Дубский поздоровался за руку с Полокто, дал ему папиросу. Полокто неумело, осторожно закурил.

— Почему ты один остался? — спросил Дубский.

— Один хочу жить, — нехотя ответил Полокто.

Дубскому вскоре надоело вести беседу с неразговорчивым Полокто, и он зашагал к древнему кладбищу. Молодые охотники с лопатами на плечах, неуверенно, гуськом шли за ним. На той стороне Дубский не сказал, куда они едут, и теперь только они смутно стали догадываться о цели своего приезда. Когда пришли на кладбище, юноши столпились в кучу, страх обуял их. Их с детства пугали страшилищем — калгамой. Стоило им в летнюю пору задержаться в прохладной воде, как со стороны кладбища появлялся калгама. Лишь много позже они узнали, что это кто-то из взрослых надевал вывернутую вверх мехом шубу и пугал их.

— Что это, раскапывать могилы? — спросил Хорхой.

— Будем копать, — бодро ответил Дубский. — Испугались? Эх вы, а еще комсомольцы! Ну, смелее! Ради науки надо потрудиться. Ладно, если вы еще верите злым духам, разгоним их. — Дубский вытащил пистолет и выстрелил в крест. — Все, духи исчезли. За работу.

Молодые охотники копали в трех указанных Дубским местах. В одном вскоре докопались до человеческого скелета. Дубский выхватил лопату и стал ею отгребать землю от костей. Копал он точно так, как мальчишки копают в поисках червей. Хорхой со страхом смотрел на белевший череп, на позвонки, ребра. Дубский осторожно взял череп, поднял, и позвонки оторвались от земли.

— Черт, — выругался дубский и острием лопаты отделил череп от позвоночника.

«Что он делает? Это же наш предок. Это же кощунство».

— Типичный брахикефал, — бормотал Дубский, разглядывая череп, — самый распространенный среди… — Он спохватился, взглянул на Хорхоя. — Копайте, копайте! — прикрикнул он на юношей.

Следующий могильник озадачил его, в истлевшем берестяном гробу лежали куски шелка и травы-наокты. Хорхой вдруг побледнел, он вспомнил погибшего деда Баосу, безуспешные поиски тела, похороны набитой травой шелковой фигуры, приблизительно напоминавшей человеческое тело.

«Может, это его откопали, — тревожно подумал он, оглядываясь по сторонам. — Нет, место другое. Его похоронили в деревянном гробу».

— Что за чушь? Где скелет? Почему шелк и трава? — бормотал Дубский, палочкой вороша остатки травы и шелка.

Солнце опускалось, и в густых тальниках становилось сумрачно. Молодые охотники испуганно оглядывались, им совсем не хотелось оставаться на кладбище ночью.

— Почему шелк без скелета? — спросил Дубский.

— Это давно захоронили, никто не знает почему, — ответил Хорхой. — Мы пошли, копать больше не будем.

Дубский не ответил, взял череп и пошел за ними.

В Нярги все узнали о потревоженных могильниках, о черепе, который Дубский отделил от позвонка лопатой. Никто больше не хотел встречаться и разговаривать с этнографом-«могиловорошителем». Дубскому больше нечего было делать в Нярги, основная его цель — Хулусэн, великий шаман Богдано. На следующее утро, оставив антропологов в селе, он выехал в Хулусэн.

Старый Богдано встретил названого сына с распростертыми объятиями, ведь благодаря ему он сохранил бубен, шапку с бычьими рогами, шаманскую одежду.

— Приехал, сын, приехал, — бормотал старик, обнимая Дубского.

— Приехал, обещал ведь, — улыбнулся этнограф. — Что нового? Как здоровье?

— Старый уже, трухлявое дерево…

— Э, ты еще долго проживешь, ты еще научишь меня шаманским хитростям, обещал ведь в прошлый раз.

— Хитростей, сын, у меня нет, у меня все по-настоящему.

«Знаем, знаем, — думал Дубский. — Хватит сцены разыгрывать. Я должен, старик, из тебя все выжать, как сок из лимона». Сравнение показалось Дубскому буквальным, он усмехнулся: лицо старого нанайца и на самом деле было желтым, как лимон.

— Научишь меня настоящему делу, — сказал он.

