– Тихо Санькя, – сказал, поморщившись, барин.

– Не на НТВ… там распинайся, – сказал он.

Подумал, закурил сигару ароматную – Санькя тенью со спичками метнулся, – выпустил дым смачный, жирный…

Сказал он Ванькя:

– Если ты ни хрена делать не умеешь, значит, одна тебе дорога, братец, – сказал он.

– В молодые писатели Российской Федерации, – сказал он.

* * *

…новые ботинки – которые братка Санькя звал почему-то мокасины, как будто Ванькя индеец какой, – жали, рубашка накрахмаленая похрустывала. Штаны тоже жали, но Ибрагим Дудаевич объяснил, что это такой в Москве «тренд» – когда штаты такие узкие, что яйца будто пополам режут, и шарфик на горле намотан.

– Оденешься по-людски, Ванькя, люди к тебе и потянутся – сказал он.

Оглядел Ванькя довольно, улыбнулся. Собирали они с Ванькя парнишку на слет молодых прогрессивных писателей, правду-матку про Россию резать, свежую кровь струей пущать. Одели парня как следует, мимике его научили правильной. Было одно «но». Поначалу Ванькя не очень умел лицо грустное делать при фразе «сегодня, когда русский народ на грани вымирания…», но потом Ибрагим Дудаевич догадался ему каждый раз при этом палец меж ягодиц сувать.

Так Ванькя и научился за Россию душой болеть так, чтобы душа вся на лице была.

В общем, во всем готов был теперь Ванькя.

Одно Ванькя смущало.

– Ибрагим Дудаевич, а как же книжки? – сказал он.

– Какие книжки? – сказал Ибрагим Дудаевич.

– Ну, это же писательский съезд, – сказал Ванькя.

– Как же я под писателя, да и без книг, – сказал он.

– А уморил, – сказал Ибрагим Дудаевич.

– А-ха-хахахахаха – сказал братка Санькя.

И так они посмеялись, и этак. И еще чуть-чуть так. Заразительно вышло, даже Ванькя посмеялся. Потом Ибрагим Дудаевич повертел пальцем, чтоб парень не слишком радостный на дело шел.

И Ванька полетел навстречу судьбе.…

в зале, прокуренном да проперженном, народу собралось много. Все они были, знал Ванькя, серьезными людьми.

– Кто на зарплате, кто на полшиш… на полставки, то есть, – сказал Ибрагим Дудаевич.

Сидели люди хмуро, смотрели исподлобья, как коровка Акулинка, когда Ванькя от ней к Танькя ушел. Неулыбчивые, желваками играют. Сидят, оперевшись на колени, на сцену смотрят, за Россию болеют. Видно, много Ибрагим Дудаевичу пальцем пришлось поработать, подумал Ванькя, глядя на лица собравшихся. От этих мыслей и рефлекторно сжавшихся ягодиц отвлек его шум на сцене.

– А сейчас выступит, – сказал конферансье.

– Простая русская женщина, – сказал он.

– Простая русская жена русского писателя простая русская женщина Лиза! – сказал. он.

Вышла на сцену баба в китайской кофте, итальянских сапожках, французской косметика, да позвякивая ключами от немецкого «Форда». Топнула ножкой. Сказала:

– Друзья, – сказала она.

– Сегодня русский народ на грани вымирания, – сказала она.

Зал весь, как по команде, сделал скорбное лицо. Нет, точно без пальца Ибрагим Дудаевича не обошлось, понял Ванькя.

А русская женщина русского писателя Елизавета начала читать свои одухотворенный стихи:

– Так шо ты питор, думаешь, мой муж не гений? – сказала она.

– Послушай бык ты че попутал на ха? – сказала она.

– Что, мой мужик не гений? Ах ты куй, – сказала она.

– Ты питор, вафла, мля, кончина, питор, – сказала она.

– Куятина ты, гнида, манавохи часть, – сказала она.

– Ты падла, любленная сзади мымра, – сказала она.

– Иди глотай вафлина вафли гопота, – сказала.

– За шкуркой на куй за своей чеши запула, – сказала она.

– Ты пирадасина возьми на клык, нуй ха, – сказала она.

– Мулида мчо урод надгон блевота, – сказала она.

– Алан, пидза, кусок куска говна! – сказала она.

Ушла со сцены, закрыл лицо руками. Взволнована, понял Ванькя. Зал грохнул аплодисментами. «Литинститут», «из дворян»,»… ледница Тургенева», «дворянка Емельянова-Сенчина» зашелестело в зале.

