— О, что я говорил? — Восхитился брат. — Прекрасный человек Чибис. Надёжный товарищ и гомофоб. Поедемте скорее кутить, господа!

«Поедемте», конечно, было метафорой. Ехать надо было пешком через двухметровые сугробы, километра три. К такому крестовому походу я была совсем не готова, и очень быстро увязла в снегу своими тонкими ножонками, обутыми в выёбистые и модные сапоги-чулки. Прекрасный товарищ Чибис, выпив воды, потревожил в своих внутренностях плотный слой спирта, и упал как подстреленный в сугроб, вниз лицом.

— Боря-я-я! — Отчаянно закричала я в темноту, ориентируясь по отдаляющемуся хрусту шагов. — Боря! Твой надёжный Чибис снова впал в кому! Я его не дотащу!

— Идите, Лида. Идите и развлекайтесь. А я займусь вашим мальчиком. — Раздался за спиной вкрадчивый шёпот и я вздрогнула.

— Идите вы нахуй, друг семьи. — Попросила я почти умоляюще. — Идите и выебите кого угодно, только не Чибиса. Он мне самой очень нужен.

— Зачем ты так, Лида? — Кузьма укоризненно покачал головой, и заботливо отряхнул снег с моей куртки. — Я, безусловно, не скрываю своей ориентации, но это же отвратительно — насиловать ребёнка в бессознательном состоянии. Ему нужна помощь, а я врач. Я отнесу его к себе домой, промою мальчику желудок, и дам абсорбентов.

Я прислушалась. Боряновых шагов уже не было слышно. С минуту во мне боролись два чувства: чувство сознательного гражданина и желание сделать местных тёлок своим кордебалетом. Не к месту вспомнилась песня про путану, и кордебалет победил в ту же секунду.

— Забирайте. — Я отошла от тела Чибиса, и вскинула глаза на доктора-гея. — Только знайте: я вам всё равно не доверяю. Мой брат жестоко отомстит вам за Чибиса. А ещё я скажу своему папе ваш адрес. Вы умрёте страшной смертью.

Кузьма меня уже не слушал. Приговаривая: «Ну что ж мы вот так в снежок-то завалились, а? Ну ты ж себе всю пипирку отморозишь, дурачок» — он довольно споро выковырял Чибиса из сугроба, и поволок в темноту.

На секунду моё сердце пронзила жалость, но в ушах тут же зазвучало «…и тысячи твой стоит туалет», и я быстро посеменила по дыркам от Боряновых ботинок, оставленных им в сугробе.

Дискотека при фармацевтическом заводе Акрихин манила усталого путника скудными огнями от старой ёлочной гирлянды и жёлтой фанеркой с гордой надписью DISCO. Тут следы Боряна резко обрывались, из чего я сделала вывод, что брат воспарил от счастья. У меня воспарить отчего-то не получилось. Возможно, тому причиной был груз вины, тяжёлым камнем висевший у меня на душе с той минуты, как я отдала Чибиса в руки старого пидораса.

Я толкнула дощатую дверь, и, осознавая всю тяжесть последствий, шагнула в царство разврата и порока. Именно так называл это дьявольское место мой брат Борян, пугая меня страшными порно-рассказами, и настойчиво рекомендуя сюда на километр не приближаться. Я не послушала брата Боряна, и рванула на танцпол, где немедля начала вихлять бёдрами под Руки Вверх, не забывая в нужные моменты задирать юбку и демонстрировать местным тёлочкам очень дефицитные и проститутские чулки с ажурной резинкой.

Брат Борян потом делал страшные глаза, и рассказывал мне дополнительные порно-рассказы про то как местные тёлочки жестоко убили трёх прекрасных молодых нимф, которые танцевали под Руки Вверх в ажурных чулках. Но это было потом. А пока я безнаказанно показывала всем желающим чулки и кордебалет целых пять минут. На шестой минуте кто-то дал мне увесистого поджопника, и я отчего-то сразу догадалась, что так может поступить только любящий брат. Местные тёлочки уебали бы мне сразу в голову.

— Где Чибис, синявка привокзальная?! — Брат схватил меня за плечи и дышал в лицо спиртом. — Он с тобой?

— Он в надёжном месте. — Неуверенно сказала я, и спрятала глаза. — За ним присмотрят.

— Где он?! — Взревел Борян, а я заплакала:

— Его уволок Кузьма! Он крался за нами в ночи, и ждал когда Чибис ослабеет!

— Прокляну! — Брат хищно скрючил пальцы, и поднял надо мной карающую длань. — Ты убила моего товарища! Он больше никогда не будет тем прекрасным парнем, которого я любил!

