии сестры своего донора. Иногда, не нарочно, я называл ее Констанцией. Она улыбалась. Меня же забавляли перемены в поведении и манерах сына, когда он встречался у меня с Гаранс. Матье влюбился в нее, и в ее присутствии терял весь свой лоск – краснел, смущался, путался в словах. Несмотря на разницу в возрасте, Гаранс, похоже, тронуло это робкое обожание. Мне нравилась мысль, что однажды узы сердечной привязанности соединят еще одного Бутара с еще одной Деламбр.

Начинающий романист, которому позволено изливать на бумаге все, что угодно, имеет право мечтать!

Однажды утром мне позвонил Лоренцо. День, которого все мы ожидали с таким нетерпением, настал. И ему хотелось сообщить мне об этом лично.

Антонии Уччелло предстояло с огромной помпой войти в галерею Уффици. От баронессы я узнал, что церемония пройдет без нее, невзирая на настоятельные просьбы Лоренцо и Грациани. По ее словам, она уже слишком стара для таких мероприятий. Ктому же долгая поездка утомит ее. Мне тоже пришлось отказаться от идеи отправиться во 'Флоренцию. Профессор Берже ле Гофф категорически запретил мне ехать, как я его не упрашивал.

Вместо себя я решил отправить Матье. С ним будет Гаранс и чета Деламбров. Они вчетвером поселятся в «Дочиоли», у Уэзерби, которых тоже пригласили на церемонию.

Матье уехал в Тоскану, оставив меня наедине с компьютером. И в тот вечер одиночество вдруг показалось мне невыносимым.

Я попытался дозвониться Пандоре в Зернойс, но попал на автоответчик. Наверное, она уже спала. Жозефину я не видел уже несколько недель. Когда мы в последний раз ужинали вместе, она показалась мне еще более отстраненной. «Ты нашла себе нового возлюбленного?» – спросил я напрямик. «Не говори глупости!» – взвизгнула она, но щеки ее предательски порозовели.

Бедняжка Жозефина, ты совсем не умеешь врать! Я понимаю, ты щадишь меня, тяжелобольного, «тень себя самого», твоего «бывшего» со слабеющей потенцией, но я бы предпочел, чтобы ты сказала мне правду, швырнула ее мне в лицо, как в кинокомедиях герои швыряют друг в друга торты. Я переживу твое предательство, оплачу его и попробую перевернуть прожитую страницу. Я чувствую, что готов услышать что угодно и что угодно пережить, но только не твою настойчивую ложь. Но ты не отказываешься от нее, упрямо смотришь мне в глаза, обиженно надуваешь губы…

Внезапно я увидел на месте Жозефины себя. Та же гримаса, тот же упрямый взгляд – я категорически отрицаю факт измены. «Руку даю на отсечение, Элизабет, у меня ничего не было с той девчонкой! Клянусь!» Жена смотрит на меня с тем же выражением, что и я сегодня на Жозефину, – она устала, ей больно, и она абсолютно уверена, что права. Что ж, теперь я знаю, что с этим надо делать.

Я улыбнулся и взял Жозефину за руку, оборвав тем самым энергичный поток отрицаний.

– Ты меня больше не любишь? – пробормотала она как ребенок, ожидающий наказания.

Я поцеловал ее в лоб.

– Я люблю то, чем мы были, но не то, чем мы стали.

Произнеся эту загадочную фразу, я проводил ее до двери.

Впервые работа над романом показалась мне каторгой. Я смотрел на экран монитора с безразличием пенсионера, уставившегося в телевизор.

Я лег спать, одинокий и усталый.

Прежде чем я провалился в сон, мне в голову пришла странная мысль.

Не предположение, а уверенность: жить мне осталось не очень долго.

Вернулся Матье. Глядя на его довольное лицо, я и сам повеселел. Во время церемонии случилось нечто неожиданное.

Хранитель музея Беппе Русполини сильно задерживался. Толпа, собравшаяся в зале номер семь, с нетерпением ожидала начала. Куда запропастился хранитель? Да еще в такой день! Помощница Русполини с тревогой посматривала на дверь и в который раз тщетно пыталась дозвониться до своего патрона по мобильному. Матье, Гаранс, чета Уэзерби, Деламбры, Грациани, Лоренцо с семьей стояли в центре прямоугольника, огражденного стойками и красным шнуром.

Вдруг окружающие начали перешептываться. Многие вздохнули с облегчением: явился хранитель галереи. Грациани поспешил подойти к нему. Вместе они направились к маленькой эстраде. Беппе Русполини начал свою речь, упиваясь звуком собственного голоса. Ему постоянно приходилось повышать голос, но это не помогало – его никто не слушал. Некоторые посетители вслух обменивались комментариями.

Наконец он умолк. Портрет было решено поместить рядом с полотном «Битва при Сан-Романо». Для него выделили место, отмеченное позолоченной пластинкой. По причине отсутствия баронессы Ландифер эту почетную обязанность должен был выполнить хранитель. И вдруг толпа снова заволновалась.

К эстраде направлялся странный персонаж, и походка у него была медленная, но уверенная. Толпа почтительно расступилась, давая ему пройти. Беппе Русполини и Уго Грациани пару мгновений смотрели на нового гостя, остолбенев от изумления, потом поклонились.

– Ты ни за что не угадаешь, кто это был! – заявил Матье.

Как бы не так! Я знал наверняка. Пандора! Так вот почему включился автоответчик, когда я звонил ей вечером, перед днем открытия! Она уже была во Флоренции!

На баронессе была треуголка с черными страусовыми перьями и накидка из черного атласа, шлейф которой с явственным шелестом струился по полу.

Остановившись перед Русполини и Грациани, она победно им улыбнулась.

– Я приехала! – объявила баронесса. – Думаю, повесить картину надлежит мне самой!

Матье прыснул со смеху.

– Ты бы видел Русполини в эту минуту! Он позеленел от злости!

С помощью Лоренцо Пандора взошла на эстраду. Профессор Грациани передал ей портрет, в то время как Русполини силился выдавить из себя улыбку. Баронесса окинула картину взглядом, затем уверенным движением повесила ее на место. С остервенением изголодавшейся стаи защелкали фотоаппараты, замелькали десятки вспышек, по музею прокатился шум аплодисментов.

Баронесса вслух прочла надпись на позолоченной пластине под картиной: