Старик с отвращением оттолкнул бутыль. Кирка отвернулся к окну, чтобы старик не заметил его улыбки, и увидел трех мальчишек, подходивших к медпункту. Все они были в ссадинах, в крови. «Опять, черти, дрались», — подумал он.

— С кем сегодня дрались, с рыббазовскими или с корейцами? — спросил он строго, когда мальчишки неуверенно переступили порог медпункта.

— Опять дрались! — набросился на них Холгитон. — Чего вы делите, из-за чего деретесь? Всю жизнь мы рядом живем с русскими, не дрались еще, а вы каждый день деретесь. Чего молчите? Опять камнями кидались?

— Они первые, — промолвил один из драчунов.

— Всегда они виноваты, а вы нет! Какие вы нанай, если камнями встречаете гостей? Они из другого села, они пришли к вам, ваши пости.

Кирка обрабатывал раны, перевязывал, слушая нравоучения Холгитона, и думал, как помочь Каролине, как подружить этих маленыких драчунов, собравшихся из трех разных сел. Кирке жалко было рыббазовских ребятишек, ходивших за три километра в Нярги в дождь и ветер, жалел он и корейчат, совершавших такой же путь с Корейского мыса.

— Не стыдно вам, ребята? — спросил он. — Русские и корейцы приходят в школу из такой дали, пешком идут, a вы их камнями провожаете. Я бы на вашем месте на лодке их отвозил.

Мальчишки сопели, кривились от боли и молчали.

— Ты их не лечи, будут тогда знать, — посоветовал Холгитон.

— Всюду мы твердим, дружба между народами, а они войну объявляют. Вы что, самураи? Смотри на них, дака, да это же настоящие самураи!

— Я не самурай! Не кочу быть самураем! — завопил один из мальчиков.

— Затем тогда нападаешь на мирных людей? Так только самураи делают да фашисты. Слышал, фашисты напади на Испанию?

Мальчишки притихли.

— У вас есть газета, где отличники летят на самолете, а двоечники ползут на черепахе. Так вот, будет еще одна газета, где драчуны будут названы самураями. Поняли? Сегодня же скажу об этом учительнице… Идите, передайте всем мои слова.

— Это ты хорошо придумал, нэку, — похвалил Холгитон, когда ушли мальчишки. — Голова умная, сразу понял, чего они боятся. Когда они играют в войну, я заметил, никто не хочет быть японцем, все хотят быть красноармейцами.

— Это же мальчишки, — улыбнулся Кирка, — повзрослеют и так еще подружатся с русскими и корейцами, водой не разольешь. Теперь они меньше будут драться.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Из-за большого строительства план добычи рыбы колхоз «Рыбак-охотник» провалил. Пиапон надеялся на кетовую путину, выставил все невода, какие только нашлись на складах, организовал бригаду из стариков, которая ловила сплавными сетями, но то, что недобрали летом, теперь было не восполнить. Пиапон день и ночь находился на бригадных тонях у Улуски, у Годо, у Ойты, подбадривал одних, ругался с другими, не давал покоя мотористам катеров, отвозившим рыбу на базу. Но кеты было мало, ее с каждым годом становилось меньше.

«Рыбы на Амуре меньше становится, — с грустью думал Пиапон, — на одном Болонском заезке столько ее погубили, что не скоро восстановятся прежние запасы. Надо учиться выращивать рыбу иначе скоро без рыбы останемся».

В конце путины на няргинские гони заехал Глотов. Он постарел, выглядел больным, усталым.

— Не выполнишь план? — спросил от Пиапона. — Плохо, строить новое село надо, но и про государственный план не следует забывать.

— Нынче не выполним, зато люди будут в тепле, в спокойствии, они в следующем году постараются, крепче будут трудиться. Так я думаю.

— Правильно, забота о людях дело хорошее, а план все же мы будем с тебя требовать. Мы с тобой никак не соберемся поговорить, как бывало раньше, — продолжал Глотов.

— Раньше ты не был секретарем и не требовал — это сделай, это выполни, не угрожал, что на бюро вызовешь.