— Предатель! — Я пошла в наступление. — Тебе какой-то сруль дороже родной сестры!

— Двоюродной! — Заорал Борян. — Не примазывайся, сволочь!

— Да штоптысдох, брундуляк сопливый! — Крикнула я, и, театрально закрыв лицо руками, кинулась прочь.

«Прочь» оказалось гораздо ближе, чем я планировала, и выглядело как ничего такой парень. В моём извращённом вкусе. Я ж мужиков как свиней — килограммами меряю. А этот вполне себе тянул на двухлетнего племенного хряка. Я воткнулась в его мягкую толстую сисю, и плавно отскочила на полметра.

— Вова. — Сказал хряк, и протянул мне руку. — Хорошая у тебя жопа.

— Лида. — Я хлюпнула носом, и обняла Вову. — Потанцуй со мной, мясистый гардемарин. Мне плохо и грустно.

Под потолком медленно и со скрипом закрутился зеркальный шар, и зазвучало «Патамушта есть Алё-о-о-о-ошка у тебя-я-я-я», а я плакала от обиды, и незаметно вытирала сопли о Вовину толстую сисю.

«И подружкам ты боишься рассказать, как Алёшку ты не хо…» спел в колонках толстый (в моём вкусе) Жуков, и заткнулся. Через секунду танцпол погрузился во тьму, и началась паника. Только паникой я могла объяснить появление кучи чьих-то рук у себя под юбкой, и тоже заорала, намертво вцепившись в Вовину сиську.

— Не ссы, и двигай к выходу. — Сказала в темноте сиська. — Я с тобой.

— Спасибо. — Я была бесконечно благодарна Вове, и крепко держалась за его жиры. — Выведи меня отсюда невридимой, и я стану твоей женой!

Судя по звукам, в темноте кого-то немедленно стошнило.

Выход был почти рядом. Это я ощущала не прикрытым чулками местом. Потянуло холодом. Тут на меня кто-то упал, и я на секунду выпустила из рук Вовину сисю. Но тут же ухватила её вновь, и успокоилась. В гардеробе, по всей видимости, орудовали мародёры. Это было понятно по крикам: «Ебать, пацаны! Я шубу нащупал охуительную! Косаря полтора, не меньше!»

— Моя курточка… — жалобно заскулила я, и прижалась к сисе всем телом.

— Ща всё будет! — Сказал Вова, и накинул мне на плечи какие-то меха. — Это твоя курточка?

— Да! — обрадовалась я, нащупав на воротнике лисий хвост. — Это именно она! Пойдём отсюда скорее!

Судя по холоду, мы уже вышли на улицу. Судя по освещению — хуй поймёшь. Темнота непролазная.

— Почему так темно? Где фонари-то? — Я пихнула Вову в бок.

— Так пятница же. — Вова, казалось, удивился. — С трёх до шести утра по всему микрорайону свет отключают. В Акрихине, конечно, свой генератор, но он старый, вот и сдох опять.

— А куда мы идём? — Я заволновалась.

— Так за угол, как договаривались. — Снова вроде как удивился Вова, и поволок меня за угол.

За углом было всё так же темно и холодно. Вова чем-то шуршал и пыхтел. Я переминалась с ноги на ногу, и куталась в спиженные меха.

— Ну, я пойду? — Неуверенно сказала я, и сделала шаг в сторону.

— Эй, я уже всё! — Непонятно сказал Вова, и сунул мне что-то в руку.

Это «что-то» было горячим, и сильно напоминало хуй. Настолько сильно, что я заорала:

— Это хуй?!

— Это хуй. — Подтвердил Вова. — Нравится?

— Нет! — Покривила я душой, паникуя. Потому что хуй был очень даже ничего. Только к такому повороту событий я была совершенно не готова.

— Ишь ты, — обиделся Вова, — всем нравится, а ей не нравится. Соси давай, холодно ведь.

— Слышь, Вова, — я повысила голос, — я пять лет проучилась в музыкальной школе. У нас в хоре тридцать человек пело. А слышно было только меня одну. Это я к тому, что я щас заору на весь район, сюда прибежит мой брат Борян, и оторвёт тебе твой огрызок.

— Какой ещё Вова?! — Искренне возмутился Вова. — И какой нахуй брат Борян?! У тебя сроду никаких братьев не было!

В мою душу закрались подозрения, и я полезла в карман чужой шубы, сильно надеясь на то, что её обладательница была курящей женщиной. Мне повезло, и хозяйка шубы была очень курящей женщиной, потому что в кармане я нащупала аж три зажигалки сразу. Две я немедля выхватила, и открыла огонь с двух рук.