Шилов приятельски хлопнул по твёрдому круглому плечу инженера, обнял его за талию, и они стали не спеша упускаться вниз, к рабочему посёлку, к ближнему бревенчатому бараку, где размещалась контора стройуправления.

Над плотиной затихал дробот перфораторов, наслаивались фиолетовые сумерки, лишь дальние заводи всё ещё полыхали багряными отблесками.

Глава 4

Бергер… Эта фамилия, мимоходом названная в разговоре с главным инженером, долго ещё в тот вечер вспоминалась Шилову. Приняв от Крюгеля служебную документацию, он допоздна засиделся в кабинете, задумчиво курил у распахнутого окна. Снова в который раз перебирал в памяти детали встречи, которая произошла в Берлине год назад — в октябре тридцать пятого.

…Осенний Тиргартен жил бархатными полутонами увядающей зелени, пёстрым сумраком дальних аллеи, последним приглушённым говором птиц, почуявших близкие холода. Через пруд, сплошь усыпанный листьями, тянулись за парой лебедей ровные полосы, словно колея просёлка, проложенная по целине. Белые лебеди, черпая вода — извечный контраст…

Где-то неподалёку, из каменного колодца соседнего двора, рвалась на волю бравурная песня, хлёсткая, полная бесшабашного задора, вплетённая в такт кованых башмаков. Десятки молодых голосов дерзко горланили "Хорст Бесселя" — марш-молитву штурмовиков.

Инженер Шилов осторожно, искоса приглядывался к своему спутнику, с которым его на днях познакомили на одном из деловых "бирабендов".

— Я кое-что слыхал об этом студенте Весселе… — вкрадчиво по-немецки сказал он. — Газеты писали о судебном процессе в связи с его убийством. По-моему, дело было скандальным. Сутенёры, проститутки и всё такое прочее…

— Чепуха! Домыслы красной пропаганды! — резко произнёс собеседник Шилова рослый Хельмут Бергер. — Хорст Вессель — наш национальный герой. Такова правда.

— Прошу извинить, но я вовсе не оспариваю, — Шилов вежливо притронулся к полям модной шляпы. — Тем более, что я читал об этом процессе несколько лет назад, Да к тому же в московских газетах.

Хельмут Бергер приостановился, холодно усмехнулся:

— Вы все там в большевистской России смотрите на Европу через щель, через замочную скважину. А между тем истина выглядит иначе. Германию продувает свежий ветер, она переживает возрождение. И как знать, насколько притягательным в ближайшие годы окажется её путь для других стран. Оригинальный путь!

— Возможно… — Шилов поёжился, слегка приподнял воротник. — Но всё-таки многое пока непонятно… Например, эта кровавая резня в ночь на 30 июня. Рем, Гейнес, Эрнст — это же столпы штурмового движения! А их всех за одну ночь — к ногтю…

— И не поймёте! — Бергер откровенно насмешливо посмотрел на инженера. — Потому что плохо знаете историю. А она учит, что сильная личность не терпит рядом себе подобных. Сильная личность, как правило, окружена посредственностями. Это её фон и её реальная сила. Безропотно повинующаяся.

— Допустим… — опять зябко поёжился Шилов, помолчал, вглядываясь в тёмную воду. — А как насчёт оригинальности, о которой вы говорили? Вот взять ваши так называемые "атрибуты нацизма". Ведь в них надёргано отовсюду: начиная от догм древних огнепоклонников и до статуса римских легионеров. Кстати, "свастика" по-древнеирански "основа добра". И вообще у Заратустры лейтмотив учения — добро. А тут, мне кажется, всё поставлено наоборот. Ну это согласно Фридриху Ницше.

— Вздор! — спокойно отпарировал немец. — Ещё никто и никогда не установил критерии добра и зла. Человечество будет спорить об этом до самого конца своей истории.

Оба они — русский Шилов и немец Бергер, прекрасно понимали, что лёгкая деликатная дискуссия — своего рода прелюдия, разминка перед серьёзным и важным разговором. К тому же Хельмут Бергер явно сдерживался, умышленно не шёл на обострение, его, конечно же, интересовало истинное настроение собеседника, он хотел откровенности Шилова.

