– В прошлом году я перенес операцию по трансплантации сердца. С тех пор моя жизнь очень изменилась. Изменилась до такой степени, что я захотел узнать, кто был моим донором. Оказалось – потрясающая молодая женщина, реставратор старинных картин. Я узнал, что она провела здесь несколько недель незадолго до смерти. Сказать точнее – в доме той самой дамы, которая не хочет со мной встретиться.

Мумия вдруг так закашлялась, что едва не упала со скамейки. Я со страхом смотрел, как она сгибается пополам, таким сильным был приступ.

– Простите, – проговорила она, едва переводя дыхание. Голос ее охрип еще сильнее.

– С вами все в порядке, мсье? – спросил я.

– Да, спасибо. Как и вы, я поправляюсь после отвратительной болезни. В моем случае это рак. Несколько месяцев мне пришлось провести в санатории в Давосе. Врачи удалили часть легкого и голосовых связок, поэтому у меня теперь такой ужасный голос. Прошу вас, продолжайте свою сердечную историю. Вы знаете, почему эта дама не желает с вами встречаться?

– Наверное, она думает, что это как-то связано с картиной. Ей и без меня доставили уже немало беспокойства.

– Что это за картина?

– Ее отреставрировала та самая молодая женщина, мой донор, когда жила здесь. Она считала, что это – шедевр огромной ценности. Сперва владелица согласилась показать картину экспертам. Но когда девушка-реставратор погибла в автокатастрофе, она передумала. Многие эксперты и заинтересованные лица пытались заставить ее изменить решение. Но у них ничего не вышло. И я, наивный, приехал, думая, что у меня это получится. Глупо, правда?

Мумия снова задохнулась кашлем. Кончик носа у нее стал фиолетовым. Она вскочила со скамьи и тут же согнулась. Я взял ее за руку, и мы немного прошлись по опушке, пока кашель не утих.

– Хотите, я провожу вас домой? – спросил я. – Это далеко отсюда?

Мне пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ей в лицо. Взгляд ее внимательных серых глаз скользнул по моему усталому лицу, припухшим векам.

– Да, благодарю вас, – отозвалась мумия. – Но вот только хватит ли у нас сил?

– Мы попробуем, мсье!

Мы кое-как спустились по тропинке, оставив позади опушку и одинокую скамью.

– Мне нравится это место, – сказал я. – Я нашел его случайно. И все же я уверен: мой донор приходила сюда часто и, сидя на этой – простите, вашей – скамейке, любовалась красотой природы.

Мумия тяжело повисла на моей руке. Сжав зубы, я продолжал продвигаться вперед. Время от времени мы останавливались, чтобы перевести дыхание.

– Что болит у вас сейчас? – спросила у меня мумия.

Я рассказал о недавнем кризисе отторжения.

– Хорошенькая же мы парочка! – хмыкнула она.

– Нам еще далеко?

– Нет, совсем близко. Сейчас направо! Осталось пять минут ходьбы!

Эти минуты стали настоящей пыткой. Нам пришлось подняться на небольшой холм, который чуть нас не доконал. У меня все плыло перед глазами. По лбу струился пот. И я еще надеялся, что смогу сесть в поезд и десять часов провести в вагоне! Сумасшествие! Единственное, на что я был способен, так это дотащиться до пансиона фрау Хартман.

– Вот мы и пришли, – сказала мумия.

Я взглянул ей через плечо и узрел черную массу шале «Ландифер».

– Вы живете тут? – пробормотал я.

– Да.

Я с недоумением смотрел на моего спутника. Кто же, черт побери, этот мужчина с хриплым голосом?

– Я… Я думал, что барон Ландифер умер.

– Так и есть. Причем полвека назад.

Мумия сняла свою объемную шапку и размотала шарф.

Я увидел лицо пожилой женщины, поразительно красивое, с правильными чертами. Она улыбнулась, показав на удивление белые зубы.

Мне понадобилось время, чтобы понять: передо мной не кто иной, как сама баронесса Ландифер.

– Входите, Брюс Бутар. Входите, иначе потеряете сознание прямо тут, на пороге!