«Сегодня он другой, — обидчиво думал старый шаман. — В прошлый раз вроде все иначе было, а теперь не обнял меня, ни разу не назвал отцом. Кончилась, наверное, игра».

— Чему тебя научить, ты и так все знаешь, — проговорил старик.

— Накорми меня, и начнем работать. На Амуре ты единственный шаман, который может отправить душу умершего в буни. Вот и расскажешь об этом.

«Что-то случилось в его жизни, силу, что ли, почувствовал, или его большим дянгианом сделали, — думал старик. — Покрикивает, повелевает, косо смотрит. Я тебя, сын, сразу разгадал…»

После еды Дубский вытащил большой блокнот из полевой сумки, с которой не расставался, и стал записывать обряды религиозного праздника касан. Поздней ночью при коптилке он закончил запись, выпил кружку чая и уснул. Утром старик Богдано показал, как просят, счастья у восходящего солнца, как режут свинью. В полдень оба усталые, разморенные жарой, отдыхали под развесистым дубом. Старый шаман прикрыл веки и задремал сидя. Дубский полулежа курил папиросу и обдумывал следующий свой ход. Записей он сделал достаточно, но чувствовал, что старик многое еще скрывает от него. Он мог припугнуть шамана, сила и власть были на его стороне, но он понимал, что тогда старик совсем запрячется, как улитка в панцире, замкнется, и ничем его больше не расшевелишь.

Дубский лениво смотрел на широкий Амур, на дальние голубые сопки. Вдруг он увидел пароход, поднимавшийся против течения, и долго наблюдал за ним. Молчать больше было невыносимо, да и старик мог крепко уснуть.

— Старик! Богдано!

Шаман открыл глаза.

— Пиапон твой близкий родственник? — спросил Дубский.

— Близкий.

— Председатель райисполкома Богдан Заксор тоже?

— Да.

— Почему он председателем райисполкома стал?

— Не знаю, люди подняли, наверно.

— Он был одним из хозяев священного жбана?

— Да, имел право брать священный жбан.

— Может, поэтому стал председателем?

— Может быть.

«Хорошо, все пригодится, — думал Дубский, делая записи. — Что касается Пиапона, будет касаться и председателя райисполкома. Покладистее будут, когда услышат такое».

Дубский закрыл блокног, опять на глаза ему попался пароход. И вдруг ему пришла в голову озорная мысль.

— Богдано, ты великий шаман, все можешь сделать, — продолжал он. — Сможешь остановить, вон тот пароход?

— Люди там, а я человек тоже.

— Ну, останови!

Старик в упор пристально и долго глядел в глаза Дубского и строго проговорил:

— Человек движет пароход, а ему все можно повелеть. Я повелел. Смотри, остановился твой пароход.

Дубский взглянул на широкий Амур и от удивления приоткрыл рот, глаза округлились, как у совы, — пароход застыл на месте. Этнограф поморгал, потом протер глаза платком, встряхнул головой, но пароход по-прежнему стоял на месте, виднелся между развилинами впереди стоящего деревца. Но Дубский не был бы Дубским, если бы растерялся от этой неожиданности.

— Шаман, это советский пароход, он идет по распиеанию, а ты его остановил, — сказял он строго. — Ты будешь в ответе за это.

Старый Богдано презрительно взглянул на него и ответил:

— Тебе, человек с оружием на боку, власть вскружила голову. Тебе дали большую власть, а ты по своему скудоумию не знаешь, как ею пользоваться. Потому играешь. Сурово, несправедливо играешь. Смотри, где твой пароход.

Разгневанный Дубский бросил взгляд на Амур и не нашел парохода на прежнем месте, пароход будто на крыльях перелетел далеко вперед и уже исчезал за дальним кривуном.

«Волшебник, природный гипнотизер», — отметил про себя Дубский, а вслух сказал:

— Собирайся, поедешь со мной в Хабаровск.

— Что взять с собой? — спросил старик, давно догадавшийся, куда клонит его собеседник.

— Одежды немного, денег.

В этот же день Дубский перевез старого шамана в Малмыж, где собирался сесть на пароход.

— Куда поехал, старик? — спросил шамана Митрофан Колычев, случайно оказавшийся на берегу.

— В Хабаровск еду, вот к нему, к названому сыну.

Митрофан позвонил в Нярги и сообщил Хорхою, оказавшемуся у телефона, что старый шаман Богдано поехал в гости к Дубскому.