Тоскливо закричали лебеди, захлопали крыльями. Разбрызгивая воду, пытались разбежаться, взлететь, но в конце пруда снова упали в пёстрое месиво листьев и тягучей ряски.

— На подрезанных не улетишь… — вздохнул Шилов, в раздумье хрустнул пальцами. — А я вот улетаю на родину… Всё-таки, скажу вам откровенно, господин Бергер, ностальгия — единственно великое и вечное… За год работы здесь я истосковался по родине, буквально извёлся душой. Конечно, я люблю Германию, но Россия для меня нечто измеримо большее.

— Именно поэтому мы ценим вас, — солидно сказал Бергер. — Как патриота.

Уж лучше бы он произнёс это с насмешкой… За этим словом Шилову почудилась пугающая мрачная пустота, уходящая очень далеко, может быть, в самую темень коридоров имперского управления безопасности, где наверняка уже заведён на него личный кодовый номер.

Патриот… Можно было только догадываться, что сейчас на самом деле думал о нём Хельмут Бергер — "скромный чиновник торгово-транспортного управления", имевший разветвлённые и многоступенчатые связи. Он очень долго и дотошно прощупывал Шилова, прежде чем "вышел" на него сам. И Шилов это отлично знал.

— Скажите, герр Шилов, вы в самом деле близко знали Троцкого?

— Да, имел честь. В годы гражданской войны состоял в кавэскадроне его личной охраны. Ну, и позднее общался. Приезжал к нему в Алма-Ату, куда он был выслан в 1928 году. Могу сказать, что я и теперь очень предан ему.

— Мы это знаем, — заметил Бергер, закуривая папиросу. — Но не одобряем. Надеюсь, вы понимаете, что для вас в этом кроется дополнительная опасность. Я имею в виду сегодняшнюю ситуацию в Советской России.

— Но именно поэтому я пошёл на контакт с вами, — упрямо возразил Шилов. — Именно поэтому! И вы должны знать, господин Бергер, что я и мои единомышленники исповедуем и сейчас доктрину "политической вибрации", мы полны решимости…

— Довольно, довольно! — с прежней улыбкой, но уже с явным раздражением в голосе перебил Бергер. — Я тоже хорошо представляю, что "политическая вибрация" отрицает стабильность. Её суть: расшатать режим, посеять хаос, неразбериху, недоверие, панику… И так далее. Но советую запомнить: это нас, а значит, и вас, не устраивает, Повторяю: не устраивает! Мы ставим задачу совершенно конкретно: наносить чувствительные удары в наиболее чувствительных местах. Вот тут нам с вами явно по пути. Вы понимаете меня?

Резкий и властный тон не просто охладил Шилова. Он сразу как-то скис, нахохлился, молча покусывал мундштук потухшей папиросы. Конечно, понимал: речь шла о диверсиях в широком масштабе. Беспокоила совесть: ведь как-никак, а он, бывший командир Красной Армии, крупный советский инженер-администратор, переступал сейчас очень важную черту, окончательно сжигая за собой мосты. Правда, он ещё пытался украсить жёсткую реальность разного рода "идеологическими цветочками", оправдать себя в своих собственных глазах, но всё это было делом пустым, бесполезным.

— Мне известно, господин Шилов, что для вас планируется долговременная консервация. И что есть несколько вариантов. Прошу рассказать о них. И предупреждаю: пожалуйста, без эмоциональных отклонений. У нас мало времени.

— Варианты есть… Из них один наиболее вероятный.

— Ну-ну. Слушаю.

— Алтай, — сказал Шилов, чувствуя нарастающую злость. Он знал, что предстоит нелицеприятная беседа, но подобного высокомерного обращения не ожидал. Его корёжил немигающий фельдфебельский взгляд немца. — Вряд ли вы представляете себе, где эта глухомань…

— Ошибаетесь! — улыбнулся Бергер, опять чуть пренебрежительно скривив губы. — Прииртышская зона, богатейший рудный регион: свинец, цинк, золото, серебро. Бывшая концессия английского миллионера Лесли Уркзарта. Это вы имеете в виду?

— Совершенно точно…

— Ну, что ж, в таком случае весьма любопытно. Продолжайте.

Шилов выдержал паузу, щёлкнул портсигаром. Продолжил уже спокойно, без прежней озлобленности — в конце концов, он уважал деловых людей.