Еще не оправившись от удивления, я последовал за ней по спиральной лестнице в комнату, одна стена которой, огромная, была полностью остеклена. Насколько снаружи шале «Ландифер» казалось мрачным, настолько же внутри оно лучилось светом. Мои глаза не сразу привыкли к такому яркому освещению, и в первые минуты я с трудом различал предметы мебели. В комнате имелось несколько диванчиков и кресел мятного оттенка и заполненных книгами книжных шкафов. Стены здесь были белые.

Это был ни в коей мере не дом восьмидесятилетней старухи. Все в нем дышало молодостью, цветом, радостью жизни. Старики обычно любят окружать себя безделушками и пыльными сувенирами. Но пожилая дама, обитавшая в этом доме, должно быть, не ностальгировала по прошлому: здесь не было фотографий детей, внуков и правнуков. Украсить свое шале она пригласила небо, белые вершины и заснеженные ели – строгий и грандиозный декор, без лишних прикрас. На стенах я увидел несколько старинных картин, несколько акварелей и женский портрет. Тот самый Уччелло Констанции.

Это был профиль девушки – белокожей, сероглазой, с изящным подбородком и лебединой шеей. Глаза ее были чуть прикрыты, белокурые волосы перевязаны расшитой жемчугом лентой. На шее – тонкое колье, на рукаве сине-бордового платья из плотной материи поблескивала золотая брошь с изображением герба. Внизу картины были начертаны какие-то слова. Но без очков прочитать их я не мог.

– Наша Констанция прекрасно поработала, не правда ли? – тихо проговорила баронесса.

Я кивнул. Служанка Долорес принесла нам горячий шоколад в сине-зеленых фаянсовых чашках.

– Опушка, которая вам так понравилась… – продолжала баронесса своим мужским голосом, к которому я уже успел привыкнуть. – Мы с Констанцией каждый день ходили туда после обеда. Мы садились на эту скамейку и беседовали. Констанция много рассказывала о себе.

– Она рассказала вам всю свою жизнь? Баронесса допила свой шоколад.

– Полагаю, вы спрашиваете, знаю ли я о ребенке? Она была беременна, когда приехала сюда, но узнала об этом позже. Она много говорила об отце ребенка, Валомбре. Вы с ним встречались?

– Да.

– Это трус, малодушный трус, из тех мужчин, которые остаются с женой ради сохранения видимости благополучной семьи.

Я знаю таких немало. Констанция правильно сделала, что порвала с ним. Она не собиралась всю жизнь играть в «Back street».[19] – Она презрительно усмехнулась. – Я не пустила его на порог. И его эксперта Грациани тоже. Они испробовали все – цветы, льстивые слова, угрозы, телеграммы… Что до хранителя галереи Уффици, о нем вообще не хочу говорить! Этот Русполини – просто кретин! Зимой, по снегу – ив лаковых ботинках!

– Вам не хотелось провести экспертизу картины? Узнать, действительно ли это Уччелло?

Баронесса хмыкнула.

– Я бы согласилась, если бы Валомбра так не суетился. Но я окончательно в нем разочаровалась. Последней каплей стало его отношение к крошке. Кстати, это не он вас послал?

– Нет. Я приехал по своей воле.

– Когда я увидела вас в первый раз через камеру наблюдения, с вами была молодая женщина.

– Это Жозефина, моя подруга. Она уже вернулась во Францию. Она решила, что мне не удастся с вами встретиться.

– Еще немного – и она оказалась бы права.

– Должен сказать, я звонил вам трижды. И оставил сообщение на автоответчик. Я думал даже написать вам письмо.

– Я знаю. Я следила за вами из окна. Я прослушала ваше послание. Запомнила ваше имя. Но я опасалась, что вас прислали Валомбра или Грациани. Не представляете, как они мне надоели!

– Не мог же я по телефону сказать, что унаследовал сердце Констанции!

Баронесса улыбнулась моей горячности.

– Это правда. Но теперь вы здесь и должны меня понять. Этот портрет – все, что осталось у меня от Констанции. Уччелло его написал или нет, мне все равно. У Валомбры ее дитя, у вас – ее сердце. А у меня – только этот портрет. Вы не находите, что Констанция похожа на девушку, которая на нем изображена?

Я внимательно посмотрел на картину. Но ведь я никогда не видел Констанции в профиль!