К великому счастью Генриха, возвратился его брат Ричард. Первое, что сделал Ричард (иначе бароны не впускали его в Англию), это присягнул на верность Правительственному комитету — которому тот же час начал всеми силами сопротивляться. Потом бароны начали ссориться меж собой, особенно гордый граф Глостер с графом Лестером, отбывшим в досаде за границу. Потом народ начал возмущаться баронами, потому что они мало пеклись о его пользе. Казалось, дела короля, наконец-то, пошли на лад, и, набравшись храбрости — позаимствовав ее у своего брата, — он объявил об упразднении Правительственного комитета (а что до клятвы, так Бог с ней, сказал папа!), забрал все деньги с Монетного двора и заперся в лондонском Тауэре. Там к нему присоединился его старший сын Эдуард. Из Тауэра было оглашено письмо папы, обращенное к человечеству и доводящее до всеобщего сведения, что в течение сорока пяти лет Генрих Третий я являлся превосходным и справедливым правителем.
Поскольку каждый дурак знал, что ничем таким он не являлся, этот документ пропал втуне. Между тем гордый граф Глостер умер, а унаследовавший ему сын вместо того, чтобы враждовать с графом Лестером, с ним за-дружил (до поры до времени). Эти два графа, соединя свои силы, овладели несколькими королевскими замками и семимильными шагами двинулись к Лондону. Лондонцы, всегда противостоявшие королю, бурно радовались их приближению. Предоставив королю бесславно отсиживаться в Тауэре, принц Эдуард поспешил в Виндзорский замок. Его мать попыталась последовать за ним по воде, но горожане, увидав барку ненавистной королевы, плывущую на веслах вверх по реке, бросились на Лондонский мост и, с яростными воплями: «Топи ведьму! Топи ее!», принялись зашвыривать барку, проходившую внизу, грязью и камнями. Они осуществили бы свое намерение, если бы мэр не взял старую леди под защиту и не укрыл ее в соборе Святого Павла, где она оставалась, пока опасность не миновала.
Мне пришлось бы чересчур много писать, а вам чересчур много читать, возьмись я рассказывать обо всех спорах короля с баронами и обо всех спорах баронов друг с другом — поэтому я избавлю вас и себя от лишнего труда и ограничусь изложением главных событий, проистекших из этих ссор. Честного короля Франции попросили выступить третейским судьей. Он высказал следующее мнение: король должен придерживаться Великой хартии, а бароны должны отказаться от Правительственного комитета и от всех постановлений Оксфордского парламента, который роялисты, или сторонники короля, презрительно окрестили Бешеным парламентом. Бароны заявили, что это несправедливое решение, и не подумали ему подчиняться. Они велели ударить в большой колокол собора Святого Павла, дабы поднять народ. При звуках набата целая армия вооруженных лондонцев высыпала на улицы. Но, к моему великому прискорбию, эта армия, ополчившаяся против роялистов, обрушилась не на них, а на несчастных евреев и перебила по меньшей мере полтысячи — якобы за то, что они прятали в своих домах (для защиты короля и истребления его противников) некое ужасное вещество, называемое Греческим пламенем, которое от воды не гаснет, а еще больше разгорается. В действительности же евреи прятали в своих домах деньги. Они-то и нужны были их жестоким врагам, ими-то их жестокие враги и завладели, как разбойники и убийцы.
Граф Лестер повел лондонцев и прочих мятежников в Льюис, что в графстве Сассекс, где стояло лагерем королевское войско. Прежде чем вступить в сражение с силами короля, граф обратился к своим воинам с такими словами: «Король Генрих Третий нарушил столько клятв, что сделался врагом Господа, а потому пусть каждый нашьет себе на грудь белый крест, как будто идет воевать не с братом христианином, а с турком». Обшившись белыми крестами, все ринулись в бой. Однако Лестер проиграл бы битву (ведь в стане короля были все находившиеся в Англии иноземцы, а также Джон Комин, Джон Бальоль и Роберт Брюс, пришедшие из Шотландии со своими людьми), если б не нетерпение принца Эдуарда, который, горя желанием расправиться с жителями Лондона, смешал ряды отцовской армии. Он был пленен, и с ним король, и с ними брат короля король Римский. Пять тысяч англичан остались лежать мертвыми на окровавленной траве.