— Работа, Пиапон, такая работа. Да и жизнь заставляет. Мы должны выполнять свои планы, иначе нам не выжить в случае войны. Нам надо жить, как говорят, поспешая. Ты выполнишь план, и рабочие, которые строят заводы и фабрики, тоже выполнят свой план. Так все идет цепочкой, и нельзя допустить, чтобы где-нибудь оборвалась она. Потом и личный интерес колхозника надо учитывать: не выполнишь план, откуда доход, чем станешь расплачиваться? Время наше, Пиапон, интересное, но и жесткое, мы многого добились, а сделать надо в сотни раз больше.

— Трудно тебе приходится, знаю. Теперь не собираешь листья, не ловишь бабочек и кузнечиков, не рыбачишь и не охотишься.

— Вспомнил. В ссылке времени было предостаточно. Теперь надо работать, идею воплощать в жизнь. Трудно, Пиапон, годы уже не те.

— Помощники у тебя молодые, все грамотные, ученые. Только слишком молодые, говорят, они в кабинетах в пятнашки играют, борются.

Был такой случай, пришлось Глотову строго поговорить с секретарем райкома комсомола и редактором районной газеты. Собрались они, поздоровались, стали в окно смотреть на футбольную игру и вскоре, по обыкновению, заспорили. Потом, как в студенческие годы, стали бороться. Заглянул в это время приезжий колхозник в кабинет секретаря райкома комсомола, да и замер от неожиданности. Борются. Бросился разнимать. А на следующий день разнесся слух, что молодые районные начальники такие еще несерьезные, что играют в своих кабинетах в пятнашки, борются.

— Правда, молоды еще руководители района, — ответил Павел Григорьевич. — Не надо только из мухи слона делать, просто поразмялись ребята, силы-то много. Дельные, грамотные они…

— Павел, люди интересуются, куда дели шамана Богдано? Мы слышали, названый сын его погостить увез в Хабаровск, больше ничего не знаем.

— Дубский — сотрудник НКВД, он арестовал шамана.

— Почему? За что?

— Его обвиняют, что он выступал против советской власти, агитировал против колхозов, шаманил, когда воспрещали ему шаманить, и деньги брал за это.

— Значит, он враг народа?

— Враг советской власти, колхозного строя.

— Не выполню я государственный план, меня тоже назовешь врагом колхозного строя?

— Не преувеличивай, — строго проговорил Глотов. — Где враг, где не враг — разберемся. В тебе жалость к старику заговорила, а жалеть шамана не стоит, хотя он твой родственник. Идеологическая борьба продолжается, он по ту сторону баррикады находился.

«Долго воевать придется, — подумал Пиапон. — И без великого шамана люди справляют касаны. В этой войне одним ударом не сокрушишь врага».

Пиапон искренне жалел старого шамана, дядю своего, он верил с юношеских лег в его шаманскую силу, а то, что привито в молодости, известно, трудно отсечь в старости. Когда комсомольцы объявили войну шаманам, он поддержал их, потому что считал мелких шаманов лгунами, верил он только великому шаману. Грустно стало Пиапону, хотелось ему сесть в оморочку и уехать куда-нибудь, чтобы в одиночестве поразмышлять о жизни, правильно ли он прожил ее, по совести ли. Против совести он никогда не шел, все делал по велению сердца. Разве его вина, что он верит великому шаману?

— Этот Дубский плохой человек, — сказал Пиапон. — Очень плохой. Ему нельзя доверять важное дело.

— Ему в крае доверяют, мы тоже должны доверять.

— Он к хорошему не приведет.

— Мы не можем ему указывать, он действует по приказу своего начальства. Если он преступит закон, тогда мы можем его остановить, приструнить.

— Плохой человек, — повторил Пиапон.

Он следил за одинокой лодкой, медленно подъезжавшей к ним. На корме сидел Токто, жена с невесткой гребли. «Что-то случилось, — подумал Пиапон. — Не может Токто в такое горячее время ездить без дела. Не такой он».

Токто, заметив старых приятелей; пристал. Он тяжело поднялся, вышел на берег.

— Что с тобой? — одновременно спросили Глотов и Пиапон.

— Рыбачить лень, еду погостить в Нярги, — улыбнулся Токто. Он сел рядом с Глотовым, закурил.

— Ты болеешь, похудел сильно, — сказал Глотов.

— Кто его знает. Вроде болею, все за мной ухаживают, глаз не спускают. Такое внимание — противно. Хоть в гроб ложись. Сейчас вот Пота с Идари насильно посадили в лодку и заставили ехать в Нярги к доктору.