– Дело в ПРЕДНАЗНАЧЕНИИ, – сказал он.

– Ты свое предназначение исполнил, – сказал он.

– ДА?! – удивился я.

– Помнишь тот рассказ свой, ну, про детей ленинградских, – спросил он, – ты его лет шесть назад написал?

– Смутно, – соврал я, потому что не помнил.

– Ну так это и было твое предназначение, – сказал он.

– А, – сказал я.

– Еще раз прости, – сказал он, – и ОН тоже просил передать, что извиняется.

– Я разочарован, – сказал я.

– Все разочаровываются, – сказал он грустно.

– Да ладно, – сказал я.

– Я вас прощаю, – простил их я.

– Правда? – обрадовался он. – Ну тогда спасибо!

– Прощаемся без обид, – сказал он.

– Прощаемся без обид, – сказал я.

Он пропал, а дорога все длилась. Я прикинул на глаз, получалось, идти несколько дней. Это только то, что видно. А может, у них здесь все так устроено, чтобы идти надо было всегда? В таком случае, надо искать выпить и попутчика.

Хорошо бы это была женщина, подумал я.

ПОЗАВТРАКАТЬ С ТИФФАНИ

Натянутый ветром шарф трепыхался, как флаг. Да это и был флаг. Часом раньше Лоринков купил его в книжном магазине у здания городского КГБ. Не самое лучшее место, подумал Лоринков. Выбирая книги, все время приходится делать вид, что не замечаешь знакомых, которые с незаинтересованным видом выходят из здания напротив. С другой стороны, почему это ему должно быть неловко, ведь это они оттуда выходят. С третьей стороны, лучшего, – чем этот, – книжного магазина в городе нет. Самый крупный специалист по книжным магазинам города, подумал с иронией Лоринков.

– Самый крупный специалист по книжным магазинам города, – сказал Лоринков.

Тиффани лишь улыбнулась сладко, и повела – умопомрачительно, словно ее знаменитая тезка, – ресницами. Короткие, не первый раз заметил он. Но из-за туши, глицерина, воды, – и что там они еще добавляют в смеси для ресниц еще со времен первой Тиффани всех времен и народов, Клеопатры, – ресницы ее выглядели длинными. Но его-то не обманешь. У него самого ресницы длинные. Из-за этого, вспомнил Лоринков, ему никогда не подходили плавательные очки. Ресницы мешали. Приходилось открывать глаза в бассейне. Вспомнив утренние тренировки, и прикосновение холодной воды к коже, он поежился. Машинально потер руки. Тиффани глянула на него вопросительно, и улыбнулась. Прибавила газу. Ну, что за девушка, подумал он. А шарф, сделанный ей из флага Молдавии, все развевался и развевался. Попади он в колесо, подумал Лоринков, никакой трагедии не случится. Ткань слишком тонкая. Порвется. Нынче все рвется. Мы живем в эпоху постмодерна, подумал он. От прежних времен мы оставили лишь открытые автомобили, подумал он. И девушек.

– Красивых, как Тиффани, – сказал он.

Та снова ничего не сказала, картинно лишь поморгала, – ах, как умиляет меня эта ее наивная уверенность в том, что продуманность жеста незаметна, подумал Лоринков, – и переключила рычаг скоростей. Это тоже была примета старого времени. Сам Лоринков, и все его знакомые, и знакомые знакомых, не говоря уж о дамах… все они ездили на автомобилях с автоматической коробкой передач. Дорога пошла под уклон. Начинался самый красивый отрезок пути. В сорока километрах от Кишинева высадили много лет назад тополиные аллеи. Коридор из тополей, окаймленный снаружи орехами и кленами, длился почти полсотни километров. Машины словно играли с деревьями в «ручеек». По обеим сторонам от него опускались – плавно, как крылья самолета, – гладкие зеленые холмы, то и дело расчерченные узорами виноградников. Сейчас, в октябре, это походило на гигантский готический собор, возвездённый природой и «СовзелетрестМССР», посреди огромного версальского сада, разбитого самим господом Богом. Невероятно, как я люблю, подумал Лоринков. Кого только, подумал он. Себя, Тиффани, Молдавию? Из-за вина мысли играли и неслись, но из-за того, что вино было хорошее и его было много, неслись легко и играючи. Словно открытый автомобиль по отличной дороге-аллее в самом красивом месте Молдавии. Кстати, о Тиффани, подумал Лоринков. Глянул на место водителя. Девушка снова переключила скорость. Лоринков улыбнулся и полез на заднее сидение за шампанским. Вернулся, уже откручивая крышку. Надо же. Рычаг переключения скоростей… Иногда ему страшно становилось при мысли, что начнется Вторая Мировая Война.