За эту победу папа предал графа Лестера анафеме, на которую и граф и народ чихать хотели. Пользуясь народной любовью и поддержкой и имея в своих руках всю власть, Лестер был реальным королем, хотя как нельзя почтительнее обходился с Генрихом Третьим, повсюду таская его за собой, как старую потертую фигурную карту. В 1265 году от Рождества Христова граф Лестер созвал парламент — первый английский парламент, в избрании которого мог участвовать народ. День ото дня народ обожал графа все больше и больше и стоял за него горой.
Многие бароны и в особенности граф Глостер, превратившийся к тому времени в такого же гордеца, каким был его отец, прониклись завистью к этому могущественному и всеми любимому графу, тоже гордецу, и начали ковать против него крамолу. После сражения при Льюисе принца Эдуарда держали в заложниках и, хоть обращались с ним как с принцем, никогда не позволяли ему выезжать без свиты, состоящей из приближенных графа Лестера. Лорды-заговорщики нашли способ передать Эдуарду тайное послание с предложением устроить ему побег и сделать его своим предводителем, на что принц с радостью согласился.
И вот в условленный день после обеда он сказал своим телохранителям (происходило это в Херефорде): «В такую дивную погоду грех не прокатиться верхом по окрестностям». Поскольку телохранители тоже думали, что погалопировать по солнышку будет исключительно приятно, они выехали за город веселой маленькой кавалькадой. Когда ездоки оказались на прекрасном ровном поле, покрытом дерном, принц принялся сравнивать лошадей и биться об заклад, что эта проворнее той, а та проворнее этой. Телохранители, не подозревая подвоха, скакали на спор, пока их лошади не выдохлись. Сам принц лишь наблюдал за состязаниями с высоты своего седла и ставил деньги. Так они проразвлекались до вечера. Солнце уже садилось и лошади тихо шли вверх по пригорку — Эдуардова совсем свежая, а все остальные в мыле, — когда странный всадник на сером жеребце вдруг появился на вершине холма и махнул шляпой. «Что нужно этому парню?» — вопросили друг у друга телохранители. В ответ принц пришпорил коня, полетел во весь ДУХ, присоединился к группке всадников, вынырнувших из-под деревьев и сомкнувшихся вокруг него, и исчез в облаке пыли. На опустевшей дороге остались лишь ошарашенные телохранители, которые растерянно переглядывались, в то время как их лошади, свесив уши, тяжело водили боками.
Принц направился к графу Глостеру в Ладлоу. Граф Лестер с частью своего войска и глупым старым королем находился в Херефорде. Один из сыновей графа Лестера, Симон де Монфор, с другой частью войска расположился лагерем в Сассексе. Принц прежде всего хотел помешать соединению этих двух частей. Он напал на Симона де Монфора среди ночи, рассеял его рать, захватил его знамена и казну, а самого Симона загнал в замок Кенилворт — родовое именье Лестеров в Уорикшире.
Между тем его отец, граф Лестер, ничего не ведая о случившемся, выступил из Херефорда со своей частью войска и королем навстречу сыну. Ясным августовским утром он подошел к Ившему, омываемому чудесной рекой Эйвон. Глядя не без тревоги в сторону Кенилворта, граф увидал собственные знамена на марше, и его лицо осветилось радостью. Но оно потемнело, когда граф узнал, что знамена его пленены и в руках неприятеля. Тогда он сказал: «Все кончено! Да смилуется Господь над нашими душами, потому что наши тела в руках принца Эдуарда!»
Однако граф Лестер сражался как истинный рыцарь. Когда под ним рухнул конь, он продолжал драться пеший. Это была жестокая сеча, и кругом вырастали горы трупов. Старый король, торчавший, словно закованная в броню жердь, на огромном боевом коне, который его совершенно не слушался и нес туда, куда он вовсе не собирался соваться, только мешал сражающимся и чуть было не был зарублен воином своего сына. Но король ухитрился продудеть сквозь дырки забрала: «Я Генрих Винчестерский!», и принц, услыхав это, ухватил отцова коня за поводья и вывел из опасного места. Граф Лестер храбро бился, пока не потерял своего дражайшего сына Генриха и своих дражайших друзей, полегших с ним рядом. Тогда он пал, все еще отбиваясь, с мечом в руке. Роялисты опоганили труп графа и послали в дар одной благородной — и, наверно, пренеприятной — даме, которая была супругой его злейшего врага. Но они не могли опоганить его память в сердцах преданных ему англичан. Много лет спустя те любили графа Лестера больше, чем когда-либо, и почитали святым, и называли не иначе как «сэр Симон Праведный».