– А теперь… – сказал конферансье.

– На сцену выйдет открытие этого сезона съезда писателей России! – сказал он.

– Простой и аутентичный парнишка Ванькя!!! – сказал он.

Ванькя, робея и потея, поднялся на сцену. Зал недовольно зашумел. Ванькя уловил»…… надцатый в списке как надежда России»,»… батория достала, в Киев подамся, там кадры нарасхват», «второй раз урерту прокалыва…» – Сегодня, когда русский народ на грани вымирания! – крикнул Ванькя.

Зал замолк и все поморщились, потирая ягодицы. Ванькя собрался было читать речь, как вдруг из угла крикнул какой-то толстый мужик в, почему-то, шортах, слюнявчике как у младенцев, и тирольской шляпке, и звали которого все почему-то Димой, хотя на вид ему было явно за 50 лет и за 120 килограммов.

– Это что, русский?! – крикнул он.

– Это куйня на палочке! – крикнул он.

– Он говорит совершенно Обычно! – крикнул он.

– Одет нормально! – крикнул он.

– Где рубаха, лапти где? – крикнул он.

Зал засвистел. Ванькя растерялся, стал крутить головой.

– У меня знакомый есть с Сибири, Валерка Иванченко! – кричал толстяк.

– Так он хотя бы штаны в носки заправляет и украинскую фантастику читает! – кричал он.

– Или вот Серега Беляков, он вообще штаны под мышками крепит, – крикнул он.

– Или на меня поглядите! – крикнул он.

– И то прикол… а это что за куйня?! – крикнул он.

– Что, русский – обычный человек?! – крикнул он.

– Фашисты! – закричал он.

Зал взревел, полетели на сцену гнилые фрукты.

– Послу… – начал было Ванькя.

…но его утащили со сцены и жестоко избили.

* * *


Пришел в себя Ванькя в кабинете Ибрагим Дудаевича. Барин заботливо прикладывал к лицу Ванькя куски сырого мяса, срезанного с Ванькя. Били в углу грустно часы с кукушкой.

– Не справился ты Ванькя, – грустно сказал Ибрагим Дудаевич.

– Куевый из тебя рулевой дискурса русской деревни, – сказал он.

– Подставил меня и братку, – сказал он.

– Ку-ку, – сказала кукушка, и Ванькя с ужасом увидел на ней отрезанную голову братки.

– Впрочем, давно пора было его менять, – сказал Ибрагим Дудаевич.

– На кокосе, НТВ да колонках в «Русском журнале» совсем от почвы оторвался, – сказал он.

– «Выходя позавтракать свежей выпечкой в кафэ, я, представитель народа», – передразнил он.

– Гибнет Россия, – сказал он, и, почему-то, потер ягодицы.

– Ладно, сгоряча мы его так, – сказал он, толкая кукушку обратно в часы.

– Придется теперь самому за дело браться, писать что-то, – сказал он.

– А с каких куев? – сказал он.

– У меня же способностей писательских около нуля, – сказал он.

– У него, впрочем, тоже, – сказал он, кивнув на голову Санькя, которая никак не умещалась в часы.

– Ладно, Ванькя, – сказал он.

– Отправляю тебя Ванькя на понижение, – сказал он.

– Будешь ответственным за жж-сегмент рынка, – сказал он.

– Там ботва рангом пониже ошивается, – сказал он.

– Теплые жж-авторы, искренность, мысли всякие, – сказал он.

– Скучающие женщины пред и постклиматического возраста, – сказал он.

– Не подведи, урод, – сказал он.

– Последний шанс тебе даем, – сказал он.
Ванькя встал, и, прихрамывая, вышел.

* * *

В кафе, где собрались писатели рангом пониже, Ванькя понравилось намного больше. Публика здесь и правда была такая… более безобидная, что ли. Семейные программисты из Москвы и Киева со своими Мыслями и Шутками, ухоженные женщины из подмосковных дачных поселков, которым тоже Есть Что Сказать, – все они были так Ироничны, так Глубоки…

Да, это вам не коров любить, понял Ванькя.

Правда, сидел он в этом кафе мрачный, сжимал кулаки, и слова не вымолвил. Женщины были такие… фифы. Вот бы вас, сучки, в село к нам землю пахать, там бы вы у меня запищали, думал Ванькя, понимая экзистенциальное отчаяние главного героя книги Фаулза «Коллекционер».