– Страшно иногда при мысли, что будет вторая Мировая война! – крикнул он Тиффани.

– Почему? – крикнула, улыбнувшись, она.

– Я ведь совсем не умею водить машину с ручным переключением передач! – крикнул он.

– Пропадешь, как фотограф из «Молодых львов», – крикнула, кивнув, Тиффани.

Чудо, как легко, подумал Лоринков. Девушка понимала его с полуслова. Может, мне и начинать говорить не нужно, подумал он. Тиффани крутанула руль на повороте, и они лихо – вовсе не так, как учили на курсах вождения самого Лоринкова, – свернули и продолжили путь. Путь прямой, словно намерения праведника, подумал Лоринков. Рассмеялся. 2 октября 2003 года. Это был самый счастливый день его жизни. Если бы у Лоринкова был револьвер и он был промотавшимся юношей из рассказа Фитцджеральда, то непременно убил бы себя вечером этого дня. Но Лоринков не был промотавшимся юношей из рассказа промотавшегося юноши Фитцджеральда. И у него не было револьвера.

– Но я обязательно убью себя, когда все кончится, – подумал он.

И снова рассмеялся. Ведь если я уйду в день, когда Тиффани со мной, – подумал он, – Тиффани останется со мной навсегда. Внезапно машина затормозила. Это была очень хорошая машина. Автомобиль под старину, с открытым верхом. Очень дорогой. Поэтому Лоринкова даже не бросило вперед. Они просто встали. Тиффани резко обернулась и приложила руку в перчатке к глазам. Лоринков впился взглядом в девушку, как она – в дорогу за ними. Тиффани глядела внимательно. Она буквально позировала для него. Лоринков глянул назад тоже. Шарф – трехцветный, шелковый – трепетал в воздухе. Потом, словно подумав, взмыл ввысь, и поплыл куда-то на запад. Лоринков сунул руку в карман пиджака. Вытащил оставшуюся часть флага. Порвал, стараясь тянуть ровно. Обернул вокруг шеи Тиффани. Девушка, капризно надув губы – но так картинно, что сомнений в том, что она не обижается, у Лоринкова не было, – позволила сделать это. Потом машина тронулась. В путь, подумал Лоринков. В путь прямой, праведный.

– Что? – спросила Тиффани.

– Путь, прямой, словно намерения праведника, – сказал Лоринков.

– Воистину и отныне, – сказала Тиффани.

– Дай-ка, – сказала Тиффани.

Лоринков, всю жизнь боявшийся умереть в катастрофе, неожиданно легко протянул ей бутылку. Тиффани, не глядя, приняла и глотнула, отвлекшись от дороги. Девушка держала тяжелую пузатую бутылку неожиданно легко. Еще один порыв ветра сорвал с нее новый шарф, который они сделали из флага, и взмыл в небо. Вот так. Без флагштока.

– Ему явно не нравится, – сказал Лоринков.

– Да, милый, – сказала Тиффани.

– Ты о ком, – сказала она.

– Ну, уж не о Боге, – сказал Лоринков.

– Фи, – сказала Тиффани.

– В сороковых годах в Бога не верили, – сказала она.

– Верить в бога это так… – сказала она.

– …так современно, – сказал Лоринков.

Наградой ему послужил взмах коротких, но удлиненных искусственным образом ресниц. Но разве я имею право судить, подумал он. Разве не тем же самым я занимаюсь, только вместо туши у меня слова. Как она выглядит без макияжа, подумал Лоринков. Мне хочется узнать о ней побольше, подумал он с удивлением.

– Сколько тебе лет? – сказал он.

– Ах, милый, – сказала она.

– Как тебя зовут на самом деле? – сказал он.

– Ох, милый, – сказала она.

– Ты меня любишь? – сказал он.

Машина снова остановилась. Тиффани приложила к его лицу руку. Он принял ее, словно проигрывающий игрок – свой последний мяч. С усталостью, неверием в удачу, и благодарностью за подаренный шанс.

– Милый, – сказала Тиффани.

– Разве о таком говорят вслух? – сказала она.